Опасность тьмы

Друзья постоянно приглашали его куда-то, но он нигде не появлялся.

– Я и не собирался идти на ту вечеринку, но кто-то решительно вознамерился вытащить меня – им пришлось буквально физически выволакивать меня из дома. Когда я вошел в ту комнату, я сразу начал искать пути к отступлению и придумывать повод просто развернуться и убежать оттуда. Но потом я увидел Лиззи, стоявшую у камина… вернее, я увидел двух Лиззи, потому что она стояла напротив зеркала.

– Так что вы не развернулись и не убежали.

Он улыбнулся ей, и его лицо осветилось от внезапной радости, которую пробудило в нем это воспоминание. А потом он вспомнил о том, что Кэт пыталась ему сейчас сказать.

– То есть у Лиззи коровье бешенство?

– Это отвратительный термин. Я не стану его использовать. Болезнь Крейтцфельдта – Якоба.

– Ой, не прячьтесь за словами, господи боже мой.

Было невозможно определить, как долго болезнь дремала у нее внутри.

– И это из-за того, что она ела мясо?

– Зараженную говядину, да, но мы понятия не имеем, когда именно. Скорее всего, много лет назад.

– Что теперь будет? – Макс поднялся и уперся руками в ее стол. – Простыми словами. Что Теперь Будет? Как и Когда? Мне нужно это знать.

– Да, – сказала Кэт, – нужно.

И рассказала ему.

Болезнь протекала очень быстро и очень страшно. Помимо депрессии и атаксии, появились и другие ментальные отклонения, с которыми Максу было гораздо тяжелее справляться – резкие перемены настроения, растущая агрессия, паранойя и подозрительность, панические атаки и долгие часы с трудом сдерживаемого страха. Лиззи постоянно падала, у нее появилось недержание мочи, ее периодически тошнило. Макс оставался с ней, ухаживал и следил за ней двадцать четыре часа в сутки. Ее мать дважды приезжала из Сомерсета, но не могла оставаться в лофте надолго из-за недавней операции на бедре. Мать Макса прилетела из Канады, оценила ситуацию и сразу же улетела обратно домой. Макс был сам по себе.

– Все в порядке, – говорил Макс. – Мне никто не нужен. Все в порядке.

Кэт вышла из квартиры, спустилась по непривычного вида кирпичным пролетам, которые все еще напоминали фабричную лестницу, и зашагала вниз по улице, где у нее наконец-то начал ловить телефон. Она решила позволить Максу побыть с Лиззи в тишине.

В хосписе Лаффертона под названием Имоджен Хауз была свободная койка, и Кэт обо всем договорилась. Улица была пуста. В самом конце она загадочно темнела, что намекало на присутствие поблизости воды, хотя канала отсюда видно не было.

Совсем близко прозвонили колокола собора.

– Господи, иногда ты очень усложняешь задачу, – сказала Кэт вслух. Но потом с жаром вознесла молитву – за мужчину в квартире наверху и за женщину, которую скоро увезут оттуда умирать.

Пять

Сигнал мобильного телефона потревожил благочинную тишину, царившую на церковном собрании в соборе.

Дин прервался.

– Если это важно, выйдите с ним на улицу и ответьте.

Преподобная Джейн Фитцрой покраснела до ушей. Она приехала в Лаффертон всего неделю назад, и это было ее первое полноценное собрание.

– Нет, это может подождать. Я прошу прощения.

Она нажала на кнопку выключения, и Дин продолжил неторопливо двигаться по повестке дня.

Прошло больше часа, прежде чем она смогла проверить пропущенные вызовы. Последней звонила ее мать, но, когда она набрала ее номер, сработал автоответчик.

– Мама, извини, я была на церковном собрании. Надеюсь, все нормально. Перезвони, как получишь сообщение.

Следующие несколько часов она провела в Имоджен Хауз, где теперь служила капелланом, также являясь главным специалистом по связям с церковью в Бевхэмской центральной больнице. Это работа одновременно позволила ей и окунуться в местное сообщество, и вернуться к своим корням в церкви, где она могла полноценно принимать участие в богослужениях и таинствах.

