Причины (Сборник)

Никита Колбик

Причины (Сборник)

Город обмана

Всё, что вокруг нас —

это ветер.

Всё, что падает вниз —

это пепел.

Мысли давят на полноту кармана,

Добро пожаловать в Город Обмана.

Ёлка

Можно позволить себе любую вольность. Сойти с ума. Влюбиться. Перебежать дорогу на красный сигнал светофора и угодить под машину, оставив семью непоцелованного удачей водителя без кормильца. Можно одичать? Можно. Одичать: покинуть каменные границы города, купить твёрдо стоящую на земле избу в брошенной, но от этого не потерявшей своей прелести деревне. Копейки, истинные гроши, но крыша прохудилась, а кровельщики запили; печь разваливается на неаккуратные каменные куски, а печники умерли; воды в колодце давным-давно не найти, а землекопы побросали лопаты и, схватившись за топоры, ушли в грабители. Конечно, может и обойдётся. Может, как-нибудь.

Войти в чуть сырую, пахнущую елью избушку, застать легкий «творческий» беспорядок от прежних хозяев: деревянная, крепко сбитая лавка, ветошь, расплавившиеся неприятно-жёлтые свечи, гвозди в жестяных банках из-под пародии на чай… С неожиданно проснувшейся от долгой спячки хозяйственностью рассмотреть и прощупать оставленное навек добро: вдруг пригодится ещё, а вот если порвать на несколько частей, порубить на щепки, если затыкать что-нибудь там… Оставляем!

Привезти из города – города, казавшегося когда-то родным домом, – вещи, с которыми жизнь чуть слаще: пуховую подушку, водку, собрания сочинений того, кто первым угодит под руку. Электричества здесь давно уж нет, провода оборваны и лежат хладным трупом на земле, похожие на угрей. Если нет электричества, значит, нет ни радио, ни телевизора, ничего такого. Впрочем, оно и к лучшему – от них и бежим.

Весна, чернильное небо устлано крупными и не очень звёздами, они удобно устроились прямо на крыше, на дереве, раскинувшем свои ветви над сарайчиком, где была оставлена всякая ненужная мелочь. Кажется, это липа. Но откуда мы, приезжие, можем это знать? Детей нам с ней, благо, не крестить. Поэтому лучше и не знать. Кто-то вдруг пролетел, заслонив крылом созвездия, кто-то в глубинах леса неосторожно хрустнул веткой… Страшно. Хорошо. Пойдём в дом, пожалуйста.

Теперь – ждать зимы, чтобы все медведи спокойно уснули. Впрочем, медведи, конечно, уснут, а вот волки… Волки не спят, совсем наоборот, оскалившись от грызущего изнутри голода, ждут городских дураков, таких вот как мы; деревенские-то все давно поедены. Беженцы из города – самый лучший деликатес, потому что они оставили всё и всех, любая связь, к какой ни притронься, оборвана; никто о них не вспомнит, никто не будет искать, а если и найдут, то никто не заплачет.

Деревни в снегах. Как прекрасны русские селенья! Где-то недалеко от нас должен быть сосед: вся жизнь – торговля, ходил по лезвию, по головам, бил и бит был, утомился; тоже купил себе избу, обзавёлся невиданной красоты самоваром, пропаренным русским духом, мечтал пить чай под той же липой, а вокруг чтоб радостно жужжали бравурный марш медовые пчёлы, а если какой человек по неосторожности зайдёт на его территорию, так у него есть оружие; впрочем, и за вилами бежать недолго. Воистину русские селенья прекрасны!

Вот у порога и зима, а мы уже и не очень-то боимся. Печка починена и пышет праведным жаром, дрова лежат и ждут своего часа в сенях. Мы не рискуем снимать тяжёлые валенки, мы протоптали тропинки в ту и другую стороны, вечером мы читаем, слушая завывания ледяного ветра за окнами. Старые, готовые рассыпаться в прах газеты, книги, те самые, что были прихвачены в спешке. Мы научились различать шорохи: это ветка хрустнула от мороза, это беспокойная мышь, это далёкий истошный крик проезжающего поезда, это сова. Сова сообщает раз в два часа, что всё спокойно, чужие не обнаружены. Одичали? Вот и хорошо. Можно ещё немного? Конечно, можно.

