Страница 8 из 20
К тому же, сам князь наверняка захочет увидеть мое лицо. И если я сейчас попробую убежать, он бросится за мной. Я привлеку к себе ненужное внимание, а он, едва поймет, что я хочу остаться неузнанной, прикажет проследить за моей каретой.
Нет, я должна поступить по-другому. Я должна остаться на балконе. Здесь только мы вдвоем, и от того, что я сниму маску, ничего не изменится. Да, его светлость увидит мое лицо, но даже если он запомнит каждую его черточку, он всё равно не сможет меня разыскать. Даже если он будет показывать мой портрет на всех городских балах сезона, меня не узнает никто из представителей высшего общества.
Да, я дождусь полуночи, открою лицо, поблагодарю князя за прекрасный вечер и условлюсь с ним встретиться через несколько дней на очередном балу (думаю, он подскажет, где именно тот состоится). А после этого удалюсь, сославшись на усталость. Если он будет настаивать, чтобы я взяла зеркало с собой, я так и сделаю — но, когда буду садиться в карету, попрошу лакея вернуть его князю.
Я боюсь признаться самой себе, что остаюсь на балконе не только по разумным соображениям, но и из чистого любопытства. Мне самой хочется увидеть лицо Ковалевского. Чтобы вспоминать его потом ночами, заливая подушку ручьями слёз.
Я вздрагиваю от боя часов. Князь улыбается и развязывает завязки своей маски.
Ах, как он красив! Теперь я точно не смогу его забыть.
Но я рада, что я осталась здесь до полуночи. Это — самый светлый эпизод в моей сумрачной приютской жизни.
— Теперь ваша очередь, Саша! — с улыбкой напоминает князь.
Я тоже снимаю маску. Сердце бешено стучит. Понравлюсь ли я Ковалевскому? Или он разочарованно вздохнет, а может, даже отвернется?
Каждая секунда кажется вечностью. Но вот улыбка князя становится шире, а в его глазах я вижу восхищение. Я всё-таки понравилась ему. И пусть это не изменит уже принятого мною решения, этот явный восторг будет греть мое сердце.
— Вы прекрасны, Саша! — говорит он, я не чувствую в его словах фальши. — Это лишь подтверждение того, что я сделал правильный выбор.
Я не успеваю ответить, потому что откуда-то из темноты появляется мужчина в бордовом камзоле.
— Позвольте предостеречь вас, ваша светлость, — он подобострастно кланяется, что не дает мне возможности разглядеть его лицо. — Смею вас уверить — эта девица не заслуживает вашего внимания.
Первое, что бросается мне в глаза, когда мужчина выпрямляется, — щедро напомаженные усы. И только потом я узнаю его — это тот самый человек, что приезжал недавно в пансион, чтобы найти гувернантку для своей маленькой сестры.
— Эта мадемуазель вообще не имела права тут появляться. Она — не ровня ни мне, ни, тем более, вам, ваша светлость. Она обманом пробралась на бал и должна быть с позором изгнана отсюда. Это — мадемуазель Муромцева, сиротка из приюта баронессы Зиберт.
Никогда прежде я не испытывала такого унижения. И надо же было случиться такому, что здесь, на балу, оказался единственный человек, который мог меня узнать.
Нет, я не стыжусь ни своего происхождения, ни того, что живу в пансионе у баронессы. Но меньше всего я хотела бы, чтобы об этом узнал князь.
Теперь, зная, кто я такая, он, быть может, приедет в приют с совсем другими намерениями. На роль его жены я никак не подхожу, и, кто знает, не захочет ли он сделать меня своей любовницей?
От этой мысли меня бросает в жар. Ковалевский обладает слишком большим влиянием в обществе, чтобы даже барон Зиберт, который недавно защитил меня от этого напомаженного франта, смог противостоять его светлости.
Сказка кончилась. Я чувствую пустоту в сердце.
Я должна была уехать с бала до полуночи. Не все истории Золушек заканчиваются свадьбой с принцем.
Я не могу заставить себя взглянуть на князя — боюсь увидеть разочарование и гнев в его глазах. Всё кончено. Я должна бежать. И из княжеского дворца, и из пансиона баронессы. Только так я смогу сохранить остатки самоуважения. Только так.
