Страница 4 из 5
– Ты знаешь, Саша, за это время в моей жизни многое изменилось. Я хотела бы серьезно с тобой поговорить. – прошептала девушка, серьезно и внимательно посмотрев в его глаза.
– Я тоже хотел с тобой поговорить и тоже серьезно! Намекаю: у меня теперь достаточно денег на свадьбу.
– Понимаешь, это теперь невозможно. – опустив глаза, ответила девушка.
– Как это? Мне так не терпится тебя обнять! Может быть, сегодня ко мне с дискотеки пойдем? Я Димона попрошу, чтобы он где-нибудь перекантовался. А завтра он, вообще, к своим уезжает.
Аня явно испытывала неловкость: «Ты же знаешь, меня мама придет встречать. Вон она уже пришла».
– Ладно, сегодня тебя отпущу. А завтра встречаемся на нашем месте. В три. – сказал Саша, медленно разлепляя объятья, хотя музыка уже кончилась.
– В полдень еще лучше! Я еще раньше тебя увижу! Твоя мама отвернулась.– Саша быстро поцеловал Аню. – Как я тебя люблю!
Аня стыдливо опустила глаза и скороговоркой ответила: «Не говори мне этого! Прости! Я такая свинья. Но мама, говорит, что так для меня будет лучше»
– Быть хрюшкой, лучше? – пошутил, ничего плохого не ведающий, Саша.
Аня вдруг стала взрослой и еще более серьезной: «Прости. Все завтра скажу. Не хочу сегодня. Ты такой счастливый. До завтра, в полдень». Аня быстро вырвалась из объятий Саши и убежала. Саша, переполненный чувствами, сел на стул у стены. Александр Климентьевич заходился в танце.
На следующее утро, когда Александр Климентьевич открыл глаза, он оказался в небольшой светлой комнате с желтыми засаленными обоями и черным помятым плакатом группы «Битлз» на одной стене и настенным календарем за 1991 год с фотографией Аллы Пугачевой в красном балахоне на другой. Александр Климентьевич с интересом рассмотрел комнату. Все было знакомым до умиления.
Александр Климентьевич начал даже вещать воображаемому слушателю, как на экскурсии: «О сколько раз в своих ропотливых беспокойных воспоминаниях я возвращался сюда, в эту комнату общежития витебского областного института пищевой промышленности! О да, здесь все так, как я запомнил! Даже форма черного пятна в виде южной Америки, отбитое от бока эмалированного чайника ничуть не изменилось! И почему меня все студенчество так раздражал запах жаренной на сале картошки? Теперь он кажется милым и по-домашнему уютным!» Он прервал свои излияния неизвестному слушателю, когда увидел себя молодого спящего на железной койке. Александр Климентьевич опустился из-под потолка на кровать, в это время Саша повернулся с бока на спину, зевнул, открыл глаза, увидел сидящего, испугался и закричал. Этот крик сначала вызвал у Александра Климентьевича недоумение. Но потом он сообразил, что теперь является чем-то вроде духа и попытался успокоить себя молодого.
Александр Климентьевич (сказал медленно, спокойно и доходчиво): Это же я, ты – старый.
Но до Саши молодого явно не доходило, он хватал ртом воздух и не мог произнести ни звука. Тогда Александр Климентьевич деликатно взмыл вверх и спрятался за темно-коричневой в мелкий золотой цветочек, пыльной занавеской, давая себе молодому очнуться. Молодой потянулся к эмалированному чайнику и стуча зубами выпил из носика воду. Потом лег и укрылся с головой одеялом. Через некоторое время откинул одеяло и вытер пот со лба, видимо, эта встреча показалась ему сном. Александр Климентьевич мог воспринимать все чувства и мысли себя в юности и одновременно внушать те мысли, которые считал нужными для своего подопечного. Оба Александра взглянули на календарь с Аллой Пугачевой. На нем было обведено 18 сентября, суббота, то есть сегодняшнее число и подписано время 12:00.
Александр Климентьевич вновь обратился к заинтересованным зрителям: «18 сентября 1991 года! О, что это был за день! О сколько раз я возвращался к нему и сколько раз клял себя за то, что неверно провел его. Этот день мог направить всю мою жизнь совсем в другое, счастливое русло! Приступим исправлять судьбу!»
Он даже руки потер от осознания дел, которые должен был совершить. А своему подопечному внушал список дел: «Обязательно соблазнить сегодня Анечку! Сосед уже уехал!»