На данном этапе самой важной частью ее работы было знакомство с разными людьми, которые в свою очередь могли бы приветить ее, чему-то научить и дать совет. Это был насыщенный день, конец которого она провела, сидя рядом с мужчиной под сто, намеренным, как он говорил, «пойти за телеграммой». Он выглядел как птичка, даже скорее как неоперившийся птенец – весь целиком из кожи и хрупких косточек, совсем маленький на широкой белой постели – и кожа у него была цвета сальной свечи, но глаза оставались ясными.

– Я дойду дотуда, юная преподобная, – сказал Уидфред Армер, сжимая руку Джейн. – Я задую все свечки, вот увидите.

Джейн сомневалась, что он проживет даже сутки. Он хотел, чтобы она оставалась с ним и слушала, как он, похрипывая, рассказывает одну историю за другой: о своем детстве, о том, как он рыбачил в канале в Лаффертоне и плавал в реке.

Когда она вышла из хосписа, она снова включила мобильный телефон. Он запищал и показал сообщение. «Джейн? – Голос Магды Фитцрой казался странным и каким-то далеким. – Ты там? Джейн?»

Она нажала кнопку вызова. Ответа не последовало, но и автоответчик в этот раз не включился. Она села под дерево, соображая, что ей теперь делать. Из всех соседей ее матери в Хэмпстеде она знала номер только одного, и он на три месяца уехал в Америку. Дом напротив принадлежал какому-то иностранному бизнесмену, который, кажется, там почти никогда не бывал. Полиция? Больницы? Она колебалась, потому что не хотела драматизировать и прибегать к таким мерам, пока еще сама не была уверена, что что-то не так.

Клиника. Этот номер был у нее в телефоне, тогда как все остальные, может быть, валялись где-то среди ее вещей в нераспакованных коробках, все еще лежащих в садовом сарае за домом регента.

Мимо нее на велосипеде с грохотом проехал мальчишка, выделывая трюки на щебенке. Джейн улыбнулась ему. Он не ответил на улыбку, но, когда проехал чуть дальше, обернулся через плечо. Она к такому привыкла. Так она выглядела – девушка в джинсах и с воротничком. Люди все еще удивлялись.

– Клиника Хитсайд.

– Это Джейн Фитцрой. Моя мать, случайно, не рядом?

Магда Фитцрой все еще принимала нескольких своих пациентов на старом рабочем месте, хотя официально вышла на пенсию уже год назад и теперь, вместе со своим коллегой-детским психиатром – работала над большим научным пособием. Но она скучала по клинике – Джейн это знала, скучала по людям и по своему положению здесь.

– Прошу прощения за ожидание. Сегодня никто доктора Фитцрой не видел, но мы ее сегодня и не ожидали, у нее вообще не было приемов последнюю неделю.

В течение следующего часа Джейн предприняла еще несколько попыток дозвониться до матери. Ничего. Ни ответа, ни автоответчика.

Тогда она пошла к настоятелю. Джоффри Пича на месте не было, и она оставила сообщение. Когда она выехала из Лаффертона и свернула на трассу, уже начал заниматься день.

Движение в Лондоне было плотное, и она застряла на Хаверсток Хилле на двадцать минут, вообще не двигаясь с места. Время от времени она набирала номер матери. Никто не отвечал, и, сворачивая к Хит Плейс, она уже жалела, что сразу не позвонила в полицию.

Когда она притормозила у небольшого георгианского коттеджа, она заметила, что дверь открыта настежь.

На секунду Джейн показалось, что в коридоре все было как обычно. Но потом она заметила, что лампа, которая всегда стояла на столике из орешника, теперь валялась на полу разбитая, а самого столика не было.

– Мама?

Магда проводила много времени в своем кабинете с видом на сад. Джейн любила эту комнату с мягким плюшевым диваном под сливовым покрывалом, заваленную мамиными книгами, которые лежали и на столе, и на стульях, и на полу. В комнате даже пахло по-особенному, во многом потому, что окна большую часть времени были открыты, даже зимой, так что сюда постоянно проникали ароматы из сада, а еще потому, что ее мама иногда курила маленькие сигарки, дым от которых за долгие годы пропитал всю комнату.