Ая

– Я развелась, потому что за всё время, сколько мы прожили вместе, он не хотел детей, так и не захотел вообще. Меня это не устраивает. Я хочу. – Мария закурила.

– Разве «сделать» ребёнка – это такая большая проблема?

– Хочется от любимого, достойного мужчины. Чтобы это была семья, чтобы любил меня, воспитывал и занимался детьми. А «приходящий» папа, или папа «на Северном полюсе» меня не устраивает.

– Столько мужчин вокруг. И никого нет?

– Нет. Всё мужики – казлы. – Всё понимающе заулыбались. Анекдот про «козлов» им рассказал Георгий Алексеевич однажды на самостоятельной на окрик отличницы Соколовой «Не списывай, козёл!»:

«– Всё мужики козлы.

– Да, дорогая. Я с тобой согласен. Все.

– И даже ты?

– Конечно, дорогая. Я же мужик.

– Тогда почему я вышла за тебя замуж и живу уже столько лет?!

– Ну, вот, дорогая, мы плавно подошли к теме – почему женщины дуры».

– Ты же понимаешь, что время уходит, и однажды окажется поздно.

– Конечно. Но очень не хочется – от встречного-поперечного.

– Я ей предлагал себя. Не хочет… – Евгений еле заметно пожал плечами, рассеяно оглядел присутствующих.

– …У тебя семья и дочь. И ты не бросишь их. А значит, будешь приходить, когда вырвешься…

– Зато я буду помогать…

– Извини, Жень, мы уже говорили с тобой. – Мария немного злилась, хотя и старалась не подавать виду.

– На самом деле не важно. Кто бы ни был отцом. Я готов помогать. Роди не от меня. Ребёнок важнее условностей. Просто всё затягивается, время уходит же, Машенька. Я переживаю…

Маша молча повертела головой «Нет… Нет…»

Зима подходила к концу. Не собираясь сдаваться, февраль лютовал – в темноте выла и стонала снежная вьюга. Ветер за окном, пролетая сквозь голые замёрзшие ветки клёна, свистел соловьём-разбойником. Старая пятиэтажка ощутимо вздрагивала под его напором. Морозный рисунок на стекле искрился колючими шарами от раскачивающихся уличных фонарей. Ночь. После двенадцати. Он сидел на кухне под звук медленно кипящего чайника и читал Беляева «Человек-амфибия».

«– Вы любите Гуттиэре? – спросил Ихтиандр после небольшого молчания.

– Да, я люблю Гуттиэре, – просто ответил Ольсен. Ихтиандр тяжело вздохнул.

– И она вас любит?

– И она меня любит.

– Но ведь она любит меня.

– Это её дело. – Ольсен пожал плечами.

– Как её дело? Ведь она ваша невеста.

Ольсен сделал удивлённое лицо и с прежним спокойствием ответил:

– Нет, она не моя невеста.

– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр…».21

Тихо и неуверенно тренькнул телефон. Прислушался – показалось?

А через секунду он требовательно зазвонил.

«Привет», – произнёс тихий голос. – «Приедь ко мне».

Маша…

Она не могла позвонить ему просто так… Ни с того ни с сего… Тем более позвать к себе в гости… За столько лет она ни разу не пригласила. Георгий Алексеевич догадывался, что и для неё существует табу. Для такого звонка что-то серьёзное должно произойти. Что-то исключительное. Важное и невозможное…

И он понёсся к ней.

В открывшейся двери Маша стояла тёплая мягкая ароматная, спокойная. Тревога, с которой он всю дорогу мучился в такси, чуть-чуть отпустила.

– Входи… Раздевайся. Проходи. Сейчас чай сделаю. С коньяком. С мороза.

Георгий Алексеевич бы у неё первый раз. Прошёл в комнату. Огляделся. Небольшая, уютная комната одинокой женщины. Торшер у дивана, в кругу света журнальный столик. Книга раскрытая, сверху журнал, чтоб не закрылась. Он заулыбался: «так не бывает». Словно и не останавливался читать.

«– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр. – Я сам слышал, как смуглый человек на лошади говорил о том, что она невеста.

– Моя?

Ихтиандр смутился. Нет, смуглый человек не говорил, что Гуттиэре невеста Ольсена. Но не может же молодая девушка быть невестой этого смуглого, такого старого и неприятного? Разве так бывает? Смуглый, вероятно, её родственник… Ихтиандр решил повести свои расспросы другим путём.

– А что вы здесь делали? Искали жемчуг?».

