Страница 5 из 14
Волосы. Можешь себе представить, что преградой вероятному счастью оказались волосы? Павла вдруг стало раздражать, что тело его партнера покрыто волосами. Он ничего с собой не мог поделать – интимная близость с любовником стала Павлу противить. Он вдруг начал испытывать какое-то омерзение, даже с презрением в мыслях называть себя и своего спутника педерастами. И не было больше в половом акте любви, было желание доминировать и наказать за порок. Начало происходить что-то странное, и Павел это понимал. Чувствовал это и его чуткий любовник: “Что-то произошло?” Павел признался, он все рассказал, объяснил свой нездоровый фетиш, осмелел и попросил об эпиляции, наивно надеясь, что с волосами исчезнут и его проблемы.
Павел был любим, его не хотели терять. Поэтому его желание было исполнено вполне, даже более. Однажды Павла ожидал сюрприз.
Как-то раз, вернувшись от родителей, Павел дома застал своего молодого человека в женском платье, в чулках. Его спутник похотливо улыбался ярко накрашенными губами. Это был провал. Павел лишь горько расхохотался от этой жалкой имитации женщины. Не этого было Павлу нужно. Его когда-то любимый хочет, но не сможет угодить, они с разных планет, они видят вещи по-разному, Павел просто не такой, прости. Отношениям следует оборваться. Двое волевых мужчин сумели разойтись без особых истерик…
Но в тот день Павел познал себя немного глубже, он смог в себе разобраться – значит, не любви мужчины, а юноши он ищет. Но это совсем ненормально, не здорово, да он просто больной! Нет ему места на этой земле.
Павел наглотался таблеток, но был спасен бывшим любовником, который, напившись пива, случайно забрел навестить (авось). Откачали, скандал от узнавших про любовную связь родителей. Попытка историю замолчать – это ведь гибель карьеры, откуп бывшему любовнику, который вдруг начал угрожать все раскрыть и повел себя, как настоящая мразь. Депрессия и обнаружение в себе новых сил, чтобы жить. И никогда больше у Павла не будет никаких спутников, полная аскеза и закалка ума и тела.
Но человек слаб и одинок, Павлу нет-нет, да мечталось хотя бы о духовной связи, а в моменты чрезмерной слабости он добывал записи детской порнографии, и презирая себя, онанировал, представляя, как бы все могло обернуться, будь он древний грек.
Так он до поры до времени и жил. С отличием закончил университет, устроился учителем литературы в мою школу, основал туристический клуб “Сократ”. Да-да, делал он все это тайно даже для себя надеясь, что жизнь уготовит ему приятный сюрприз в виде симпатичного мальчика. Тут я, со своим неправильно истолкованным обожанием и повстречался на его пути. Умный и сильный еще безбородый мальчик, который тянется к нему не так, как остальные. Кто же мог знать, что встреча со мной для него обернется не любовью, а смертью. Впрочем, кому, как не тебе понимать, насколько рука об руку идут эти две ипостаси, правда? Ах да, я же еще не раскрыл, почему ты здесь…
Возвращаясь к Павлу… и ко мне. Напоминаю, во Внутренней Риге, в отчаяние лежит, свернувшись калачиком, мой мертвый учитель, а я только что прочитал все его прижизненные мысли. В том числе я увидел, как он мастурбирует, представляя на месте своей руки мой… об этом даже не хочется говорить. А мне на этот момент четырнадцать лет – половое созревание только-только пройдено, и я очень ревностно отношусь к своей сексуальности. Вынырнув из ментальной компостной ямы сознания Павла, я впадаю в бешенство. Я вспоминаю и его лицо подле моего там, в реке, в последние секунды. Ненависть к этому человеку за мнимое предательство переполняет меня и во внутреннем мире обретает физическую форму – у каждого есть образующий личность внутренний стержень, у Павла он состоит из порочной любви к детям, и я захотел его вырвать, вытолкать, уничтожить.
Забитый в истерике мужчина вдруг зарычал звериным рыком, забился в конвульсиях, выгнулся, стиснул зубы, начал хватать воздух руками.
