Страница 74 из 141
2 Я, кстати, недавно разбирал свои вещи и неожиданно нашел эти исторические усы с париком. Почти как новенькие.
Эту идею с гримом я почерпнул когда-то из фильмов про Ленина. Подумал: вдруг нам тоже придется уходить от слежки. У знакомых артистов взял театральный набор. У меня были с собой 3–4 парика и всевозможные накладные усы: висящие, торчащие. Но Ельцин их ни разу так и не примерил.
Глава седьмая
ПИР ЗВЕРЕЙ
Представьте себе такую ситуацию: губернаторы трех американских штатов – ну, допустим, Техаса, Невады и Аризоны – собрались в каком-нибудь мотеле на краю прерий. Хлопнули по бутылке джина. Завалили бизона. И за ужином, аккурат между третьей и четвертой пол-литрой , решили – к чертовой матери – распустить США.
Что ждет этих горе-губернаторов? Три равноправных президентских кресла? Три смирительных рубашки? А может, три одноместных камеры в знаменитой тюрьме Аль-Катрас?
По-моему, вопрос излишен…
…О том, что Ельцин собирается в Беловежскую Пущу, встречаться с Кравчуком и Шушкевичем, Горбачев знал заранее. В своей книге президент СССР вспоминает:
«Спрашиваю Ельцина перед его отъездом в Минск: о чем вообще будете говорить? Он отвечает: у меня есть общие вопросы с белорусами. Я хочу их решить. Заодно переговорю с украинцами. Сюда (в Москву) Кравчук ехать не хочет, а туда прибыть согласен».
Михаил Сергеевич, как водится, не придал этой поездке особого значения. В те дни он был занят другой проблемой: пытался реанимировать Союзный договор.
Власть, как песок, утекала у него между пальцев. Де-юре – Горбачев был еще президентом самой большой мировой державы. Де-факто – генералом без армии.
С каждым днем Ельцин замыкал на себя все больше полномочий. Даже те, кто формально подчинялся советскому президенту, уже смотрели в рот президенту российскому. Это была классическая формула двоевластия: оба президента даже сидели теперь в Кремле, каждый – в своем корпусе.
Если бы Горбачеву удалось, наконец, подписать злополучный Союзный договор, вся дальнейшая история могла пойти совсем по другому пути. Но Ельцина такой поворот совершенно не устраивал. Ради того, чтобы скинуть опостылевшего оппонента с Олимпа, он готов был пожертвовать чем угодно: даже огромной страной.
Вот она – та самая, неуемная, патологическая жажда власти, о которой предупреждали все, кто знал Бориса Николаевича еще с юности: государство – это я.
За всю историю, со времен варягов, в России не было второго такого правителя. Какими бы пьяницами и дураками не казались нам ельцинские предшественники, все они – и цари, и генсеки – лишь расширяли границы империи, а если и отдавали российские земли – так исключительно после поражений в войне.
Либерал и масон Александр I – ввел войска в Париж. Почти стопроцентный прусак по крови Николай II – вступил в схватку с Германией. И даже добрый выпивоха Брежнев, «бровеносец в потемках», едва не начал войну с Китаем из-за абсолютно бесполезного полуострова Даманский.
Единственное досадное исключение – проданная американцам Аляска, да и то: можно ли сравнить эту вечную мерзлоту с рудниками Украины или газом Туркмении?
«Президент России и его окружение принесли Союз в жертву неудержимому желанию воцариться в Кремле», – утверждает Горбачев, который и по сей день продолжает называть Беловежские соглашения не иначе как «предательство».
И на этот раз, похоже, с ним приходится согласиться, потому что никаких иных мало-мальски внятных объяснений беловежской инициативе, кроме собственных ельцинских амбиций, – отыскать попросту невозможно.
Решение упразднить СССР созрело у российского президента вскоре после августовского путча. Когда осенью он уехал в Сочи, где отключился полностью от внешнего мира, из всех соратников (не считая Коржакова) рядом с ним находился один только Бурбулис.
Горбачев пишет, что именно Бурбулис окончательно обработал Ельцина, убедив, что реанимировать СССР невозможно. Да, собственно, и не нужно, ибо тогда на первый план снова вылезет Горбачев, а ему, главному творцу августовской революции, опять придется довольствоваться унизительной ролью одного из вассалов .
