Страница 15 из 58
Когда они выехали на свет возле Института музыки, Лейдиг показал влево, на гараж:
— Вон там я живу, в соседнем доме, на углу.
Тойер кивнул, он уже знал об этом. Дом Лейдига был покрашен в желтый цвет, а песчаник первого этажа и вокруг окон был ярко-красным.
— Ты краски выбирал?
Лейдиг засмеялся.
— Нет, так решил комитет по охране памятников — якобы изначальная отделка тысяча девятисотого года. В Старом городе он командует всем. Даже цементный раствор предписано делать не современный, а такой, как сто лет назад. Поэтому в некоторых местах штукатурка тут же отваливается. Пять лет назад проводилась санация. Когда я вспоминаю собрания домовладельцев…
— А вот такой обрубок, как этот гараж, их не смущает, — возмутился Тойер. — Да еще и табличку привинтили, что в нем жил Гегель.
Лейдиг кивнул:
— Табличка-то, на самом деле, чей-то прикол. Но ведь это были семидесятые, бургомистр Брандель и его мечты о городе автомобилей. Нет, нам еще повезло.
Точно, повезло. Тойер подумал о своем приятеле и коллеге Фабри, толстяке, рано вышедшем на пенсию. Тот жил теперь в Шварцвальде. В то десятилетие, с его немыслимым вывихом вкуса, в его городе сровняли с землей весь старый центр и настроили там безобразные бетонные коробки. Да, надо позвонить Фабри. И срочно объясниться с Хорнунг.
Лейдиг свернул влево на Грабенгассе. У старшего гаупткомиссара, как у истого гейдельбержца, немного отлегло от сердца, когда он увидел Университетскую площадь. И хотя новые учебные корпуса были на редкость безобразно втиснуты между старыми постройками, но один лишь барочный фасад университета своим великолепием сводил на нет убогую современную архитектуру. Лейдиг самоуверенно припарковался возле фонтана, посреди пешеходной зоны. Не обращая внимания на протесты берберов, которые мерзли со своими собаками у стены Института папирологии, сыщики зашагали к студенческой столовой и кафетерию.
Верх был закрыт по случаю семестровых каникул, так что оставался лишь огромный и низкий цокольный этаж. Тойер прошел мимо пустых стульев и устало присел на один из них.
— Как это мы не сообразили. Ведь сейчас каникулы — университет опустел! Скорей всего, важнейшие наши свидетели сидят где-нибудь во Фленсбурге у бабушки на диване и пьют вонючий яичный ликер. Если у этого загадочного Вилли вообще имеются свидетели.
Его молодой коллега досадливо кивнул, но сказал, что все равно немножко поспрашивает. Внизу, у выхода на Зандгассе, слонялись перед черными досками объявлений несколько студентов, да и персонал столовой был на месте.
— Комнату ищут, мелюзга, — с неожиданной жесткостью сказал Лейдиг.
Тойер удивленно взглянул на него. Вероятно, Лейдиг завидовал студентам потому, что они жили отдельно от своих матерей.
Гаупткомиссар сидел у окна, выходившего во внутренний дворик. Там на столбах из песчаника стоял маленький павильон непонятного назначения. Тойер с трудом припомнил давние уроки по истории родного города. В открытой нижней части башенки когда-то находился колодец, а сама она была частью роскошного сада, миниатюрной копии Hortus Palatinus, сада при дворце. Теперь он выглядел немного глупо, этот павильончик, маленький осколок былого в сердце Alma mater.
Почему Зельтманн не дал им работать? Тойер догадывался, что разгадка тут очень простая: он хотел их опозорить — не отделаться от них, а просто опозорить. Возможно, директор полиции действительно был уверен в банальной причине смерти, но любого другого в управлении он тем не менее заставил бы заниматься делом об утопленнике. Теперь они через один-два дня представят ему результаты, добытые без его ведома, и получат нагоняй, а какие-нибудь шустрые молодые коллеги вскоре найдут преступника, так как к тому времени заработает все: снимок в газете, номер телефона для свидетелей, самые современные методы дознания. «Тойер и его группа целую неделю возились с этим случаем, — скажут все, — да только у них с самого начала не заладилось…»
Какой-то служащий из студенческого профсоюза, мужчина средних лет, подошел к сидевшему за столиком Тойеру и хотел его выставить, поскольку он явно не принадлежал к числу студентов, а в новом семестре наконец-то будет действовать правило, что дотируемые цены на блюда и напитки только для тех, кто… и так далее… Тойер скромно возразил, что он ничего сейчас не ест и не пьет. Тогда служитель, которого на улице можно было бы принять за директора банковского филиала или нейрохирурга, раздраженно добавил, что здесь и не пристанище для бездомных. После того как это маленькое недоразумение разъяснилось, он разочарованно вытер стол. Тойер убрал служебный жетон.
