Александра

– Я же просил тебя не называть Шурку засранкой, – несколько раздраженно ответил Михаил, выслушав эту тираду от Феклы.

– А как по-другому? Засранка и есть, коль от работы отлынивает. Вместо того, чтоб сегодня стирать белье, улизнула в свою школу. Что, разве не Засранка?

– Да ты ж ее все равно после школы заставишь стирать. А в избе кто убирает? Посуду да чугунки чистит? А лавки и полки кто моет? В вашем бабьем куту кто порядок наводит?

– Да если б я ее не тыкала носом, то она бы в грязи заросла. Такая же засранка, как и ее мать была.

– Опять ты за свое. Да ты же не знала Анну вообще. Как ты можешь о ней судить?

– Да мне достаточно было взглянуть на избу, чтоб понять, какая была прежняя хозяйка.

– Слушай, Феня. По мне, так все гораздо хуже стало, как ты пришла в дом.

– А, все сохнешь по своей бывшей жене? Думаешь, я не вижу? Засранка она была, и эта ее маленькая сучка тоже засранка.

– Замолчи! Пока я тебе рот твой поганый не закрыл. Сколько можно одно и тоже столько лет талдычить и поедом грызть моих детей? Вон они уже все сбежали из-за тебя. Клавка с Валькой в Новосибирск умотали, Вовка на целину, Машка в няньках уж второй год и носа домой не кажет. Только Шурка еще держится, и то, наверное, ради школы. Всех извела. Потерпи уж, будь любезна, младшую еще пару лет. Как только она закончит семилетку, так сразу уедет, не переживай. Пусть хоть одна в роду Костьевых грамотная будет.

– Кому она нужна, твоя грамотность? Эта школа из нее сделает бездельницу и засранку.

– Все! Хватит, я сказал! Хочешь того ты или нет, но Шурка выучится. Разговор закончен…

Да, в отличие от Сергея и его брата Ярослава, Александра буквально сражалась за знания со своею мачехой. Злая, неграмотная женщина и так не любила Сашу, и когда та после окончания четырехлетки изъявила желание продолжить учебу, то и вовсе стала ее ненавидеть. В ее ментальности учеба – это повод отлынуть от работы. Хотя по возращении из школы, Саша все равно выполняла все наложенные на нее обязанности. Мачеха не собиралась что-то делать за нее, и поэтому на выполнение домашнего задания оставалось совсем мало времени.

Нужно было сделать уроки засветло, потому как Фекла запрещала вечером жечь свечи, как она выражалась «попусту». А за керосиновую лампу даже и речи не было. Но Бог наделил Александру недюжинным умом, и ей достаточно было полчаса, чтоб сделать все домашние задания. Только вот совсем не оставалось времени для чтения книг, и, быть может, поэтому в ее аттестате рядом с пятерками стояли тройки по русскому языку и литературе. Быть может потому, что она с детства толком не имела возможности читать, так и не приобрела любовь к художественной литературе. А может, это как-то генетически было заложено у нее, не знаю. Но зато остальные предметы были для нее, как семечки, а особенно она обожала математику.

Но запретом на свечи мачеха не ограничилась: пару лет назад она купила на стол клеёнку – вещь по тем временам шикарную для бедных крестьянских семей. Фекла очень дорожила ей, но тем не менее не убирала ее, как это часто делали в других семьях, когда этой «роскошью» во время какого-нибудь праздника покрывали стол, а после убирали далеко в сундук. Эта скатерть придавала убогости внутреннего убранства избы хоть какой-то вид, хоть какой-то признак достатка. И, в конце концов, только эта клеенка немного радовала глаз мачехи, немного касалась ее ожесточённого сердца. Поэтому она ни в какую не хотела снимать ее со стола.

При этом Фекла требовала очень бережного отношения к этому куску пластика: на клеенку разрешалось ставить только тарелки, ложки и стаканы. Ни в коем случае чугунки, ножи и чайник. Естественно, готовить пищу на ней строго возбранялось. Только лично сама мачеха протирала ее после каждой трапезы. И если, на взгляд Феклы, Александра сильно ерзала по ней руками во время обеда, то немедленно слышался негромкий, но злобный окрик:

– Шурка! А ну перестать своими граблями по скатерти елозить, – а если рядом не было отца, то:

– Засранка! А ну встала со стола, взяла свою тарелку, и жри теперь на табуретке, раз не умеешь свои цапалки при себе держать.

