Я счастливчик

Максим Волжский

Я счастливчик

В марте мне исполнилось тридцать семь. Я не олигарх, но весьма обеспеченный человек. Ещё вчера я принадлежал к группе избранных и был фантастически счастлив. Неделю назад у меня была квартира в центре, валютные счета с семью нулями и потрясающей красоты женщина. Правду сказать, Ольга любила не меня, а мои деньги, но её хрупкие ручки, упругий зад и грудь пятого размера ублажали похоть, как только просыпалось желание. Я был уверен, что мир создан исключительно для меня. Если где-то в ветвях или где-то в клетке щебечут птицы, то поют они лишь в мою честь; а когда в тоскливый или радостный день идёт дождь, пусть грибной или ливень – то капает он от восторга или сочувствия, адресованного только мне. Фортуна всегда была рядом. Она пестовала, ласкала, иногда щекотал нервы. Но чаще удача завидовала мне, оттого что я обожаемый фаворит, ниспосланный с небес; потому что я райский счастливчик!

Я казался всесильным, способным управлять судьбой, но неделю назад всё изменилось. Меня отстранили от тела; украли имя, фамилию! Украли вероломно, подло и единственное, что дали взамен, это тушку старого, вонючего пса. Вчерашний Константин Баженов, то есть я, человек, зацелованный ангелами – сутки задыхался в шкуре дворовой собаки, и лишь на вторую ночь могущественная вселенная, будто вспомнила обо мне, но только на миг, – и вручила как насмешку плоть привокзального бомжа. Сейчас я подобие разумного существа, покрытого сыпью, язвами и коростой. Я бродяга без жилья и здоровья. Я бомж!

***

Кража произошла семь дней назад. Я отдыхал в клубе и прилично набрался. Выпил много. У меня был весомый повод: я заработал очередной миллион… а ещё наступила первая пятница августа – день, когда приходит время, вырвать чеку из хмельной гранаты, вооружиться горючими коктейлями и стать самим самой хотя бы до рассвета.

В клубе был не один. Айтишники от бога, партнёры по бизнесу: Никита Седов и Валентин Орлик составили мне компанию. И тот и другой парни, безусловно, славные, но пьянствовать рядом, им дозволено лишь после удачной сделки, которую они и провернули, следуя определённым инструкциям. Скажу сразу: эти двое не латентные милашки, хорошо скрывающие тягу к мужским членам – они самые что ни на есть настоящие голубые мутанты, жадно трахающие себе подобных, будто вымерли все русские бабы. Уже три года я знаком с развратными господами – знаю, что у них есть родители и чудесные жёны. Ко всему прочему у Орлика полгода назад родилась дочь, что не мешает ему дарить сексуальную энергию своему тяжеловесному другу.

Парням нет и тридцати, но Седов выглядел, будто ему полтинник: грузный, лысый, с толстыми ляжками и животом. Широким лицом и трёхдневной небритостью он походил на одного известного продюсера, который, кстати говоря, вроде бы уже похудел. Валя Орлик был чуть ниже, с плечами, оттянутыми назад и невероятно стройной спиной, словно на нём затянули невидимый корсет и упёрлись меж лопаток коленном. При ходьбе он заметно подпрыгивал, как подросток, возвращающийся из школы, а взгляд его становился рассеянным, если выпадал из поля зрения вожделенный Никитка. В общем, парни друг друга стоили, что прочем никак не отражалось на их умственных способностях.

Им всегда доставалась четверть от моих гениальных торгов. Двадцать пять процентов маржи – это отличные деньги, хранящиеся какое-то время на счетах партнёров. Я ждал наступления новой недели, чтобы в следующую пятницу моя доля вернулась к папочке.

…Весь вечер парни пялились друг на друга. Иногда бросали томные взгляды на меня. Я часто пил, много курил, что-то болтал, лип к чернявым средневозрастным дамам за столиком напротив.

– Костя, ты с Марковым знаком? – неожиданно спросил у меня Седов.

Я помню некого Женю Маркова – он же Жорик по прозвищу Чумка, он же известный в Москве экстрасенс. Жорик из тех людей, кто морочит голову наивным буржуа. Марков принимал в квартире на Кутузовском. За посещение брал неприлично много. Его профессия: целитель, прорицатель, заклинатель, сниматель порчи, наводитель любовного морока и прочей ерунды. К мистике у меня интерес, как к кубинскому бейсболу… но вопрос всё-таки зацепил.