По сути, человечество распадалось на две категории: на сильных, весельчаков, карьеристов с татуировкой — и на добрых или простоватых неудачников, которые начинают со старшего преподавателя по латыни или истории религии и заканчивают тем, что ночуют на газетах под Старым мостом. Третьего не дано, следовательно, такие, как он, Тойер, когда-нибудь исчезнут окончательно.
Тут вернулся Лейдиг, за собой он тащил маленькую, круглую как шар сотрудницу столовой, кассиршу. Настроение женщины было не лучше ситуации в Албании.
— Значит, теперя мне все заново говорить? — спросила она, насупившись.
Тойер приветливо кивнул.
— Ну да, он ходит сюда часто. Ну, раньше ходил, до недавнего. Щас чтой-то его не видать.
Лейдиг добавил: Вилли, по показаниям женщины, встречался тут с учащимися и уходил вместе с ними.
— Например, в «Калипсо».
— Не-е, я про «Калипсо» ничё не говорила! — запротестовала толстуха.
— Да-да, — поспешно успокоил ее Тойер. Если уж закоренелый житель Гейдельберга что-либо утверждал, — а эта похожая на мопса кассирша, судя по всему, была именно из такой породы, — то он уже не позволял ничего искажать; скандал тут был возможен даже из-за пустяка. — Было бы любезно с вашей стороны, если бы вы немного прошлись с нами по университету. Может, вы узнаете кого-либо из тех, кто общался с тем господином.
— Что я буду за энто иметь? — дерзко спросила свидетельница. — С вами токо на неприятности нарываешься, боле ничё.
— Федеральный крест за заслуги я не обещаю, любезная, — огрызнулся Тойер, сверкнув глазами. Ведь он тоже был коренным гейдельбержцем, хотя и не всегда демонстрировал это.
Ильдирим не торопилась выполнять приказ начальства и идти в «Гейдельберг-Центр». Ей временно предоставили кабинет на территории семейного суда. Лишь когда кто-либо из коллег уйдет на пенсию, в ее отделе снова освободится место. Это ее весьма устраивало, поскольку тут она сидела в довольно просторном помещении, предназначавшемся для инвентаря, не на глазах у начальства, а к несчастному виду понурых супружеских пар, ожидавших в коридоре развода, она уже привыкла.
Она просмотрела пару папок; там были дела, которые не дойдут до обвинения. Во всяком случае, она, как прокурор, не видела общественного интереса в том, что некий человек, живший по соседству с кафе-мороженым, страдал в последний год от нашествия ос. Это была не ее тема, несмотря на то, что жалобщик утверждал, будто итальянец, владелец кафе, дрессирует этих насекомых.
В полдень Ильдирим, — убедившись на всякий случай, что Вернца там нет, — зашла в полупустую столовую и выпила чаю. Она сидела одна. Большинство коллег еще плохо ее знали, а она уже научилась не поощрять знакомство. Она снова подумала о странной договоренности на завтрашний вечер и попробовала убедить себя, что, пожалуй, ей будет даже интересно. Во всяком случае, она предъявит Вернцу счет, если этот лощеный евразиец не возьмет на себя расходы.
Так она коротала свой рабочий день, пока не прошло достаточно времени, чтобы из полиции направиться прямиком домой. Там она напечет оладий для себя и Бабетты. Девчушка наверняка уже поднималась к ней. Едва ли ее напугали слова Ильдирим.
Когда она вышла из здания прокуратуры на улицу, как раз выглянуло солнце. Ильдирим собрала всю свою волю и переборола искушение пройтись по Старому городу. Если солнечная погода держится хотя бы полчаса, на Театральной площади выставляют столики, и там можно сидеть, согреваясь телом и душой. Но сейчас она не могла себе это позволить. К тому же и небо снова затянуло облаками. Решительным шагом она двинулась на Рёмерштрассе. Нет, сейчас она зайдет прямо к тем странным ищейкам и хотя бы избавит себя от встречи с противным Зельтманном. Так подействовало на нее солнце.