Зима отчаяния

Покойный дядя Сабурова, граф Гренвилл, спустивший немало денег на скачках, одобрил бы рыжего дончака. Путилин кивнул.

– Жеребец проверенный, – он подмигнул Сабурову, – и экипаж опробован в деле. Впрочем, тебе и не потребуется никуда ездить. Вряд ли Завалишин покинет квартиру ночью.

Иван Дмитриевич словно в воду глядел. Адриан Николаевич не выбирался даже в мелочную лавку напротив церкви святых Симеона и Анны.

Сабуров приезжал на Моховую к пяти вечера, сменяя Путилина. В окне Завалишина зажигалась керосиновая лампа, вспыхивалифонари на домах. Сабуров сидел на козлах пролетки, внимательно оглядывая улицу, запоминая посетителей парадной Завалишина. Коллежский асессор завесил окна тяжелыми бархатными шторами.

– Свет я вижу, – пожаловался Сабуров начальнику, – но что касается его гостей, – следователь пожал плечами, – то все остается туманным. Однако я могу описать всех, кто заходил в парадную, – Путилин вздохнул:

– Там шесть квартир. Поди разбери, кто хозяева, кто гости, а кто вообще, – начальник помолчал, – заграничные шпионы. На них не написано, кто они такие.

Князя Литовцева о слежке не извещали. Федор Федорович Трепов был уверен, что его сиятельство понятия не имеет о предательстве подчиненного. Сабуров разделял мнение его превосходительства.

– Потому что мне нравится Литовцев, – он выполоскал швабру в жестяном ведре, – хотя мне положено быть беспристрастным. Я теперь на двадцать копеек богаче, – Сабурову это казалось хорошим знаком, – ванька, то есть я, может потратиться на пироги.

Через час Путилин ждал Максима Михайловича на Моховой.

Рыжий дончак терпеливо переступал изящными ногами. Подковы коня цокали по булыжникам. Дневной дождь сменился мокрым снегом. Сабуров поднял воротник армяка. Городовой у церкви Симеона и Анны,не подозревающий о слежке за коллежским асессором Завалишиным, провожал Сабурова и его пролетку скучающим взглядом.

Максим Михайлович забирал экипаж и дончака из здания полицейского управления на Мойке, однако лошадь происходила не из выбракованных служебных кляч.

– Ты у нас дворцовый жеребец, – смешливо сказал Сабуров дончаку, – раньше на тебе ездил кто- то из великих князей, но вряд ли император, для него ты мал ростом.

Лошадь была, как выражались в кавалерии, казацкой. У Сабурова имелся кнут, однако он и не думал трогать жеребца. Дончак понимал его с полуслова. Дядя Сабурова, граф Гренвилл, до окончательного разорения держал отличных лошадей.

– Меня и покойного Арчи посадили на пони, когда мы едва начали ходить, – сказал он жеребцу, – дядюшка и мой отец хорошо понимали лошадей.

Покойный отец Сабурова, сбежав на войну с Наполеоном шестнадцатилетним мальчишкой, проделал с кавалерией путь от Смоленска до Москвы и от Москвы до Парижа. Сабуров помнил поездки на скачкив компании британских родственников. Граф Гренвилл непременно проводил их в паддоки в Аскоте, Эпсоме и Гудвуде.

– Где шампанское лилось рекой, – хмыкнул Сабуров, – даже в случае проигрыша, не говоря о выигрыше.

Максим Михайлович не приближался к ипподрому в Царском Селе и не заглядывал на зимние скачки на льду Невы. Он не играл в карты даже на интерес и не пил шампанское.

В ссорах отец называл его британским сухарем. Пошарив в кармане толстого стеганого армяка, Сабуров вытащил отцовский серебряный портсигар. Извозчикам курить не полагалось, однако он рассудил, что на пустынной Моховой никто не заметит столь откровенное нарушение полицейских правил. Стрелка брегета, надежно спрятанного под армяком, подходила к половине шестого вечера. Следователь чиркнулвосковой спичкой.

– Лучше прослыть сухарем, чем лишиться семейных портретов, но мы никогда и не были богаты, не то, что Литовцевы.

До реформы князья владели тысячами душ крепостных. Сабуров не сомневался, что их светлости не обеднели и после освобождения крестьян. Первая жена покойного князя Аркадия Петровича происходила из Демидовых.

