Южаночка

Дедушка, Сидоренко и Марья Ивановна, как по команде, обернулись на голос.

На пороге кабинета стояла дама – небольшого роста, тощая, с сутуловатой спиной, в скромной дорожной шляпке на гладко причесанной голове, в простом, строгого фасона, гладком платье. Ее бледное худое лицо несло на себе печать сухости. От нее так и веяло холодком.

– Это и есть Крыса! – успела шепнуть дедушке Ина и, не слезая с рук Сидоренко, сердито сверкнув глазками, скороговоркой выпалила: – Во-первых, Сидоренко не прислуга, а герой, а во-вторых, оставьте меня в покое хоть сегодня!

– Ина! Вы грубая, дерзкая девочка, и я попрошу вашего дедушку сделать вам строгий выговор за эти слова! – с трудом сдерживаясь от охватившего ее гнева, произнесла дама и, сделав паузу, проговорила еще резче: – Сейчас же спуститесь с рук и оставьте денщика в покое!

– Сидоренко не денщик вовсе, а дедушкин друг! – горячо воскликнула Ина и, быстро соскользнув с рук солдата, продолжала дрожащим от волнения голосом: – Вы разве не знаете, что Сидоренко – дедушкин спаситель? Подумайте только: спаситель! Вообразите только, мадемуазель Бранд, такую картину! Битва кипит… турки дерутся… русские дерутся… все дерутся… Русские наступают… Турки их – пушками… ружьями, саблями… А русские молодцы! Все вперед! Все вперед! И дедушка тут же. Он ведет свой полк на приступ… Барабаны бьют… музыка… трубы… кричат ура!.. Вдруг откуда ни возьмись – турок! Огромный! Страшный. Кривая сабля в руке… Глазищи как у волка… Да как над дедушкой саблей махнет! А Сидоренко тут как тут. По руке турку бац! Сабля лязг, мимо дедушкиной головы, только ногу задела… Дедушка упал. Сидоренко его поднял и марш-марш назад. А турка – мертвый. И поделом ему – чуть было, противный, не убил дедушку!

Во время рассказа Ина бегала по комнате, размахивала руками, дрожа от охватившего ее волнения. Но мадемуазель Бранд, казалось, совсем не разделяла возбуждения девочки.

Тонкая усмешка скривила ее бледные губы.

– Перестаньте дурачиться, Ина, у вас ужасные манеры, – строго произнесла она и, быстрыми шагами приблизившись к дедушке, добавила с легким поклоном: – Позвольте представиться, генерал, Эмилия Бранд – попутчица и будущая воспитательница вашей внучки.

Дедушка низко наклонил свою серебряную от седины голову и почтительно приветствовал госпожу Бранд.

Последняя, бросив мимолетный взгляд в сторону Ины, вполголоса непринужденно болтавшей о чем-то с Марьей Ивановной, заговорила снова:

– Очень рада познакомиться с вами, генерал, и в то же время мне крайне больно доставить вам глубокое разочарование по поводу вашей внучки в первый же момент вашей встречи с ней. Я уже отчаивалась благополучно довезти ее к вам. С ней было столько хлопот! Боюсь, что и вам Ина доставит массу неприятностей. Впрочем, вам не придется терпеть их долго. Завтра вечером, не позднее девяти, я попрошу вас привезти девочку в институт[2].

– Как? Уже завтра? – вырвался у дедушки полный испуга и недоумения возглас. – Но побойтесь Бога, сударыня! Я что, пробуду только сутки с моей внучкой, свидания с которой ожидал столько лет? – и дедушка с грустью поник своей увенчанной сединами головой.

– Что делать, генерал! Такова была воля Агнии Петровны Палтовой, сестры вашего покойного зятя, опекунши Ины. Тетка девочки решила немедленно отправить Ину в наше учебное заведение, так как девочка зарекомендовала себя с самой дурной стороны. Как ни тяжело мне огорчать вас, генерал, но поступление Ины Палтовой в институт вызвано только одной целью: исправить ее с помощью строгого казенного режима. Я не хочу сказать, что это наказание, но…

– Наказание… исправление… строгий режим… Но вы буквально огорошили меня, сударыня! Чем так дурно зарекомендовала себя моя девочка, что нуждается в исправлении? – высоко подняв свои седые брови, взволнованным голосом спросил дедушка.

