Страница 6 из 15
Я похлопал себя по щекам, отгоняя дремоту, и взял кружку.
– Арсюша, да ты истинный Леонардо да Винчи! – воскликнул Дубовицкий.
– Скорее недоделанный! Весь перепачкался в краске, – проворчал я, оттирая засохшую гуашь со щеки.
На полу по всей комнате разложены ватманы. Художественные таланты друзей поразили меня. Только Колина карикатура выбивалась из стройного ряда живописных шедевров. За ночь плакаты успели высохнуть. Свернув, мы положили их в тубусы.
– Я отправлюсь первым, встречу остальных, – сказал Артём и оставил нас на кухне разорять холодильник. Бунтовать на голодный желудок категорически не хотелось.
***
Взойдя на небосклон, солнце в полную силу нагревало воздух и наши умы. Клёны играли молодой листвой, ветер ласковыми пальцами перебирал кроны. Весна вступала в ту пору, когда светило отдавало всё тепло, словно заботливая мать, дарило ласку. Мы решительно пересекли парк, гравий мягко шуршал под ногами. Из густой зелени выглянул полуразрушенный храм. Его снесут, судебное разбирательство оттянуло этот миг. Раньше руины считались чем-то вроде достопримечательности, наследием Российской империи. У храма, где велось строительство, уже толпились бунтовщики.
Мы условились встретиться у входа в парк. Издалека я заметил Артёма и помахал ему тубусом с плакатами. Он был не один, рядом с ним стояла неизвестная, но очень привлекательная особа.
– Знакомьтесь, это Аделина, – Артём кивнул в нашу сторону. – Это Николай и Арсений.
Я ожидал, что Аделина протянет руку для пожатия, как это делают современные девушки, но она тихо поприветствовала нас.
Аделина выглядела холодной и сдержанной. Воцарилась напряжённая тишина. Коля, признанный дамский угодник, не токовал, как журавль весной. Я не знал с чего начать разговор и чувствовал себя неловко.
– А где же Генрих? – беспокоился Артём.
– Он болен. Прохрипел в трубку, что поднялась температура, – пожав плечами, рассказала девушка.
– Он просто струсил, – поспешил с выводом Артём. – Чёрт подери, я ждал его. Теперь на одного человека меньше.
– Генрих не струсил, ручаюсь. Он ни за что бы, не поступил так. Генрих действительно заболел, – горячо проговорила Аделина, защищая какого-то Генриха.
– Конечно, ты оправдываешь его, Аделина, он ведь твой друг, – усмехнулся Артём. Девушка ничего не ответила, только бросила короткий взгляд на нас. Ведь мы невольно подслушали их разговор.
Артём отлучился, предоставив нас самим себе. Возникла многозначительная пауза, которую хотелось заполнить словами.
– Пахнет грозой, – невпопад произнёс Коля.
Аделина глубоко вздохнула, хотела ощутить запах озона.
– Ничего не чувствую, – улыбнувшись, промолвила она.
Стройная словно ива, Аделина была невысокой. Все движения наполнены грацией и необычным достоинством, в ней ощущалась внутренняя сила, которая привлекала и завораживала. Похоже, она занималась танцами или художественной гимнастикой – в походке Аделины чувствовалась особенная гибкость, присущая танцовщицам. Кашемировый джемпер нежного абрикосового цвета, надетый под кожаную куртку, подчёркивал румянец на щеках. Тёмно-синие облегающие брюки демонстрировали красоту ног. В глубине карих глаз растворились искорки смеха, медно-рыжие волосы пушистой волной падали на плечи, а на носу рассыпались озорные веснушки. Должно быть, она очутилась здесь случайно и скоро, поняв, что ошиблась, уйдёт.
– Коля, какая может быть гроза, если на небе ни облачка? – поинтересовался я с укором.
– Ты и представить себе не можешь, Арсюша, ночью будет гроза!
Аделина взяла плакат и пошла к митингующим. Теперь она казалась чужой и загадочной.
– Пахнет грозой? Серьёзно? Ничего умнее придумать не мог? – проворчал я.
Улыбнувшись, Коля пожал плечами.
