Нелегал

Майор был человек выдержанный. Прошел, вероятно, большую школу партийных собраний, чисток и являлся мастером подковерной борьбы. Спокойно достал из кармана партийный билет, показал его всем и снова положил в карман гимнастерки. Затем достал из планшета листок бумаги, передал его мне и попросил прочитать, так как я находился рядом с ним.

В листке, имевшем угловой штамп штаба 3 армии, было написано: "Приказ. Майору Кобурову И.Л. дано право подчинять под свое командование все отходящие части и подразделения, не имеющие связи со своим командованием, для организации отпора немецко-фашистским захватчикам". Подпись: начальник штаба армии генерал-майор такой-то. Печать. Все это я произнес громко и торжественно. Работник ЗАГСа, стоявший рядом со мной тоже прочитал приказ и подтвердил его подлинность.

Спрятав приказ в планшет, майор Кобуров предложил прямо здесь на поляне провести открытое партийное собрание с повесткой дня: "Отчет о боевых действиях партизанского отряда "За Родину и Сталина" за период с 22 июня по 22 августа 1941 года.

К моему удивлению, секретарем партячейки, насчитывающей шесть человек, оказался счетовод, получивший по зубам от майора и вместе со мной занимавшийся строевой подготовкой в лесу. Он сходу заявил, что партийная ячейка знает, когда ей собираться и какие вопросы ей обсуждать. Но предложение майора было поддержано большинством, включая молодежь и солидных мужиков лет под сорок. В этот момент в дело вмешался командир отряда, заявивший, что пока он здесь командир, он не позволит разваливать в отряде дисциплину. Вместо организованного мероприятия образовался стихийный митинг, на котором все старались выложить майору вопросы, мучившие их больше всего. Так иногда, заезжему из района или области лектору пытаются высказать все наболевшее о низких удоях, пьянстве председателя, невнимании к молодежным проблемам, не понимая, что выйдя на улицу, лектор вдохнет чистый деревенский воздух, сразу забудет все, что ему говорили, а после рюмки водки, закушенной огурчиком и салом, подумает: красота-то какая, и чего людям не живется здесь спокойно, лезут с какими-то проблемами.

Майор очень внимательно слушал всех говоривших, задавал вопросы, что-то сам говорил об обстановке в близлежащих населенных пунктах, в которых он уже побывал и был знаком с некоторыми жителями, которых знали в отряде. В разговоре выяснилось, что никаких боевых операций не проводилось. Что делается в округе, не известно. Наш выход - это только первая ласточка, закончившаяся ничем. Предложение майора начать борьбу с захватчиками было горячо поддержано большинством собравшихся, но опять вмешался командир, чувствуя потерю управления отрядом. Кое-как построив отряд, командир произнес речь, в которой подчеркивалась важность выполняемого ими задания готовиться к решающим боям, когда подойдет Красная Армия. А дезертиры пусть уходят с новоприбывшими, не держим, но потом пусть пеняют на себя, - патетически произнес он.

Предложение уйти вынесено командиром партизанского отряда. Майор не стал делать паузу, вышел перед строем и сказал просто: "Кто со мной бороться с захватчиками, защищать своих родных, свою землю, становись рядом со мной".

Десять человек, в том числе и я, подошли к нему и встали в одну шеренгу. Человек пять-шесть колебались, шагая то в одну, то в другую сторону. Но боязнь ответственности перед партийным работником, не перед партией, остановила их. Командир партизанского отряда не дал нам ни оружия, ни продовольствия, и мы сразу ушли с места стоянки отряда.

Я должен был уйти с ними, мне нужно было попасть туда, куда меня направила моя служба, туда, где была моя работа, которую я честно выполнял, не как сотрудник разведки, и была моя семья, которой я дорожил. В том отряде я мог сидеть до маковкина заговенья, покуда бы не пришел небольшой немецкий отряд и не разбил наголову неопытных партизан.

К вечеру мы сделали стоянку километрах в пятнадцати от села, куда мы направлялись днем раньше. Я и еще одна девушка были направлены в село для разведки.

Понаблюдав за деревней и не заметив ничего подозрительного, мы с огорода зашли в одну хату. В доме была одна пожилая женщина, занимавшаяся чисткой картофеля.