– Знаю, – ответил я. – А дальше что?

И тут я заметил, что парни-то совсем трезвые! Мы празднуем вместе заработанный мною миллион, сидим битый час или уже три; я постоянно наполняю рюмки и бокалы, подзываю официантку, заказываю вдогоночку пивка, фреш и салатик, а они, словно воду в рот заливают.

– Ты пойми нас правильно… – жаловался Седов. Никитка всегда был главным среди воркующей парочки. Весь удар брал на себя…

Я слушал внимательно; во время сказания о врачевателе почти не пил, поскольку речь шла о моей женщине. Оказывается, Ольга, моя покладистая Олечка с шёлковыми ладонями и отутюженными волосами – уже месяц ходит к московскому шарлатану с косичкой на затылке. С какой целью посещает чародея, парни не знали, но точно известно, что два раза в неделю моя женщина рисуется нарядами перед Жорой. А значит, пока я зарабатываю бабки, она плетёт интрижки за моей спиной. И кому это понравится?

Новость казалась дикой, несправедливой. Парни испортили настроение, хотя обиды на них не было. Странно одно, что они сами навещали Маркова. Орлик объяснил, что у его жены сглаз: опухли веки, болит голова, полная апатия, а ночью снятся кошмары – вот и привёл он к Жоре свою половинку… Согласитесь, смешно звучит слово, половинка, когда рядом цельный кусок мужской плоти весом под сто пятьдесят кило…

***

Вернулся домой около трёх часов ночи. Пока ехал в такси, настрой угас, оттого что очень хотелось спать. Я изрядно был пьян, мечтал попить холодной воды прямо из крана, и совсем не хотелось ругаться, выслушивая оправдания моей женщины за поход к Жоре Маркову.

Беззвучно тенью я проплыл в большую комнату и в полумраке завалился на диван. Думал – разберусь завтра. Кто он, этот Марков, чтоб отказывать себе в радости сна? Но Ольга включила свет и началось. Она была неотразима, назойливо груба и почему-то нервно хамила, словно пью я в первый раз, будто никогда не приходил в дрова пьяным под утро.

Она вспомнила всё: как однажды я пропал на неделю, как поймала меня в постели с одной немкой, оказавшейся совсем не немкой, а русской из Таллинна. Ольга бубнила, ворчала, стонала, стенала, добивала – вопила пожарной сиреной. Мне грезило прилипнуть к подушке; прямо уткнуться в неё мордой и храпеть как свинья, будто меня усыпили самым действенным снотворным, какое знает этот мир. Я так хотел, чтобы она заткнулась… что пришлось согласиться. Как заклинание я повторял её мантры: я дрянь, олень, я никчёмный муж, подлец и сволочь… меня нет, меня нет… и никогда не было. И лишь после предательски позорного покаянья, она фыркнула и ушла.

Свет люстры бил мне в глаза… да чихать я хотел на этот свет: что свет, что ночь… мне плевать. Я настолько крут и всемогущ, что не считаю овец перед сном и не взвешиваю слова, сказанные толстым Никиткой и его спутником в юбке. Я уже не помнил, что сам бормотал минутами ранее… И я просто уснул…

***

Откуда-то сверху доносилось чириканье воробьиной стаи, сзади громко смеялись дети, а рядом на лавочке сидела старуха. Я слышал резкие звуки, словно они цепляли за оголённый нерв; видел свет – солнечный, прожигающий, болезненный, будто воспалилась поджаренная кожа; я ощущал, как дует тёплый ветер, и как в сотне метров за домами мчатся железные машины. Было свободно и воздушно, потому что я не чувствовал тела. Со мной так бывало в детских снах. Меня поднимала неведомая сила за облака, и я летел – то расставив руки, как мальчик Нильс, то парил, сидя на кроватке, будто на волшебном ковре, наслаждаясь отрывком восточной сказки.

Но сейчас я не мог понять, куда пропало моё всё. Старуха лузгала семечки, метясь точно в грудь, но шелуха пролетала сквозь меня и, падая на асфальт, возвращала в реальность – отчего становилось страшно до сумасшествия. Я мог бы в панике всплеснуть руками и вскрикнуть: сука!.. поскольку смутно осознавал, что значит мой новый образ. Но снова не было рук и не было голоса; не было ни горла, ни зубов, ни самой головы. Я стал призраком у скамейки в собственном дворе.