В том состоянии , в каком пребывал на отдыхе Ельцин, он готов был согласиться с чем угодно: лишь бы только поскорее отстали. Но потом, возвратившись к нормальной жизни, мысль эта, исподволь засевшая в нем, стала прорываться наружу. В самом деле, одним богатырским махом, он расправляется со всеми противоречиями, обретая, наконец, абсолютную, необъятную власть.
Не забывайте: по образованию и призванию Борис Николаевич был строителем. И рассуждал он в точности, как строитель. Сломать здание, дабы выстроить на его месте новое, и проще, и масштабнее, нежели латать и ремонтировать…
…В легендарную, воспетую в стихах и песнях Беловежскую Пущу («Заповедником добра» называл ее прежний хозяин Белоруссии Машеров) Ельцин пожаловал поздно вечером 7декабря.
«Был отличный зимний вечер. Стоял легкий морозец. Тихий снежок. Настоящий звонкий декабрь», – лирично описывает он (а точнее, Юмашев) свои ощущения.
А он и приехал – по крайней мере, для всех, – дабы насладиться красотами заповедника и заодно поохотиться на знаменитых беловежских зубров.
Об истинной причине ельцинского визита знало считанное число людей. Даже не все из участников поездки изначально понимали ее исторический смысл: Егору Гайдару, например, по его же собственному признанию, было сказано, что «предстоит обсуждение путей к усилению сотрудничества и координации политики России, Украины, Белоруссии».
Накануне отъезда Ельцин собрал в окрестностях подмосковного Богородского, где жил он тогда, узкий круг доверенных силовиков: Баранникова, Грачева, Скокова. Без их поддержки затевать все предприятие было верхом безумия[19].
Ельцин панически боялся КГБ, поэтому увел соратников в лесок и, присев на пенек, принялся рассуждать вслух: как, мол, отнесется страна к упразднению СССР.
«Поддержит, Борис Николаевич», – тараща глаза, отрапортовали генералы, восседая на колесе от трактора, каким-то чудом закатившимся в поля. Ради того, чтобы получить внеочередную звезду на погоны, они готовы были на все.
«А операцию назовем “Колесо”, – торжественно объявил будущий секретарь Совбеза Скоков.
«Почему “Колесо”?» – удивился Ельцин.
«Так мы ж на колесе сидим».
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
В январе 1853 года Николай I встретился с британским послом Г. Сеймуром и сходу предложил Англии разделить на сферы влияния Оттоманскую империю, настолько ослабевшую к тому времени, что ее скорый развал представлялся совершенно неминуемым. Николай I сказал: «Я хочу поговорить с вами как друг и как джентльмен. …Если Англия собирается в ближайшем будущем водвориться в Константинополе, я этого не позволю. Но вполне может случиться, что обстоятельства принудят меня самого занять Константинополь». Он также сообщил ошеломленному Сеймуру о намерении занять обширные и многонаселенные территории, принадлежащие Турции: Молдавию, Валахию, Сербию, Болгарию, отдав при этом Англии Египет и остров Крит…
Развал любой империи – это неизменно событие исторического масштаба. Он и проходить должен исторически, масштабно: так, чтоб потом и оратории можно было сочинять, и картины писать, вроде «Последнего дня Помпеи».
Но в Беловежском сговоре помпезности не было ни на грош. Бдения трех президентов со стороны более напоминали типичную обкомовскую пьянку, но никак не великую страницу истории: баня, охота, выпивка. (Разве что только девок не привезли.)
Расчленение Союза они начали обсуждать прямо за ужином, в перерывах между рюмками. Сильнее всех активничал Ельцин. Шушкевич и Кравчук скорее молчали: выжидали. У каждого имелась на то своя собственная причина.
19
Инициатива этого обсуждения принадлежала Юрию Скокову. Я тоже присутствовал там, правда, самого разговора не слышал: стоял в стороне. Говорил в основном Ельцин: остальные – только поддакивали. Ну а потом, как водится: бутылочка, закуска. У нас в машине всегда имелся дежурный набор.