Узнав, что мы издалека, она накормила нас и посоветовала не ходить по улице, так как в деревне есть три полицейских из числа местных жителей, которые сразу нас арестуют и отправят в район в гестапо. Выяснив, где живут полицейские и попросив немного продуктов для больного товарища, мы вернулись назад.

Так родилась наша первая операция по ликвидации полицейского участка в деревне. Сопротивления мы не получили, хотя одному полицейскому пришлось приложить прикладом по темечку. Хотели устроить показательный суд над ними, но жители все сидели по домам, и мы не стали их сгонять на сход. Просто прошлись по домам и заявили, что советская власть существует и будет строго карать тех, кто идет на службу к оккупантам. Одновременно мы собирали продовольствие и одежду для отряда.

Первая победа окрылила партизан. Появилось продовольствие и кое-какая одежда потеплее. Добавились три винтовки и наган. Но на следующий день нам пришлось срочно покидать лагерь и ускоренным маршем уходить вглубь леса, спасаясь от полуроты полевой жандармерии, приехавшей для наведения Ordnung в деревне, где мы побывали. Преследовали нас не долго, так как ответного огня мы не открывали. Силы были неравными. Один выстрел мог погубить весь наш маленький отряд.

В деревне полицаев высекли. Ушибленного нами назначили начальником участка. Жителей предупредили, что за пособничество бандитским шайкам, они будут строго наказаны, вплоть до расстрела наиболее активных помощников бандитов.

При повторном посещении деревни жители были менее приветливы с нами. Если что и давали, то просили прийти за этим ночью и взять с огорода, чтобы никто не мог донести об их пособничестве партизанам. Докладчиков и доносчиков в деревне хватало и при советской власти, и при оккупантах. Выявить их трудно, так как гестапо и НКВД работали по одним и тем же принципам: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Любая информация полезна. Секретному сотруднику удача улыбается раз в жизни, но и повседневное знание обстановки приносит огромную пользу.

Полицаи дали нам вооруженный отпор. Им терять было нечего. Если снова отдадут оружие, то их расстреляют немцы. Если не отдадут нам, то их расстреляем мы. Боем это не назовешь, а была перестрелка, на которую сбежались посмотреть детишки и любопытные бабы. Издали смотрели мужики, хмуро покуривая у плетней.

Наконец с полицаями было покончено. Двое застрелены, а третий, сопротивлявшийся в первый наш приход, раненый, расстрелявший все патроны, сидел на полу у разбитого окна, успокаивал припавшую к нему рыдающую жену и гладил голову белобрысого парнишки лет десяти, который волком смотрел на нас. Как он мог относиться к тем людям, которые стреляли и ранили его отца? Как к освободителям? А немцы ему лично ничего плохого не сделали. В двух домах выли бабы и дети над телами убитых мужей и отцов. Мы сделали правое дело, но ведь и те, кто живет в деревне, в поле-то работают на оккупантов. И за работу получают оккупационные марки. Их как, тоже расстреливать?

Кобуров приказал недобитого полицая расстрелять, чтобы другим было неповадно идти служить в полицию. Раненного, под вой большинства деревенских баб, поволокли к стене амбара. К Кобурову подошел дедок в кожушке и сказал:

– Что, сынок, его расстреляешь, потом меня расстреливать придешь? Окромя меня в полиции служить-то некому будет. Полицию немцы все равно создадут. Они на этот счет принципиальные. За порядком следят. Мужики-то в нашей полиции все нормальные были. Не пьяницы и дебоширы. Всем опчеством выбирали их, в ноги кланялись, чтобы за опчество-то пострадали. Наши-то придут, по головке их не погладят. Вы нас защитить не смогли и за это на нас же отыгрываться будете. Не дай Бог, немцы заместо этих пришлют бандюков откуда-нибудь. Ни нам житья не будет, ни вам какой-нибудь помощи от нас. Деревню нашу вы уже погубили. Давайте забирайте с собой тех, кого еще можно спасти, пацанов молодых да девок, вот еще трое мужиков с вами пойдут, семьи бросят, чтобы живыми остаться. А мы тут старики да бабы с детишками немецких наказаниев дожидаться будем. А Федора не трогайте, лучший бригадир был. И так вы его уже покалечили. Пришли бы по добру, с людьми бы поговорили и не было бы необходимости в людей стрелять. Благо бы у нас гарнизон какой немецкий стоял. Да и гарнизоны, говорят, тоже себя спокойно ведут. Со своими-то в гражданскую навоевались.