Бывает, мы выходим из полуночных снегов к железной дороге посмотреть, как стремительно несётся смертоносная огненная лента: поезд либо в одну, либо в другую сторону; потом снова, впрочем, в обратную. Мы этот поезд не очень-то и любим. Он наполнен людьми, которые куда-то стремятся, чего-то хотят. Они хаотично перемещаются в пространстве, бьются друг о друга и друг с другом, не желая остановиться и посмотреть по сторонам. Это ужасно. Не надо ничего хотеть. Всё уже есть. Из своей уютной тьмы мы провожаем глазами поезд, благословив всех, кто внутри, и уходим, совершенно бесшумно, не оставляя следов. Мы научились видеть в темноте. Научились чувствовать аромат мрака. Он прекрасен. Мы знаем, как пахнет запад, знаем, как пахнет восток.

Знаем и любим.

Вздрогнешь и проснёшься. Сновидение, махнув на прощание крылом, просачивается сквозь стекло и в свободном полёте направляется в сумеречное небо, оставив после себя лишь трещинку. Стряхнув с себя остатки сна, понимаешь, что трещинку оставил увесистый булыжник, влетевший прямо в окно. Те, кто делали это стекло, своё дело знают, однозначно. Знают, чего ожидать.

Жизнь напомнила, что между пунктами А и Б – пушистые белые снега, волки и прочая живность, вечные звёзды, дым от печей, четыре стороны вечности, остановившиеся часы. Если быть там, в сугробах, там, где алое солнце неспешно погружается в ёлки и пропадает, где вся красота тонет в сумерках, – то, наверное, руки бы тоже потянулись к камню, чтобы швырнуть его туда, подальше. Может, в раздражении, может, в злобе… Но нет, не стоит. Злоба, раздражение – это слова города, городские термины, где очереди, толпы безразличных людей, соревнования, цели, могилы, тщетные старания, разбитые сердца и мечты в придачу. Сплошная ложь. Сладкий сон, давший надежду, обратившийся на несколько минут в претенциозный мираж – и тот жертва города, мгновенно перевоплотился в обман.

По ту сторону окна – треснувшей, но не сломленной преграды, отделяющей ночь ото дня, – цивилизация, богатые, сбрызнутые для вида золотом кварталы, сытые и ленивые, со своими ярлыками и правилами игры. Место, где рядовой батрак ни за что не выберет отдельное купе. Вместо этого предлагается куцый унылый плацкарт дребезжащего всеми частями вагона, что привозит к задымленной угольно-черной утренней платформе. И спасибо, что привозит.

Едут бизнесмены. Конечно, тех, что из «крупного» бизнеса, здесь не найти, зато из мелкого полным-полно. Мелкий бизнес заказывает виски или коньяк и очень громко разговаривает по мобильному, чтобы все остальные наверняка поняли: перед ними – акула, с которой шутки плохи, и «базар» в его мире ведётся серьёзный: «Слушай, ну ты надави там на него, а я ещё помозгую, чё-кого». Впрочем, в бизнес-отделении порой сидят кто покрупней, и тогда лучше держаться от мелкого на расстоянии метров пяти-шести, так его разбирает.

Едут и те, кто попроще. Они обычно проводят всё время пути в вынужденно-дружеских посиделках за картишками и по-умному припрятанной водкой, горланят на весь вагон песни и радуются, что вообще куда-то едут, не стоят на месте.

Едем мы. Хороший совет: сделаться максимально незаметными. Тогда можно послушать чужие разговоры и узнать много интересного. Вот едет интересного воспитания сын, с виду – лет сорок можно дать. Звонит в спешке матери: «Я скоро приеду. Разогрей пожрать! Я говорю: пожрать разогрей! Я устал как собака. Хватит зудеть… Сказано тебе погреть сыну еду, так возьми и сделай, без разговоров! Ты доведёшь меня до могилы! Хочешь моей смерти?!!» Не будем бросаться новомодными словами. Просто: интересное воспитание. И мать, трепыхающуюся на том конце провода, жалко.

Вот, решив приударить за несчастной соседкой, весёлый лысеющий дядька начинает: «Слышали одну песенку… Сейчас исполню… Специально, кстати, для вас… На горе стоит стату́я, у стату́и нету…» Ладно, здесь всё понятно. Кризис – он и в Африке кризис. В столь почтенном возрасте можно было заучить что посовременнее. Откуда ты, чудо заморское?