Страница 2 из 27
Затем она удалилась, не забыв хлопнуть дверью.
– О боже, – тихо сказал Бенджамин Руби.
– Да уж, – вздохнул Монтегю Реес.
Молодой человек по имени Руперт Бартоломью, собрав листы в папку, поднялся с колен.
– Полагаю, мне лучше…
– Да? – сказал мистер Реес.
– Удалиться. Я хочу сказать, все это вышло как-то неловко.
– Что именно?
– Ну, понимаете, мадам… Мадам Соммита попросила меня… То есть она сказала, чтобы я принес вот это… – он с сомнением указал на папку.
– Осторожно, – сказал Бен Руби, не пытаясь подавить в своем голосе нотку покорности, – у вас сейчас опять все вывалится. Это вы написали? – спросил он скорее утвердительно.
– Да, верно. Она сказала, что я могу принести ноты.
– Когда она это сказала? – уточнил Реес.
– Вчера вечером. То есть… ночью. Около часа. Вы как раз уходили с вечеринки в итальянском посольстве. Вы вернулись за чем-то – кажется, за ее перчатками, а она была в машине. Она меня увидела.
– Шел дождь.
– И очень сильный, – гордо сказал молодой человек. – Я был там совсем один.
– Вы заговорили с ней?
– Она подозвала меня кивком. Опустила стекло в машине и спросила меня, как долго я жду, и я сказал, что три часа. Она спросила, как меня зовут и чем я занимаюсь. Я ответил. Я играю на фортепиано в маленьком оркестре и даю уроки. И печатаю на машинке. А потом я сказал ей, что у меня есть все ее пластинки, и… Она была так мила. Я хочу сказать, она была мила ко мне, там, под дождем. Я вдруг обнаружил, что рассказываю ей о том, что написал оперу – короткую, одноактную, посвященную ей, написал для нее. Но не потому, что я мечтал, что она когда-нибудь ее услышит, вы же понимаете. О бог мой, конечно же нет!
– И она, – предположил Бенджамин Руби, – сказала, что вы можете показать свою оперу ей.
– Да, так и было. Сегодня утром. Мне кажется, ей было жаль меня, потому что я так промок.
– И вы сделали это? – спросил мистер Реес. – Не считая того момента, когда разбросали ноты по ковру?
– Нет. Я как раз собирался, когда пришел официант с сегодняшними газетами и… она увидела ту фотографию. А потом пришли вы. Наверное, мне лучше уйти.
– Наверное, сейчас не очень подходящий момент… – начал мистер Реес, когда дверь в спальню распахнулась и в комнату вошла пожилая женщина с черными как смоль волосами. Она указала на Руперта жестом, которым обычно подзывают официанта.
– Она хотеть вас, – сказала женщина. – Музыку тоже.
– Хорошо, Мария, – сказал мистер Руби и повернулся к молодому человеку. – Мария – костюмерша мадам. Вам лучше пойти с ней.
И Руперт по фамилии Бартоломью, сжимая в руках ноты своей оперы, вошел в спальню Ла Соммиты – так муха влетает в паутину, из которой уже не выберется, но он об этом еще не знал.
– Она сожрет этого мальчишку, – бесстрастно сказал мистер Руби, – за один присест.
– Уже наполовину заглотила, – согласился с ним ее покровитель.
– Я пять лет хотела написать портрет этой женщины, – сказала Трой Аллейн. – А теперь взгляни!
Она подтолкнула к нему письмо через стол, за которым они завтракали. Ее муж прочел письмо и вздернул бровь.
– Поразительно, – сказал он.
– Знаю. Особенно тот кусок, где речь о тебе. Как именно там написано? Я слишком разволновалась, чтобы все это отложилось у меня в голове. А кто вообще написал письмо? Оно ведь не от нее, заметь.
– Монтегю Реес, ни больше ни меньше.
– А почему «ни меньше»? Кто такой Монтегю Реес?
– Жаль, что он не слышит, как ты об этом спрашиваешь, – сказал Аллейн.
– Почему? – снова спросила Трой. – А, знаю! Он же ведь очень богат?
– Можно так сказать. В дурно пахнущих сферах. На самом деле он колосс вроде мистера Онассиса.
– Теперь вспомнила. Он ведь ее любовник?
– Точно.
– Теперь мне, кажется, все ясно. Прочти же, дорогой. Вслух.
– Целиком?
– Пожалуйста.
– Ну, слушай, – сказал Аллейн и начал читать.
«Уважаемая миссис Аллейн,
надеюсь, я правильно к вам обращаюсь. Возможно, мне следовало воспользоваться Вашим весьма знаменитым артистическим прозвищем?
