Страница 8 из 9
У женщин более грубое либидо, и вместе с тем более тонкое. Парадоксальное у них это либидо. У мужчин прямолинейное, как таран, стремительное, прущее, как торпеда, всёсшибающее, разбивающее, вколачивающее, не либидо, а гвоздь с молотком. Бешеный слон, разъярённый носорог, гепард, преследующий добычу, альфа-самец гориллы, барабанящий в свою грудную клеть. Взрыв и тишина. У женщин либидо более гибкое, пластичное, волноподобное. Мужчина – континент, женщина – море. Женское либидо – это чёрная зеленоглазая кошка лунной ночью, змея в высокой изумрудной траве, охотящаяся ласка, стая ласточек, ныряющая выдра, кондор, набирающий высоту и крот, прокладывающий подземные лабиринты. У мужчин либидо более творческое, творчески-утончённое, более «сублимированное», но и вместе с тем более плоское, менее эмоциональное и чувствительное, менее яркое, менее мазохистски-поэтическое, менее лабиринтное что ли. У женщин оно более извращённое, иррациональное, дикое, ирреальное, копрофагическое, хтоническое, облачное, туманное, хаотическое… Я двумя руками за женское либидо, но обязательно с небольшим добавлением мужского. Я за гинандрическое либидо. Когда в сталь добавляют немного хрома, никеля, молибдена или вольфрама, то сталь становится прочной, коррозиоустойчивой и вязкой. Эта сталь может резать саму сталь. С таким либидо можно создавать такие произведения, что и не снились мудрецам.
Не люблю пафос, хотя часто этим грешу. Нет, без пафоса никак нельзя, хотя его и не люблю. Произведение без пафоса, как еда без соли. Душа не может без пафоса. Душа не может без восторга. Душа не может без потрясения. На то она и душа. Говорят, что у животных тоже есть душа. Не знаю. Какое животное может тратить свою жизненную энергию исключительно на создание совершенно ничего не значащих в жизни стихов, песен, симфоний, статуй, картин… Тем более вопреки своему здоровью. А ведь Шиллер, Бетховен, Микеланджело, Ван Гог и многие другие творили так, будто у них вообще тела не было. Животное может забыть о своём теле? Оскар Уайльд сказал, что настоящая красота кончается там, где начинается одухотворённость. А что такое одухотворённость? Это и есть красота. У животных есть красота? Это мы, своим духом, создаём их красоту. Они не ведают своей красоты. В природе нет красоты – в ней есть целесообразность. Красоту привносит человек в природу. Он видит красоту. Закат не видит красоты своей. Её видит человек. Он своим духом создаёт красоту. И своим пафосом!
И со всем пафосом я заявляю, что люблю Зою и Ирэн. Люблю до сумасшествия. Не знаю как всё это называется в психологии и знать не хочу! Посылаю все психологии подальше! Может любить один мужчина двух женщин? Не знаю что там психологи говорят и знать не хочу. Я люблю, и это всё, что я могу сказать. И точка. Да это пафосно, пафосно и ещё тридцать три раза пафосно! Сердце не разделяется, не разрывается на две части – оно расширяется до бесконечности и способно вместить две бесконечные любви. И можете говорить, что это неправда. Можете говорить сколько угодно! «… и тоскую сейчас… о великой мечте – стать в любви гениальным…» (Федерико Гарсия Лорка).
И пусть это только в моём сердце. И пусть это только в моих снах. И пусть только это в моих фантазиях. Но иногда они настолько сильны, что точно знаешь, что нет ничего сильнее их во всей бесконечности вселенных. Сердце обнимает необъятное и невероятное. «На могилу любимой посылали меня друзья утешиться, но я ответил: “Есть ли у неё иная могила, кроме моего сердца?”»
Т-пространства оказались неисчислимостью параллелей и перпендикуляров, передвигающихся то так, то этак, покоясь просто и сложно. Их точки имели оси, соединяющиеся позади. И тут я вспомнил про Ирэн. Вернее вспомнил мой мозг – я ведь занят параллельным и перпендикулярным движением. Среди ночи я встал и пошёл на кухню. Никогда этого не делал, а тут… Есть не хотелось и пить не хотелось. Зачем я пришёл? И тут я услышал позади шаги – характерные шлепки босых ног о прозрачный кафель. Это была Ирэн. Она тоже проснулась. На ней была прозрачная короткая (до талии) маичка, а сверху наброшена лёгкая кофточка – и больше ничего. А я вообще всегда сплю в адамическом состоянии, да и большую часть дня передвигаюсь по дому в таком же виде.
