Страница 34 из 59
Вот почему Маттиас кажется таким равнодушным и отстраненным по отношению к своей жене, думается мне с внезапным озарением, вот почему он был бы рад избавиться от ее ребенка… и вот почему Мелисса имела на него «рычаг давления»: девчонка определенно прознала его постыдную тайну и шантажировала ее отца. Несмотря на всю кажущуюся мерзость данной ситуации, я улыбаюсь: я рад, что дочь смогла поставить прелюбодея на место, что она задала ему перца. Так ему, мерзкому лгуну!
Решаю завтра же поговорить об этом с Мелиссой и возвращаюсь домой хотя и взвинченный, но до странности… счастливый? радостный? Довольный? — да, именно так… Потом ложу голову на подушку и засыпаю почти мгновенно. Мне снится Ханна с палитрой в руках и с улыбкой на бледном лице… Улыбается она мне. Приятное очарование этого упоительного сна прерывает неумолчная мелодия смартфона, который я почти готов швырнуть о стену:
Алло, — отзываюсь я полусонно. — Говорите, я слушаю…
Сначала до меня доносятся только тихие, заглушаемые расстоянием надрывные полувсхлипы и тревожная тишина между ними…
Алло? — повторяю я обеспокоенно. — Кто это?
Тишина взбухает, полнится, а потом лопается еле слышным:
Мама очнулась. — И я в изумлении роняю трубку на кровать.
17 глава. Ханна
Часть вторая.
Ханна.
«От сердца к сердцу есть невидимая дорога».
Глава 17.
Теплое умиротворение окутывает меня подобно мягкому шелковому кокону… Я нежусь в нем, словно младенец, покоящийся на руках своей матери: кажется, ничто не способно взбаламутить гипнотическую эйфорию этого момента, момента длиною в вечность, а может быть в несколько секунд. Там, в моем коконе, время течет незаметно… незримо… плавно и тягуче, подвластное лишь своим неизменным законам, до которых мне нет никакого дела.
Я могу часами (а может быть днями, опять же я не знаю, сколько это продолжается) наблюдать за неспешным порханием сотен радугоподобных бабочек, с едва различимыми в молочно-розовом воздухе полупрозрачными крыльями: это как смотреть в детский калейдоскоп, с пляшущими в нем разноцветными стеклышками. Такой был у меня когда-то… Когда-то в далеком детстве. Помнится, я очень его любила. Наверное, стоило бы купить такой и моему маленькому Ёнасу…
Ёнас. Мой маленький мальчик! В такие моменты, когда внезапные мысли о нем всплывают в моей голове, я ощущаю, как теплое умиротворение моего шелкового кокона подергивается холодной паутинообразной рябью, и тогда я ежусь и дрожу, словно последний лист на стылом ноябрьском ветру, чудом уцелевший на оголенной ветке. Мне не нравятся эти ощущения… я не хочу думать о плохом… А без меня моим детям, без сомнения, плохо… Мне бы следовало взять себя в руки и покинуть свой уютный, маленький кокон, сотканный из покоя и мирного счастья, но мне слишком хорошо и спокойно здесь.
Здесь мне хорошо…
Здесь со мной есть Голос. Я никогда прежде не слышала его… Или слышала? Я не знаю этого точно. Но мне думается, я не забыла бы, услышь его прежде хоть на секунду. Голос этот принадлежит мужчине и он очень уютный… после него мне всегда хочется улыбаться… Он похож на чувственную щекотку, как если бы кто-то проводил птичьим перышком от плеча до запястья и все ваше тело покрывалось разбегающимися во все стороны «мурашками».
… После него мне всегда хочется улыбаться…
Я всегда жду его снова. Особенно, если мне становилось грустно. Ничто другое не может взбодрить меня лучше, чем этот Голос… Даже яркокрылым бабочкам не под силу сделать это. Я жду… и всегда улыбаюсь, когда слышу его.