Тонкие губы госпожи Бранд стали еще тоньше. Она сердито поджала их и, уставившись своими выцветшими глазами в лицо хозяина дома, произнесла совсем уже сухо:

– Вы сами с минуты на минуту убедитесь, генерал, что продолжительное пребывание Ины у вас в доме немыслимо. Ваша внучка – испорченное, своенравное, злое дитя, требующее строжайшего присмотра и самого серьезного исправления. Только в самом дисциплинированном учебном заведении еще можно будет надеяться ее воспитать. И даст Бог, наш институт преуспеет в этом. Потому и прошу вас, генерал, не медля ни одного дня, доставить к нам вашу внучку, – и госпожа Бранд с легким поклоном поспешно вышла из кабинета, не удостоив ни единым взглядом виновницу своего негодования, которая немедленно воспользовалась этим и высунула вслед удалявшейся наставнице язык.

Глава III. Черные глаза не лгут

Волнение дедушки было так велико, что он не только забыл предложить госпоже Бранд пообедать у него и отдохнуть с дороги, но и поблагодарить за все дорожные хлопоты о его внучке. Мысль о том, что его черноглазую Иночку, его ненаглядную Южаночку, отдают – как бы в наказание – в закрытое учебное заведение, не давала ему покоя. До сих пор генералу Мансурову не приходилось слышать о том, что его внучка – испорченный и скверный ребенок. Правда, сестра мужа его покойной дочери, опекунша Ины, часто писала дедушке, что ее племянница – очень беспокойное, не в меру шаловливое создание и что, рано или поздно, ее придется отдать для «шлифовки» в какое-нибудь учебное заведение для благородных девиц. Но ни об испорченности, ни о злом характере девочки не было и речи. Поэтому и немудрено, что сообщенное госпожой Бранд известие явилось полной неожиданностью для доброго старика.

Ему стало бесконечно жаль Южаночку, эту маленькую десятилетнюю круглую сироту, девочку, с которой он вел горячую переписку с тех пор, как ребенок научился держать перо в руках и выводить им на почтовых листах свои незамысловатые каракульки. Дедушка, однако, ни на йоту не поверил словам строгой наставницы, и все его симпатии оставались на стороне Ины.

«Здесь, очевидно, кроется, какое-то недоразумение», – теряясь в догадках, решил дедушка, и ему остро, до боли, захотелось сейчас же подробно расспросить обо всем свою юную гостью.

С этой мыслью он оглянулся в тот угол, где черноглазая внучка только что беседовала с его «старой гвардией». Но, к великому изумлению генерала, ни Южаночки, ни «старой гвардии» уже не было в комнате. Только из столовой доносились звон посуды и веселый детский голосок, серебристым колокольчиком смеха заливавшийся на всю квартиру.

Предчувствуя недоброе, генерал Мансуров поспешил туда. Первое, что бросилось ему в глаза при появлении в столовой, – это растерянные лица Сидоренко и Марьи Ивановны.

– Что случилось? Где же Южаночка? – спросил дедушка, ощущая в душе нарастающую тревогу.

– На верхи-с, ваше превосходительство, их высокородие изволили забраться, – отрапортовал Сидоренко, опуская руки по швам и вытягиваясь в струнку перед своим генералом.

– На какие верхи? Что ты мелешь, дружище? – дедушка в недоумении широко раскрыл глаза.

Но тут взрыв неудержимого смеха, раздавшийся откуда-то сверху, заставил его поднять голову и разом понять, в чем дело. Ина сидела на буфетном шкафу с огромным блюдом вафельных трубочек на коленях. Она весело болтала стройными ножками в длинных черных чулочках и с заразительным смехом уничтожала десерт, не забывая при этом, прежде чем отправить очередную трубочку в рот, обмакнуть ее во взбитые сливки, красиво заполнявшие середину блюда.

– Что ты делаешь, Южаночка! Как можно кушать сладкое до супа и жаркого! И зачем ты влезла на буфет? Еще, сохрани Бог, свалишься оттуда! – с неподдельным ужасом воскликнул дедушка, инстинктивно протянув руки по направлению к буфетной крышке.

– А тебе это очень неприятно, милый дедушка? – лукаво прищурив черные глазки, осведомилась сверху шалунья.

2

Институ́т – в России до революции 1917 года: привилегированное женское закрытое среднее учебное заведение.