Страница 67 из 141
«Здание было захвачено большими силами. Глаза у наших охранников были недобрые. У меня постоянно сидел полковник КГБ, фиксируя все телефонные разговоры. Если я выходил из кабинета, то он следовал за мной.
К вечеру Сергей Медведев (впоследствии Ельцин сделает его своим пресс-секретарем. – Авт .) привез отснятый материал, но в нем не хватало изюминки. Он не успел попасть к Белому дому, когда там выступал Ельцин. Решили взять эти кадры у зарубежных коллег. На просмотре подготовленного к эфиру материала были также Какучая (главный редактор студии информпрограмм. – Авт .), Медведев, оператор Чечельницкий и полковник госбезопасности. Кстати, он прекрасно понял, какую бомбу мы изготовили. Потом, сидя у меня в кабинете, прикидывали, какие неприятности нас ожидают».
Такое чувство, что два этих абзаца – взяты из разного времени. Сначала – недобрые глаза охранников и конвой полковника КГБ. И тут же – этот самый полковник чуть ли не подсказывает своим арестантам , как лучше им обойти цензуру, чтобы выдать в эфир изюминку .
Абстрагируйтесь на мгновение от нашей действительности. Давайте представим, что дело происходит… Ну, скажем, в Чили образца 1973 года.
Вместо того чтобы разбомбить президентский дворец, Пиночет беспрепятственно позволяет Сальвадору Альенде созывать ополчение. А государственное телевидение под присмотром эмиссаров хунты еще и снимает об этом патетические сюжеты, причем записи берет напрямую у советских коллег.
И вдобавок Пиночет этот – мало того, что не расстреливает потом журналистов-вредителей на местном стадионе, еще и благодарит их за смелость и принципиальность.
А ведь в нашей истории все выглядело в точности таким же идиотским образом. Потому что, когда программа «Время» с откровенно анти-ГКЧПистскими сюжетами 19 августа вышла-таки в эфир, и на руководство Гостелерадио обрушился шквал гневных звонков – Шенина, Дзасохова, Пуго, Прокофьева – под конец позвонил вдруг главный путчист Янаев и чуть ли не пообещал представить телевизионщиков к орденам.
«Он ответил, – пишет Лазуткин, – что мы сделали хорошую, сбалансированную передачу, что сейчас так и надо работать. Я ему сообщил об обещании нас наказать. В ответ он посоветовал посылать товарищей со Старой площади как можно дальше».
Комментарии, полагаю, излишни.
Кстати, все дни путча – с короткими перерывами – продолжалась и трансляция 5-го ленинградского телеканала – самого проельцинского и антикоммунистического, с грозной валькирией Беллой Курковой во главе. А также телеканала российского и столь же свободолюбивой радиостанции «Эхо Москвы». Выходили, несмотря на запрет, и антипутчистские газеты. 20 августа добрая половина региональных изданий опубликовала на одних полосах с документами ГКЧП решения российских властей. Даже «Правда» – средоточение партийного официоза – и та поместила выдержки из заявления Ельцина под скромным заголовком: «Позиция руководства РСФСР».
При такой пропагандистской работе неудивительно, что уже к полудню 19 августа у Белого дома – главного очага сопротивления – собралось несколько тысяч людей и с каждым часом становилось их все больше и больше. В итоге общее число «баррикадников» – так они будут себя называть – достигнет чуть ли не 70 тысяч.
Если бы не активность оппозиционных СМИ, эта цифра была бы, несомненно, гораздо меньше, тем более что поначалу в атмосфере всеобщей неразберихи люди группировались в самых разных местах. Часть москвичей поспешила, вообще, на Манежную площадь – к традиционной точке сбора демократических манифестаций.
Чем нерешительнее вели себя путчисты, тем большие обороты накручивал Ельцин. По его приказу у Белого дома начали сооружать баррикады. Первым же своим указом он объявил вне закона на территории России декреты ГКЧП. Ближе к 17 часам Ельцин издал новый указ, по которому все органы исполнительной власти СССР – и силовые ведомства в том числе – переходили под российскую юрисдикцию.
Иными словами, если кто и совершил переворот, так это был именно Борис Николаевич. Уж ему точно подобных полномочий никто не давал. Это было грубейшим нарушением Конституции.