Иногда я различаю отдельные фразы, сказанные им, но те ни о чем мне не говорят, и чаще всего этот Голос является лишь набором сладко складывающихся звуков, которые набухают, полнятся, а после лопаются вокруг меня, подобно воздуху, пузырями устремляющемуся из-под воды к поверхности.
Эти маленькие звуковые симфонии, устраиваемые для меня Голосом, подчас являются моим единственным развлечением… Я знаю, что в такие моменты мое сердце стучит сильнее… оно начинает стучать даже прежде, чем этот Голос произносил хоть слово: я как будто бы предчувствую его приближение неким шестым, неизведанным мне самой чувством, заряжающим воздух вокруг меня крохотными электрическими зарядами… И тогда я уверена — сейчас он заговорит со мной.
В этот раз, погруженная в свою расцвеченную всеми цветами радуги тишину, я вдруг подергиваюсь от зябкого ощущения сквозняка на своей коже… говорят такое бывает от нескромного взгляда, изучающего вас исподлобья, почти незримо… Что бы это могло быть? Это жутко и неприятно, мне хочется взмахнуть рукой, отгоняя неприятное чувство, словно вредную мушку, крутящуюся пред глазами. Но рука не двигается… я вообще не уверена, что у меня все еще есть руки, кажется, здесь, в этом моем уютном теплом мирке, они не нужны мне вовсе.
Мне уже почти было удается отключиться от неприятного зябкого чувства сквозняка на своей коже, когда воздух вокруг меня искрится и взбухает мягким пушистым полуоблаком, а потом раздается мой Голос… Я знаю, что он должен непременно принести мне облегчение, вновь вернуть мне блаженное расположение духа, да только в этот раз что-то совсем не так: Голос больше не является уютной колыбельной из лопающихся пузырей — он звучит тревожно и, кажется даже, испуганно, словно над океаном разражается яростная буря. Эта нежданная «непогода» взбаламучивает незамутненную тишь моего существования… и я вдруг понимаю, что все мои бабочки разлетаются, все мои радуги окрашиваются в скучные, серо-коричневые тона, а мои нежные розовые облака рассеиваются, подобно утреннему туману.
Весь мой мир разлетается на куски!
Что случилось?
Зачем?
Я не хочу жить в сером, оголенном мире, полнящемся далекими отзвуками недавней грозы… Я не хочу быть здесь одна. Удушающее чувство одиночества так плотно сдавливает мне грудь, что я начинаю рыдать, а потом и вовсе кричу! Дико и исступленно.
… А потом открываю глаза.
Меня окружает кромешная, непроглядная тьма — именно ее я и вижу в самый первый момент, когда мои глаза распахиваются, подобно крыльям бабочек. Здесь еще хуже, чем в моем полинявшем шелковом коконе из серо-коричневых цветов. Я жалею, что оказалась здесь… Лучше бы мне оставаться там, где я была так счастлива, и не видеть этого… непонятного места со странно пикающим через ровные промежутки времени чем-то в темноте, и пахнет тут… Я глубоко втягиваю воздух: пахнет больницей — этот запах ни с чем невозможно спутать. Лекарство и дезинфицирующие средства.
Я в больнице?
Почему?
Вспоминаю, как хотела пошевелить рукой и пытаюсь повторить попытку — не выходит. Рука кажется невероятно тяжелой и как будто бы вообще не моей. Но у меня ведь есть руки, правда? Должны быть. Я слегка поворачиваю голову вправо и замечаю слабый свет, проникающий сквозь стеклянную стену палаты, там кто-то есть… Медсестра. Значит, я действительно в больнице. Как странно…
Последнее, что я помню, это как я нарезаю помидоры для салата на своей кухоньке на Риттеркохштрассе, а Мелисса с Ёнасом смотрят развлекательное шоу по телевизору, и моя дочь постоянно передразнивает ведущего, говорящего на забавном французском диалекте. Помнится, я не могла удержаться от улыбки!