Я хотел бы спросить, не согласитесь ли Вы и Ваш муж 1 ноября погостить у меня в Уэйхоу Лодж – это уединенный дом на острове, который я построил на озере в Новой Зеландии. Строительство недавно закончилось, и я смею надеяться, что дом Вам понравится. Он расположен в прекрасном месте, и я думаю, что моим гостям будет в нем удобно. В качестве студии у Вас будет удобная, хорошо освещенная комната, с видом на озеро и горы вдали, и конечно же, полная свобода в том, что касается времени и уединения».
– Звучит как текст, написанный агентом по продаже недвижимости: все современные удобства и необходимые служебные помещения. Продолжай, пожалуйста, – сказала Трой.
«Должен признаться, что это приглашение служит прелюдией к еще одному предложению: мы приглашаем Вас написать портрет мадам Изабеллы Соммиты, которая будет гостить у нас в это время. Я долгое время надеялся на это. По моему мнению, и я позволю себе сказать, что и по ее мнению также, пока что ни один из написанных портретов не показал нам облик истинной Соммиты. Мы уверены, что «Троя» прекрасно с этим справится!
Пожалуйста, скажите, что Вы с одобрением отнесетесь к этому предложению. Мы организуем транспорт – в качестве моей гостьи Вы, разумеется, полетите самолетом – и обговорим все детали, как только – я очень на это надеюсь – Вы подтвердите свой приезд. Буду признателен, если Вы любезно сообщите мне свои условия.
Я напишу отдельное письмо Вашему супругу, которого мы будем рады принять вместе с Вами в Уэйхоу Лодж.
Примите уверения в моем к Вам, дорогая миссис Аллейн, искреннем уважении.
Монтегю Реес».
После долгой паузы Трой сказала:
– Интересно, не будет ли чересчур, если я напишу ее поющей? Ну, знаешь, с широко открытым ртом, когда она берет верхние ноты.
– А это не будет выглядеть так, словно она зевает?
– Не думаю, – задумчиво сказала Трой, потом бросила на мужа косой насмешливый взгляд и добавила: – Я всегда могу пририсовать у рта кружок, в котором будет написано «Ля в альтовом ключе».
– Это, конечно, развеет все сомнения. Только, мне кажется, в этом ключе поют скорее мужчины.
– Ты еще не прочел адресованное тебе письмо. Читай же.
Аллейн взглянул на конверт.
– Вот оно. Все такое аристократическое, и отправлено из Сиднея.
Он открыл конверт.
– Что он пишет?
– Преамбула почти такая же, как в твоем, и дальше то же самое: он признается, что у него есть скрытый мотив.
– Он что, хочет, чтобы ты написал его портрет, мой бедный Рори?
– Он хочет, чтобы я высказал «свое ценное мнение» касательно того, возможно ли получить защиту со стороны полиции «в вопросе преследования мадам Соммиты со стороны фотографа, о чем я, без сомнения, осведомлен». Нет, ну и наглость! – сказал Аллейн. – Проехать тринадцать тысяч миль, чтобы сидеть на острове посреди озера и говорить ему, следует ли пригласить в компанию к гостям полицейского.
– Ах да! До меня наконец дошло. Об этом же писали в газетах, но я толком не читала.
– Ты, наверное, единственный говорящий по-английски человек, который этого не сделал.
– Ну, я вроде как читала. Но фотографии были настолько безобразны, что мне стало противно. Введи меня в курс дела – наверное, так говорят в кругах, где вращается мистер Реес?
– Помнишь, как миссис Жаклин Кеннеди преследовал фотограф?
– Помню.
– Тут та же ситуация, только гораздо масштабнее. Возможно, идея у этого парня как раз и появилась благодаря шумихе вокруг Кеннеди. Он подписывается как «Филин» и следует за Соммитой по всему миру. Где бы она ни выходила на оперную или концертную сцену – в Милане, в Париже, в Ковент-Гарден, в Нью-Йорке или Сиднее. Сначала фотографии были обычные, на них дива любезно улыбается на камеру; но постепенно они стали меняться. Они стали все более нелестными, а фотограф – все более назойливым. Он прятался в кустах, нарушал границу частной собственности и внезапно возникал там, где его меньше всего ждали. Однажды он вместе с другими журналистами слился с толпой, ожидавшей ее у служебного входа в театр, а потом каким-то образом пробрался в самый первый ряд. Когда она появилась в дверях и как обычно изобразила восторг и удивление при виде размеров толпы, он навел на нее объектив и одновременно пронзительно засвистел. Она широко открыла рот и выпучила глаза, и на фото получилась так, как будто кто-то ударил ее между лопаток.