В виде привидения он стал еще более занудным, чем в обычной жизни и все действия комментировал для воображаемого зрителя, как капитан межзвездного корабля для потенциальных спасателей: «Лучшего дня, как показала жизнь, не представится! О! Мне уже никогда не придется, долгие бессонные ночи проводить в холодной постели и оправдываться перед знакомыми, что со «здоровьем все в порядке»! Главное – выйти пораньше! Саша, вставай! Беги в душ! Не время лежать!
Саша поднялся с постели, натянул синие треники с пузырями на коленках, повесил на плечо сероватое банное полотенце, взял мыло, сунул ноги в резиновые галоши и отправился в душ. Как только Саша вышел за дверь, Александр Климентьевич вылетел из-за занавески и подлетел к зеркалу обшарпанного, желтого трюмо. Силой воли заставил, чтобы его отражение поблекло и потом совсем исчезло. Александр Климентьевич вылетел сквозь дверь в люди. Студенты, по случаю выходного дня, в изобилии шатающиеся в коридорах общаги, никак на него не реагировали. Александр Климентьевич полетел в душ и закрыл щеколду, чтобы тощий студент не мог в него зайти. Студент потоптался и пошел на другой этаж. Когда подошел Саша, Александр Климентьевич открыл двери душевой.
Саша вымылся, тщательно расчесал мокрые волосы. Надел белую отутюженную рубашку, серый костюм с отливом.
Александр Климентьевич вновь ностальгически обратился к зрителям, зависая в воздухе возле трюмо: «О, я помню этот костюм. Мне его мама по большому блату достала. А галстук-селедку Димон на днюху подарил. Новинка! Шик, блеск, красота!»
Саша надел начищенные до сияния черные мокасины, осмотрелся в зеркале. Александр Климентьевич уж и забыл, как хорош он был когда-то: серые большие глаза, правильные черты лица, светлые выгоревшие до белизны волосы, гладкая загорелая после трудового отряда кожа, тугие бицепсы, ни капли жира! Александр Климентьевич от восторга даже сверзься из-под потолка и поцеловал себя в макушку! Саша ничего не заметил, лишь с нажимом пригладил поднявшийся волосок. Надо было торопиться.
Сердца обоих Александров забились. Саша достал заранее добытую коробку зефира в шоколаде, пальцем во внутреннем кармане проверил портмоне и вложенные в него деньги. В нижнем кармане пиджака проверил носовой платок. Все было в порядке. Юный влюбленный сел на краешек кровати и попытался успокоить трепещущее сердце, перекрестился на всякий случай, и пошел на свидание.
Погода обещала счастье. На небе ни облачка. По-летнему теплое солнышко огромными мохнатыми пальцами щекотало носы и щеки. Игривый ветерок забавлялся золотыми листьями.
Тетя Клава, в коричневом плюшевом пиджаке, таком же старом, как сама его владелица, в синеватом вылинявшем платочке и вишневой полушерстяной юбке, превозмогая боль в груди, сгорбившись, мела во дворе первые опавшие листья. Молодому Александру стало её невероятно жаль. И он пошел к ней, чтобы помочь.
Александр Климентьевич удерживал его всеми силами от необдуманного поступка: «Иди на свидание! С тетей Клавой все будет хорошо, а ты опоздаешь!» – Внушал он подопечному.
Саша пошел к выходу со двора общежития. Александр Климентьевич отвлекся на огромного дымчатого кота, который играл с порхающей бабочкой. Саша вернулся и подошел к тете Клаве.
– Тетя Клава, как вы себя чувствуете? Давайте сюда метлу, листьев еще много будет. Пойдемте в тенек. Обопритесь на меня. – сказал он участливо.
– Спасибо сынок. Что-то мне сегодня нездоровиться. За грудиной жмет. – ответила старушка
Саша проводил тетю Клаву в холл общаги и подошел к вахтерше: «Вызовите скорую. Тете Клаве плохо.»
Тетя Клава сидя на скамье, начала отказываться: «Да не надо. Чего там?! Я лучше пойду. Мести надо».
Саша не позволил ей подняться: «Сидите, сидите! Я вас охранять буду, пока врачи не приедут».
Часы над входом общежития отмерили полчаса. За это время Александр Климентьевич по воздуху исходил холл вдоль и поперек. Врач пощупал пульс, осмотрел лицо и велел нести носилки из машины.