Моя жизнь и любовь

Я освещаю этот позорный для Америки факт с тем, чтобы борцы за свободу и справедливость обрели силу духа и уверенность в своих притязаниях к власти имущих. Лично о себе же я хочу сказать, что ни в коей мере не жалуюсь на судьбу и даже благодарен ей за то, что она обошлась со мной, как с равным из равных и дала возможность добиться справедливости. Впрочем, если бы меня не довели до нищеты, то я бы вряд ли взялся за написание сей смелой во всех отношениях книги, ибо это тяжёлый и неблагодарный труд, который совершенно не подходит джентльмену в летах.

Ради доброго слова от своих почитателей, будучи человеком, попавшим в кабальную ситуацию, как говорят французы, я оборачиваюсь и с высоты своих лет, призываю людей к компромиссу. Я всегда боролся за аксиому святого духа и был, как сказал Гейне, её храбрым солдатом. И моя книга, которую я пишу – это последний и решительный бой в этой жизни.

Как известно, существует две основные традиции английского письма: одна, которая зиждется на абсолютной свободе выражения, в лучшем стиле Уильяма Шекспира и Джеффри Чосера, основанная на безусловном откровении и остроумной, мужланской грубости; другая – пуританская, присущая циничной и лицемерной, иезуитской власти тори. Со времён Великой французской революции, когда вся прилизанная и кастрированная мода была с презрением была отброшена и забыта, в литературе стали править фривольные, легкомысленные особы среднего класса. А как известно, средний класс не отягощён тонким вкусом и изысканными манерами. При королеве Виктории в Англии пышным кустом расцвели взрослые сказки, как, например, в рассказе «Маленькая Мэри», несколько провинциальные, сентиментальные и доморощенные, а если хорошенько приглядеться, то мы с удивлением обнаружим в современной прозе присутствие Диккенса, Теккерея и Рида, при несомненном влиянии великих французов: Бальзака, Флобера и Золя.

Зарубежные шедевры, такие как «Les Contes Drolatiques»[1] и «L'Assommoir»[2], были уничтожены в Лондоне как непристойные по приказу мирового судьи; даже Библия и Шекспир были вычеркнуты, а все книги разукрасили в строгом стиле английской воскресной школы. И Америка с неподобающим смирением усугубила этот позорный и безмозглый пример.

Всю свою жизнь я восставал против этого канона поведения в стиле старой девы, и с годами мое восстание только усилилось.

В «Предисловии» к «Человеку Шекспиру»[3] я попытался показать, как пуританство, вышедшее из нашей морали, перешло в язык, ослабляя английскую мысль и обедняя английскую речь.

Наконец-то я возвращаюсь к старой английской традиции. Я полон решимости рассказать правду о своем странствии по этому миру, всю правду и ничего, кроме правды, о себе и о других, и постараюсь быть по крайней мере так же доброжелательным к другим, как и к себе.

Бернард Шоу уверял меня, что никто не является достаточно хорошим или достаточно плохим, чтобы говорить о себе чистую правду; но в этом отношении я выше добра и зла.

Французская литература служила мне подсказкой и вдохновением: она свободнее всего обсуждает вопросы секса и, главным образом, из-за ее постоянной озабоченности всем, что относится к страстям и желаниям, она стала мировой литературой для мужчин всех рас.

«Женщины и любовь, – пишет Эдмон де Гонкур в своем дневнике, – всегда являются предметом разговора, где бы ни происходила встреча интеллектуальных людей, которых социально объединяет еда и питье. Наши разговоры за ужином поначалу были грязными (polisso

Кто внимательно прочитает этот отрывок, поймет, какую свободу я собираюсь использовать. Но я не буду привязан даже к французским конвенциям. Как в живописи, наши знания о том, чего достигли китайцы и японцы, изменили всё наше представление об искусстве, так и индусы и бирманцы расширили наше понимание искусства любви. Я помню, как ходил с Роденом через Британский музей и был удивлен тому времени, которое он провел, наблюдая за маленькими идолами и фигурками островитян Южных морей: «Некоторые из них тривиальны, – сказал он, – но посмотрите на то, и это, и это – настоящие шедевры, которыми может гордиться каждый – всё это прекрасные вещи!»