10. Возвращение в пансион
Я мчусь по коридорам, едва не сбивая с ног веселых, раскрасневшихся от шампанского гостей. Выбегаю на улицу. Карета уже ждет меня у крыльца.
Я боюсь, что князь попытается меня остановить — чтобы потребовать объяснений. Мне кажется, я слышу его шаги за спиной. Я оборачиваюсь. Нет, это всего лишь один из лакеев с уставленным яствами подносом.
С моих губ срывается вздох облегчения. Или разочарования? Я не смею признаться себе самой, что хочу откровенного разговора с Ковалевским — чтобы объяснить ему, что у меня не было намерения его обманывать. Что я приехала на бал совсем не для того, чтобы вскружить кому-то голову. Пусть он не поверит мне, но я хотя бы буду знать, что попыталась оправдаться.
— Гони! — кричу я кучеру и захлопываю дверцу кареты.
И только когда мы проделываем почти половину пути до пансиона, я понимаю, что до сих пор держу зеркальце князя в руках. Я так и не отдала его лакею!
Вернуться назад? Немыслимо! Князь подумает, что я специально ищу с ним встречи.
Нет, я должна поступить по-другому. Вернуться домой, сменить это платье на привычную одежду и попытаться хоть немного поспать. Ночью князь не посмеет приехать в пансион. Возможно, он не приедет и утром, но рисковать я не хочу. Я напишу баронессе письмо с извинениями. Она поймет, почему я сбежала. Или не поймет…
Мне не хочется огорчать женщину, которая так много сделала для меня, но я не могу поступить по-другому. У меня нет в городе ни друзей, ни знакомых. Я лишилась родителей, когда была еще совсем крохой. Единственный человек, к которому я могу обратиться — это мадемуазель Коршунова. Она учит нас кройке и шитью, и однажды я была у нее дома и, пожалуй, смогу отыскать дорогу туда.
Помимо работы на баронессу, Ирина Никитична выполняет еще и частные заказы, и я могла бы помогать ей — за еду и ночлег. Я неплохо шью и вышиваю.
А зеркало князю я передам завтра же утром — через сторожа на воротах его дворца. Быть может, этого окажется достаточно, что его светлость не искал со мной встречи. Если я не ошиблась, и он окажется человеком порядочным, он не оскорбит ни себя, ни меня непристойным предложением. И если он не приедет в пансион, а баронесса простит меня и не откажется принять обратно, то однажды я смогу вернуться туда.
Карета подъезжает к пансиону. Окна здания темны — в такое время воспитанницам уже полагается спать. Старенький сторож Макар Степанович недовольно бурчит, когда я бужу его стуком, но дает мне свечу.
— И не топочи по коридорам! — наставляет вслед. — Перебудишь всех.
Я иду в мастерскую, аккуратно снимаю платье и вешаю его на манекен. Моя одежда — скромное форменное платье и передник — висит тут же, на стуле.
Огарка свечи хватает, чтобы написать короткое письмо баронессе. Возможно, она и сама уже знает, что случилось на балу, и тогда утром она пожалует, чтобы потребовать объяснений.
Ночевать я собираюсь прямо тут, в мастерской. Если я пойду в спальню, кто-нибудь из девочек непременно проснется. Начнутся расспросы, и каждая захочет знать, как всё прошло, много ли я танцевала. Тех, кто столько лет заточен в хмурых стенах сиротского приюта, трудно упрекнуть в излишнем любопытстве. Никто из них ни разу не был на балу, и разве странно, что они захотят, чтобы я рассказала им о сегодняшнем вечере всё в подробностях?
Но отвечать на вопросы я сейчас хочу меньше всего. Как рассказать им о том, что я стремлюсь забыть? Как передать свои впечатления о красотах княжеского дворца, умолчав при этом о его владельце?
Я устраиваюсь на лавке, подложив под голову мешок с обрезками ткани. Не слишком удобно, но ничего. Я так устала, что смогла бы уснуть и на полу.
Но поспать мне не дают.
— Шура, вот ты где! — слышу я голос Даши Хитрук от дверей.
Я вздыхаю и поднимаюсь. Всё-таки вопросов мне не избежать.
— Ты почему не идешь в спальню? — спрашивает она с укоризной. — Мы тебя ждём.