Я был ослеплен гневом, а Андрюша с ужасом наблюдал, как из копчика Павла возникает металлический стержень, как Павел неестественно выгибается и второй конец стержня, раздробив кости и плоть, проходит насквозь тело и выходит из глотки. Как Павел зависает в воздухе, и как потом стержень вонзается в землю. Павел стонет, нанизанный на трубу, он не угасает, ведь уже давно мертв, он испытывает непереносимую боль, но сознание без материи может выдержать все. Павел оказывается в настоящем аду, а я его палач, черт и Дьявол.
Андрюша рыдает, просит это остановить, я вижу, что наделал, но и не думаю ситуацию исправлять. “Посмотри, кем был твой кумир! Загляни в его мысли, ну, ты видишь?!” – и мне удается передать свое видение прямиком в голову брату, на этом теперь зиждется принцип Храма Утех, ты все вскоре узнаешь… Но тогда, увидев жизнь Павла, глаза Андрюши, как у меня, не загорелись гневом, он хлопал ресницами рассеянно и апатично. Брат выглядел смертельно уставшим, чем вызвал вторую волну гнева у меня: “Ну же, накажи его! Порежь, ударь! Сделай с ним все, что захочешь! Давай!” Я вкладываю нож в руку Андрюше и подталкиваю к посаженному на кол. “Давай, я сказал! – гнев застилает разум, – или, может, хочешь оказаться с ним рядом? Может, ты и сам такой же, а, братик?”
Я-то тогда еще был ребенком, стремительно взрослеющим, но все же. Так что говорить об Андрюше? А в детях есть некий потаенный дьявольский механизм, запустив который, освобождается что-то демоническое, не знающее границ, ненасыщаемое. Этот механизм запускается, когда ребенок впервые переходит через табу, так было с Павлом, так стало и с Андрюшей.
Андрюша нанес первый удар. Павел застонал еще больше, осознавая свою участь. И нас стало не остановить. Это была пытка. Пытка, длящаяся неделями. Андрюша впервые за долгие годы обрел новую игрушку и увлекся ей основательно. Он в мое отсутствие больше не смотрел в телевизор, он был занят изучением чужого человеческого тела – его интересовало, как еще можно заставить это тело страдать. Запущенный дьяволом механизм лишил его сострадания, пустил по крови психопатическое зелье, превращающее в садиста…
“Толику… Дайте мне хоть толику свободы” – в бреду молило обезумевшее от боли существо, которое когда-то было Павлом. И мы, хохоча, за эту “толику свободы” прозвали его Толиком, вслед за именем стирая последние остатки жалости. Мы уже и забыли, с чего начались пытки, мы просто утоляли свое детское любопытство, нас занимало, что же еще можно сделать с человеческим телом. Толик должен был страдать не за свои прижизненные грехи, а за то, что запертому в моем сознание мальчику очень одиноко…
Но, пока существует реальный мир, существует и несущее перемены время. И в один момент ужаснулся уже я. Я вдруг понял, что пока вокруг в реальности протекает обычная жизнь с ее невзгодами и радостями, внутри меня существует круглосуточная пыточная. И если ситуацию не изменить, в конце концов, это сведет меня с ума, ведь по Сократу зло против природы человека, а существует только от его недальновидности.
Я пришел к Толику, когда Андрюша, наигравшись, сладко и крепко спал. Думаю, что нового человека с непривычки бы вывернуло от вида развороченного, но живого мяса.
– Скажи мне, чего бы ты хотел?
– Толику, – как обычно рыдает, – Толику свободы.
И, будучи еще молодым, но уже начинающим что-то понимать Богом, я внял его мольбе. Я попробовал представить место за гранью моего сознания, как когда-то давно я представил место с Андрюшей внутри меня, я попробовал выйти за рамки себя и сделать это. И при первых проблесках чего-то там, я забросил туда Толика. Это походило на взрыв – взрыв в моей голове, Толик почувствовался слишком близко, даже ближе, чем тогда в реке, он будто бы завладевал мной. Овладевал сознанием. Я испугался и оборвал процесс, но пытаемого уже рядом не было, и я больше не чувствовал его во Внутренней Риге.
А потом проснулся Андрюша и устроил настоящий бунт.
– Где Толик, – звал он меня, – где мой Толик?
– А его больше нет.
– Как это нет? Где он? – Не мог поверить мой братик.