Солнце раскалило асфальт, он сделался мягким, как пластилин, и люди ступали, оставляя следы. Нас было пятнадцать смелых. Развернув плакаты с лозунгами, перекрывая въезд, демонстранты растянулись колонной перед воротами на строительную площадку. Народ оживился, по шеренге прокатился гомон. Артём дал знак. Мы подняли плакаты. На ватманах написано: "Защитим любимый парк!", "Руки прочь от наследия предков!", "Остановите проклятую стройку!". Ощущалось общее волнение, носившееся в воздухе, будто вот-вот случится событие, которое перевернёт наши жизни. Многие из демонстрантов разделили неясное предчувствие. Хоть поначалу я счёл митинг лёгким развлечением, сейчас чувствовал важность этого дела. Толпа превратилась в единый организм, живший одними на всех эмоциями. Вокруг витало напряжение, какое обычно возникает перед грозой. Мы ждали разрешения этого конфликта.
В человеческом стаде царит полная вседозволенность. Вспомнились сюжеты, которые неоднократно показывали по телевизору. В сознании всплывали кадры из хроники. Массовые столкновения с полицейскими, слезоточивый газ, погромы. Власть народа, способная вершить судьбы государств. И вдруг я почувствовал такое волнение, какое испытывал, лишь когда вдохновенно писал повести. Сродни предвкушению чего-то неизведанного, словно открывалась дверь в новый мир.
Первыми пришли строители – молодые ребята из стран, некогда бывших в составе Советского Союза. Они принялись расталкивать нас, но мы, словно стойкие солдаты на поле брани, плотнее сомкнули ряды.
Журналисты с азартом снимали репортаж. Как надоедливые мухи кружили фотографы, щёлкая затворами фотоаппаратов. Люди узнают правду из теленовостей и свежего выпуска газеты.
Пришедшие строители были обескуражены тем, что не могли приступить к работе. Они не решались пробиваться сквозь толпу демонстрантов. Некоторые закурили в стороне, разговаривая на чужом языке о чём-то отвлечённом. Усатый мужчина средних лет в майке лимонного цвета и старых джинсах, видимо, исполнявший обязанности прораба, вышел вперёд.
– Уходите, пока не приехала полиция! – прокричал он.
Готов поклясться, что этот сильный и звучный голос услышали даже жители соседних районов. За его спиной несмело топтались работники. Стало ясно, кто здесь хозяин.
Не шелохнувшись, мы стояли, преисполненные решимости идти до конца, упрямо сжимали плакаты в руках.
– Мы не уйдём, пока не прекратится строительство этого комплекса! – выкрикнул Коля и оглянулся по сторонам в поисках поддержки. Демонстранты одобрительно загудели.
Раздувая щёки от злости, усач подошёл к Николаю. Время – деньги. Мерзкие тараканы с транспарантами задерживали рабочих, а ведь сегодня они обязаны закончить этаж. Он рванул плакат, но Коля крепче сжал ватман в руках.
– Убери свои грабли, чудик! – прорычал Коля. Воробьёв был худощавым и уступал в физической силе сопернику, но смелость и безрассудство с лихвой компенсировали, то в чём он проигрывал.
– Кто чудик? – усач, схватив Николая за воротник, потянул на себя. – Для тебя два глаза роскошь?
Бросив плакат, Коля толкнул усача, тот на мгновение отскочил, разозлился, и окончательно лишившись разума, бросился на оппонента. Завязалась драка, в поединке сошлись бесы и ангелы. На всё это равнодушно взирал полуразрушенный храм, давно покинутый верой. Меня теснили, но я изловчился и оттащил усача от Коли. Понадобилась недюжинная сила, чтобы откинуть прораба вглубь толпы, где у людей кипела кровь, пробуждая древние инстинкты. Колю вновь поймали, я заметил его русую голову в человеческой свалке. Воробьёв дрался, как умел, и, кажется, почти победил в схватке, но появились полицейские машины, оглашая окрестности сиренами. Я не успел увернуться, и проворный строитель ударил меня по лицу.
Николай схватил меня за локоть и выдернул из толпы. Рядом была Аделина. Она испуганно озиралась, готовая оказать отпор любому, кто осмелится дотронуться до неё.
Ловко орудуя дубинками, полицейские разгоняли сошедшихся врукопашную.
Мы кинулись врассыпную, нас не взяли, хотя хватали всех, кто попадался на пути. Аделина громко и заливисто смеялась. В её крови бесновался адреналин. Плакаты, которые мы рисовали всю ночь, остались у ворот, раскиданные на асфальте. Их топтали разбегавшиеся демонстранты и строители.