Время для приготовления чая как-то слишком затянулось. Он встал, зашёл на кухню. Его словно окатило холодной волной тоски и грусти. Маша, опустив голову, стояла у плиты, на которой чуть ли не подпрыгивал кипящий чайник, и плакала.

– Машулечка, милая, любимая! Что случилось?? Что с тобой??! – он подскочил к ней, взял за плечи.

Мгновенно она развернулась к нему. Обхватила за шею. Вжалась губами в подвернувшиеся губы. Целовала. Целовала так, словно наступает конец света. Яростно глубоко страстно. Неведомой нечеловеческой силой их вжимало друг в друга… Чайник залил конфорку. Лампочка под потолком, взорвавшись, осыпала их темнотой. Стекло окна, к которому он прижимал её, застонало от напряжения. Стены кухни треснули, рассыпались. Сходивший с ума одинокий февраль подхватил, закружил, завертел их, обжигая холодной искрящейся страстью, сильнее и сильнее обнимая, пока они не превратились в единое целое. Бешеный танец в пустоте. Стремительное танго, засыпающее медленным вальсом, и пробуждающее вновь. Круговорот желаний, тел, дыханий, нежности, рук, страсти, губ, стонов, поцелуев, шёпота.

Он целовал её в губы, а она бесконечно задавала ему один и тот же вопрос.

Почему твоё сердце всегда было закрытым для меня

Почему ты ни разу не проявил ко мне интереса

Почему был холодный и молчаливый

Почему ты ни разу не открыл душу

Почему не сказал, что любишь

Почему был далёким

Почему

Она вжималась ему в грудь и плакала.

Хмурый рассвет заглянул в окно. Было жарко и из открытой форточки пахнуло ароматом любви, счастья и умиротворённости. Одеяло было сброшено на пол. Переплетя ноги, они, обнажённые, лежали крепко обнявшись. Засмущавшись, рассвет отвернулся, прикрыв окно плотным туманом.

– А теперь уходи.

Он ещё спал. И не сразу понял.

– Что?

– Уходи…

Она лежала, свернувшись калачиком. На осторожное прикосновение резко дёрнула плечом.

Он нарочито медленно одевался, хотя интуитивно знал, что ничего не изменится. Будет только хуже, если начнёт на чём-то настаивать, спрашивать, объяснять, да и вообще что-то говорить. Одевшись, вышел из комнаты на кухню. На полу разбитая, сгоревшая лампочка – как они не повредили себе ноги, было загадкой. Нашёл веник, собрал осколки в совок, выбросил в мусорку. Задержался на пару секунд. Надел ботинки, куртку. В душе было тихо, пусто и спокойно. Известное знакомое состояние. Вопросы, подгоняемые адреналином, сорвутся с цепи только, когда он уйдёт, спустится в лифте, выйдет из подъезда, пройдёт сто, двести, триста шагов.

я в клетке бьюсь, мой голос пуст,

проносится в мозгу истошном,

что я, и, правда, бед источник,

пусть!..

Но в миг, когда меня сомнёт,

мне хорошо непостижимо,

что ты сегодня не со мной.

И тем оставлена для жизни 22

Он набрал побольше воздуха, толкнул подъездную дверь и вышел в февральский мороз.

Она слышала, как он одевался, как выбрасывал в мусорное ведро осколки, как загудел лифт.

Лежала голая, не шевелясь, свернувшись калачиком. Плакала.

Два месяца назад на Новый год они поругались с Евгением. Всё началось с обычной в последнее время темы их бесед: «ребёнок». С тех пор он пропал, не звонил, не приходил. Сама звонить она боялась. Попасть на его жену – ей было и стыдно, и страшно. Волновалась, переживала, изводила себя вопросами, накручивала – ответами. Нервы были на пределе, она не знала, что делать. О том, что происходит у неё в душе, и поговорить было не с кем. Был только один человек. Но разговора с ним она боялась в миллион раз больше, чем «попасть на жену». Георгий Алексеевич был её первой любовью. Откровением, открытием, Вселенной, которая распахнулась бескрайними горизонтами в её душе, цветком, ярко распустившемся в её девичьем сердце. Она любила его до сих пор. Неудержимую тоску безответной любви гнала прочь. Евгения она тоже любила. Это были другие чувства. Он оказался в трудную минуту возле неё. Помог ей. Был всё время рядом, поддерживал. Он нуждался в ней. Он был нужен ей.

21

Александр Беляев, Человек-амфибия.

22

Андрей Вознесенский, Эскиз поэмы.