Искусство стало сосуществовать с человечеством, и некоторые из моих опытов с так называемыми дикарями могут быть интересны даже самым культурным европейцам.

Я собираюсь рассказать, чему меня научила жизнь, и если я начну с азбуки любви, то это лишь потому, что я вырос в Великобритании и Соединенных Штатах. Я не буду останавливаться на достигнутом.

Конечно, я знаю, что издание такой книги сразу оправдает худшее, что говорили обо мне мои враги. Вот уже сорок лет я отстаиваю почти все непопулярные дела и, таким образом, нажил себе множество врагов; теперь все они смогут утолить свою злобу, взяв на себя ответственность за своё предвидение. Сама по себе эта книга наверняка вызовет отвращение к «непослушным» и всяким посредственностям, которые всегда были ко мне недружелюбны. Я также не сомневаюсь, что многие искренние любители литературы, которые захотят принять такую манеру, которую используют обычные французские писатели, осудят меня за то, что я вышел за этот предел. И все же есть много причин, по которым я решил использовать совершенную свободу в этой своей последней книге.

Во-первых, я совершал ужасные промахи в раннем возрасте и видел худшие промахи, допущенные другими молодыми людьми из-за своего полного невежества. Я хочу предостеречь молодых и впечатлительных людей от мелей и скрытых рифов океана на карте жизни, так сказать, в самом начало путешествия сквозь «непроходимые воды», когда опасность особенно велика,

С другой стороны, я упустил неописуемые удовольствия, потому что способность наслаждаться самому и доставлять наслаждение другим особенно остро проявляется в раннем возрасте, в то время, как понимание того, как отдавать и как получать удовольствие, приходит намного позже, когда способности находятся уже в упадке.

Я имел обыкновение иллюстрировать абсурдность нашей нынешней системы обучения молодежи причудливым сравнением. «Когда я учился стрелять, – сказал я, – мой земной отец подарил мне маленькое одноствольное ружье, и когда он увидел, что я выучил механизм и мне можно доверять, он дал мне двуствольное ружье. Через несколько лет у меня появилось магазинное ружье, которое при необходимости могло стрелять полдюжины раз без перезарядки, и моя эффективность росла с моими знаниями».

Однако мой Создатель, или Небесный Отец, с другой стороны, когда я был совершенно лишен опыта и только-только вступил в подростковый возраст, дал мне, так сказать, магазинный пистолет секса, и едва я научился его использованию и удовольствиям, он отнял его у меня навсегда и дал мне вместо него двуствольное ружье. Однако через несколько лет он забрал и его и дал мне одноствольное ружье, которым я был вынужден довольствоваться большую частью своей жизни.

Ближе к её концу старый одноствольный механизм начал проявлять признаки износа и старения: иногда он срабатывал слишком рано, иногда не попадал в цель и к стыду моему, делал всё, что хотел.

Я хочу научить молодежь тому, как пользоваться своим оружием секса, чтобы оно могло действовать годами, а когда они перейдут к двустволке, то чтобы они смогли позаботиться о том, чтобы это оружие сослужило им службу до пятидесятилетнего возраста, а по прошествии этого времени, чтобы одноствольное ружьё доставляло им удовольствие ещё на протяжении трех десятков лет и ещё десяти.

Более того, я не только желаю таким образом увеличить количество счастья в мире, уменьшая при этом боли и инвалидность мужчин, но я также хочу подавать пример и воодушевлять других писателей продолжать работу, которая, как я уверен, полезна, а также приятна.

1

«Озорные рассказы» Бальзака.

2

«Западня» – роман Э.Золя.

3

Книга «The Man Shakespeare and His Tragic Life Story» (Шекспир, как Человек и трагическая история его жизни), выпушенная Харрисом в Лондоне, «Фрэнк Палмер», в 1909 г.