Но руководители ГКЧП тем временем продолжали вести бесконечные совещания. Их хватило лишь на то, чтобы силами ОМОНа захватить рижский телецентр.
Ни границ, ни аэропортов, ни вокзалов путчисты не перекрывали.
Тот же упоминавшийся уже ленинградский мэр Собчак, хоть и значился в списке лиц, подлежащих интернированию, преспокойно сумел улететь из Москвы к себе домой, где, точно матрос Железняк, ворвался в штаб Ленинградского военного округа, прямо на заседание городского КЧП под председательством секретаря обкома Гидаспова, и потребовал от собравшихся немедленно разойтись.
Думаете, его решили арестовать в ответ или хотя бы, выражаясь янаевским лексиконом, послали как можно подальше? Совсем наоборот. Ленинградские путчисты мгновенно разбежались и никогда более не собирались. А Собчак, оставшись с командующим округом один на один, добился у него обещания не вводить войска в город. Даже и баррикад никаких не понадобилось…
Ну ладно, Собчак: он хотя бы передвигался рейсовым самолетом. Но путчисты без звука позволили улететь и спецрейсу с ельцинской «пятой колонной». Верный президентский сподвижник Олег Лобов и два десятка российских зам.министров уже 19 августа отправились в Свердловск, где поручено было им сформировать резервное правительство в изгнании. На случай, если Москва вдруг падет.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
17 декабря 2001 года в гаитянской столице Порт-о-Пренсе произошла попытка государственного переворота. В понедельник утром на президентский дворец было совершено нападение – один из вооруженных людей бросил в здание гранату, а затем эта группа попыталась проникнуть в здание.
Началась стрельба. Погибло четверо человек, в том числе двое полицейских. Власти заявили, что организаторы путча – бывшие военные, адепты оппозиционной партии Демократический альянс. В ответ на это сторонники президента Аристида подожгли здание Демократического альянса.
У президентского дворца собрались толпы вооруженных мачете сторонников президента, скандировавших «Не допустим путча!»
Спору нет, история не терпит сослагательного наклонения. И все-таки – мог ли ГКЧП одержать победу?
По-моему, дискутировать на эту тему – только тратить напрасно время. На стороне путчистов была мощь коммунистическо-советского аппарата, армия, милиция, КГБ. В конце концов, одна КПСС насчитывала свыше 14 миллионов партийцев, из них – 8,7 миллиона в РСФСР.
У Ельцина же не было ни-че-го. За исключением нескольких тысяч… ну ладно, пусть даже нескольких десятков тысяч разношерстных ополченцев, большинство из которых и оружия-то в руках никогда не держали.
(О том, какие порядки царили среди защитников Белого дома, красноречиво свидетельствует один из организаторов обороны генерал Константин Кобец. Для того чтобы укрепить дисциплину, Кобец даже вынужден был… сымитировать казнь некоего наиболее расхлябанного депутата, сорвавшего полученный приказ. «Я при всех приказал его расстрелять во внутреннем дворике Верховного Совета. После этого послушание было абсолютно четким, беспрекословным».)
Но не в пример Янаеву с компанией российский президент обладал куда более мощным оружием: волей к победе.
Мне думается, в те дни вновь проявилось самое главное его качество, присущее Борису Николаевичу еще с юности: тяга к адреналину.
Если б ему предложили выбрать себе какой-нибудь девиз, наподобие рыцарского, он вполне мог остановиться на эсеровском лозунге – «В борьбе обретешь ты право свое».
Пока все идет спокойно, размеренно, чинно, Ельцин пребывает в спячке, уходит в запои, развлекается показательными порками холопов. Но стоит показаться на горизонте какой-нибудь черной туче, он словно Илья Муромец мгновенно забыв про отнявшиеся ноги, вскакивает с печи и хватается за меч-кладенец.
Именно в моменты катаклизмов и кризисов Ельцин живет по-настоящему, полной грудью. Так было всегда, еще со школы, когда он сознательно искал самые трудные участки и лез туда, где жарче всего, ибо, хоть и стал он уже президентом России, только вбитый отцовским ремнем комплекс неполноценности никуда не исчез, не выветрился, а по-прежнему требовал своего выхода. И потому, стоило запахнуть где-нибудь жареным, как Борис Николаевич разом цепенел, становился в стойку, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Прямо как лермонтовский парус: а он, мятежный, просит бури…