Но Саша не только часто кушала на табуретке – все свои домашние задания она делала тоже на этом нехитром предмете христианского быта, потому как к запретам, относящимся к клеенке было строгое табу на выполнение уроков на ней.

Тем не менее, Александра хотела учиться, и, скорей всего не потому, что ей легко давалась учеба, а потому, что она хоть и была еще ребенком, но как-то внутренне понимала – это ее шанс. Шанс вырваться из этого захолустья; из этой почерневшей и покосившейся избы; из этого темного, забитого непосильным трудом, невежеством и беспробудным пьянством крестьянского сообщества. Шанс избавиться от этой злой женщины, обижающей ее почти ежедневно. И, наконец, забыть раз и навсегда это постоянное чувство голода…

Если вы думаете, что мачеха била Александру, то вы ошибаетесь. Она ни разу не подняла на нее руку, впрочем, и отец тоже. Но, наверное, уж лучше бы она ее била, потому как моральные страдания порою хуже физических. В этом смысле мачеха была профи и при любом удобном случае унижала Александру, называя ее не только засранкой – это было ее официальным именем, когда дома не было отца, но и уродкой, образиной, глупой, никчемной и этот список, как вы понимаете, очень длинный. А когда ей исполнилось двенадцать лет, и ее детское тело начало формироваться в женское – блядью и шлюхаю. Она всячески старалась показать и доказать Саше, что она ничтожество, козявка, которая живет на этой земле лишь только благодаря ее «доброте».

Тут нужно принять во внимание тот факт, что старшие, а тем более родители, в те времена почитались, и слово отца или матери было законом. Перечить им, конечно же, было за гранью. Поэтому все эти бесконечные унижения мачехи Александра очень болезненно переносила, и она давно сбежала б из дома, как Маша, но ей нужно было во что бы то ни стало закончить семилетку.

Трудно представить, что творилось в душе девочки-подростка: известно, что физическая боль имеет ограничения – наш организм устроен так, что когда она зашкаливает, то человек теряет сознание от болевого шока. Но боль душевная не имеет дна, она может быть бесконечной. И если наши физические раны со временем заживают, оставив лишь шрамы на теле, то очень часто разбитое, раздавленное сердце надсадно ноет всю оставшуюся жизнь…

– Мама! А я получила пятерку по русскому! – искренне радуясь своей маленькой победе, прокричала Саша, как только вошла в избу. Для нее получить «пятак» по математике, физике или там географии, не составляла никакого труда, а вот по русскому или литературе – это, действительно, успех.

Несмотря на то, что Александра знала, что мачеха относилась к ней, как к какому-нибудь давно надоевшему, не дающему покоя ни днем ни ночью, насекомому, она называла ее «мамой». Как вы понимаете, что и сама Саша кроме ненависти, которая порой просто разрывала ее маленькое сердечко, не испытывала никаких чувств к Фекле. Но тем не менее, она не могла ослушаться своего отца, который сказал всем своим детям называть Феклу «мамой». Ей конечно было проще сказать на чужую тетку «мама», т.к. та пришла в их дом, когда Саша была совсем еще малышкой и говорить-то еще совсем не умела. Маша уже соображала, что вновь появившаяся женщина будет ей новой мамой, но все равно, довольно легко выполнила приказ папы. А вот Клаве, Вале и Владимиру, было сложнее, потому как они были подростки, но никто не ослушался отца.

Когда у Александры будут уже свои дети – Сергей и Ярослав, то в тех скупых воспоминаниях о своем тяжелом, голодном прошлом, которыми она с ними делилась, Фекла всегда в ее устах была только – «мачеха». Даже имя мачехи Сергей узнал только после смерти мамы, когда расспрашивал о ее детстве у старшей сестры – Валентины.

И несмотря на все это, наивная радость подростка, которой нужно было срочно с кем-то поделиться, вырвалась из уст Саши этими искренними возгласами. Но не в добрый час она захотела поделиться своей радостью с мачехой. После разговора с ее отцом настроение у Феклы было не очень.