Я подхватил Ирэн под мышки и посадил на подоконник. Она развела ноги. Там у неё было гладко и бело, словно на дне чашки. Я погрузил язык в эту белую чашу. Он всё удлинялся и удлинялся, словно изо рта моего выползала змея прямо ей во влагалище – я не мог остановить взбесившийся язык. Но и её лоно углублялось до бесконечности, до бездонности. Где-то в неведомой глубине я прикоснулся к её клитору. Задержался там надолго и опять продолжил погружение на батискафе эротической кометы, двигающейся по ацифровой параболе. Океанские глубины, Марианская впадина со страшными глубоководными рыбами и мерцающими моллюсками оставались где-то позади, растворялись в безднах космоса, а те в свою очередь растворялись в хаосах фиолетовых свечений…
Но в Т-пространствах я увидел Тиис. Она была словно альтернатива Ирэн. Стройная, фигуристая, с ошеломляюще красивой попкой. Её привычка одеваться в собственные волосы возбуждала меня несказанно. Из своих предлинных чёрных, с синим отливом, волос она сплетала то нечто похожее на юбку, то на набедренную повязку, то на бикини, лифчик, топик или тунику – вариаций не счесть, и каждый раз новые. Её тёмно-синие глаза сияли, когда она видела меня. Я прикасался к её абсолютно белому телу как к огню – сразу отдёргивал руку, а она сжимала мою голову своими тонкими нежными руками и присасывалась к моему рту своими губами словно рыба-прилипала к днищу корабля. Эротический каток раскатывал меня в полосы экстаза. Наступал апокалипсис плоти. На смену ему приходил апокатастасис сновидений. И чёрной дырой-электроном я вращался вокруг галактики её соска и метагалактики клитора. По линиям параллелей и перпендикуляров я восходил на зиккурат экстравидений в бесконечных границах её перламутрового тела. Тиис я видел редко, очень редко, но никогда её не забывал. В отличие от Ирэн, она никогда не целовала мне ноги – она их кусала. Вообще она любила кусаться как пантера. Она была хищной, ненасытной, дикой, разбойной и беспощадной. Язык её был как у кобры, а пальцы как хвост гремучей змеи, тело гладкое и гибкое как у морского льва. Но в ней не было внутренних облаков как у Ирэн. А я обожаю облака. У Тиис внутри были бесконечные ряды акульих зубов и метеоритные дожди. Красивая короткая страшная летняя ночь. Но не было затяжных осенних туманов. А я так обожаю туманы.
–3 пиония-
Иду и напеваю “Satisfaction” Rolling Stones и дождь радует, и нависшие до самых крыш тучи, и то, что Зоя не пришла и не придёт, и то что Ирэн куда-то исчезла. Хотел быть с двумя сразу, а остался один, ну и ххх… хип-хоп с ним. Зато… нет! не хочу оправдывать своё положение и извлекать из него какую-то пользу. Вот просто бесполезно шатаюсь по Городу и смотрю на дождь.
Вселенная такая огромная, а места мало. Столько пространства. А миллиарды теснятся на одной единственной планете, да и к тому же теснятся в крупных городах и кучами толкутся в маленьких квартирах. Бесконечность вокруг, а мы задыхаемся от нехватки площади. Как ограничен человек! Да что я говорю – не человек, а его трёхмерное тело, в которое заключено то, что безмерно. Именно это безмерное сейчас и говорит, что вселенная огромна, а тело говорит – места нет. То, что бесконечно жаждет творить и выходить из себя, но маленькое точечное тело не пускает его, твердит, что места нет и топчется на месте. Не пускает и отмеряет для себя убогий клочок пространства и там упивается своими мнимыми достижениями. Достижениями неизвестно чего.
Каким образом все эти сверхсильные космические энергии воплощаются и вмещаются в таком хрупком, тщедушном существе как человек, с трудом втискивающимся в диапазон температур от плюс восьмидесяти до минус восьмидесяти градусов по Цельсию; как весь универсум воплощается в этой пылинке, в этом мимолётном колебании пространства и вещества, и превосходит себя в нём, становится послушным ему, истончается, растворяется в нём и возвышается до абсолютного духа, абсолютного сознания, до того, чему нет места и названия в космосе?