– Вторая у него была итальянка, – Сабуров выкинул окурок на булыжники, – мать княжны Софии Аркадьевны. Она, наверняка, слегла после новостей об убийстве Добровольского. Она девушка, чего от нее еще ждать? – Максим Михайловичпомнил точные анатомические рисунки ее светлости.

– Рисунок ничего не значит, – сказал он себе, – все ерунда, я зря ее подозреваю…

Моховую снабдили новинкой, газовыми фонарями. Снежинки таяли на стекле светильников, мерцали в непривычном голубоватом сиянии. Сабуров полюбовался ореолами вокруг фонарей.

– И светят фосфорные очи, да только не греют меня, – пробормотал он. Запахнув армяк, Сабуров насторожился. Из снежного марева Моховой до него донесся стук копыт.

Владелец экипажа, скрывшийся в парадном Завалишина, не имел отношения к Призраку.

В поднявшейся метели Максим Михайлович разглядел завернутую в мешковатое темное пальто невысокую фигуру. Юноша носил цилиндр и тяжелый башлык, закрывающий лицо. Несмотря на пенсне, Сабуров отличался зоркостью, однако из соображений осторожности он ставил пролетку в саженях двадцати от парадного Завалишина.

Неизвестный визитер появился на Моховой в черном закрытом экипаже. Сабурову показалось, что он уже где- то видел пролетку. Экипаж напоминал карету, забравшую Призрака из Глухого переулка.

Максим Михайлович напомнил себе, что так же выглядят сотни, если не тысячи закрытых ландо столицы. Привязав лошадь к гранитному столбику, юноша беззаботно прошествовал в парадное.

Сабуров был уверен, что перед ним именно молодой человек. Походка незнакомца не напоминала старческую, спину он держал прямо. Максим Михайлович пожалел, что он дежурит без помощника. Вскрывать запертое на замок ландо было опасно, однако он решил оценить лошадь.

– Поехали, милый, – сказал он дончаку, – ты почему недоволен? Соперника почуял? – жеребец Сабурова прянул ушами. Лошадь, запряженная в ландо, тоже заволновалась. Максим Михайлович пустил пролетку шагом по противоположной стороне улицы.

– Точно, жеребец, – присмотрелся он, – и хороших кровей. Кажется, орловский рысак, – серый в яблоках конь, подняв красивую голову, оскалил зубы. Рысак неприязненно махнул ухоженным хвостом. Дончак Сабурова натянул упряжь.

– Поехали отсюда, – велел Максим Михайлович своей лошади, – все, что надо было увидеть, я увидел.

Теперь он не сомневался, что парадное навестил молодой человек. Старик не управился бы с беговымрысаком.

Упряжь в ландо была отменная, коляска блистала вычищенным кожаным верхом. Колеса только кое- где забрызгала грязь. Седок, откуда бы он не явился, выехал на улицы недавно. Снег пошел каких- то полчаса назад. Башлык и пальто юноши тоже почти не промокли.

Сабуров помнил элегантное движение, которым незнакомец отряхнул снег с одежды. Навестивший парадное молодой человек отличался изысканными манерами.

– Однако это не Литовцев, – лошади успокоились, Сабуров вернулся под фонарь, – его сиятельство на две головы выше этого парня, кем бы он ни был. Литовцев моего роста, Призрак тоже нам ровня, а Завалишин нас только немногим ниже.

В парадном было освещено всего три квартиры. Сабуров присмотрелся:

– На первом, втором и третьем этаже, у Завалишина, – пробормотал он, – а больше никто ламп не зажигает. Поди пойми, куда подался визитер и кто он такой, – на дверцах ландо Сабуров не заметил гербов или надписей.

– Литовцев приехал бы на княжеском экипаже с кучером, – следователь позволил себе вторую пахитоску, – надо не спускать глаз с квартиры Завалишина…

За бархатными портьерами коллежского асессора мирно горели лампы. Покуривая в кулак, Сабуров стал вспоминатьдосье его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Официально сыскное отделение могло просматривать только доступные любому чиновнику служебные формуляры других министерств, однако, как выражался Путилин, они держали уши открытыми. Князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев пользовался в государственных кругах репутацией осторожного консерватора. Таким же в царствование прошлого монарха стал и его покойный отец, князь Аркадий Петрович. Литовцевы всегда были приближены к трону.