Басурманин. Крылья каарганов

– Младший родился хворым, – выпалил военачальник.

– И потому ты собственной рукой лишил его жизни? Зарезал младенца, не дав возможности окрепнуть?

– Он бы всё одно не выжил, – пытался оправдаться военачальник.

Хорезмшах грустно кивнул и медленно вернулся на трон. Советники тут же заняли место по обе стороны.

– Так что скажешь, мой военачальник? Какого сына ты во мне видишь?

Джамбулат молчал.

– Тогда я скажу. Нет веры тому, кто не пощадил собственных детей.

– Я верен тебе, повелитель. Позволь доказать и покарать своевольного и дерзкого Дамира. Только прикажи, и я сожгу его поселение, кровавым ковром из тел покрою земли. Я пополню казну богатствами. Всем известно о его роскошных табунах. Ты же любишь лошадей, мой повелитель? Они будут твоими.

– И сколько коней себе оставишь? А сундуков с добром? Скольких из моего войска ты бросишь на погибель, выполняя обещание? Дамир уже показал, что хитрее тебя, и смотрит дальше да зорче. Как ты собираешься одержать над ним верх?

– Я заманю его в ловушку. Коли не вышло одолеть острым клинком, возьму коварством и хитростью.

– В ловушку, говоришь? А разве не ты попал в его западню? Разве не винил Дамира в неудаче?

– Да, мой повелитель, ты прав. Я гонялся за ним повсюду, а он коварством превзошёл даже Персидского шаха. Я более не стану бегать за ним по степи. Теперь он сам придёт ко мне. У меня то, что ему очень дорого. То, что для него ценнее золота и табунов.

– И что же это?

– То, ради чего он не пожалеет жизни.

– Так открой нам скорее, что за сокровище Дамира попало тебе в руки? – покосившись на новых советников, заёрзал на троне юный хорезмшах.

– Прости, повелитель. Но если я назову то ценное, что удалось мне отобрать у кыпчакского хана, до него могут долететь слухи, и он придёт за своей драгоценностью. А я должен успеть подготовить ловушку.

– Ты так уверен, что для него это столь ценно? Что же! Оставьте… – Маджид махнул рукой, повелевая страже отпустить военачальника. – Я дам тебе возможность доказать преданность Хорезму и мне, твоему повелителю.

Турсун склонился к шаху и что-то прошептал на ухо. Юный правитель поднял руку, повелевая советнику отступить. Тот поклонился, отошёл на шаг назад и положил ладонь на трон.

– Раз уж кроме тебя у меня не осталось родственников, – продолжил Маджид, – я тебя пощажу на этот раз. Расправься с непокорным бунтарём и докажи верность. Принеси мне голову хана Дамира или сложи свою. Если явишься ни с чем, я велю изрубить тебя на куски и скормить тиграм. Моему войску слабый военачальник не нужен.

Турсун склонился перед шахом, когда за Джамбулатом закрылись двери.

– Что прикажет повелитель?

– Я желаю, что вы не спускали с него глаз. Чтобы ни один стервятник не пролетел над головой, ни одна песчинка не поднялась с земли без моего дозволения. Мне нужно знать о каждом шаге Джамбулата, обо всём, что он делает, кого принимает, где бывает. Разузнайте, что это за таинственное сокровище хана Дамира попало в руки моему дяде.

– Он не скроется от нас, повелитель, – склонил голову второй советник.

– Стань для него кошмаром, Яшан. Пусть мой дядя вздрагивает от каждого шороха за спиной. Я хочу, чтобы он боялся – тени на стене, воды в кувшине, лепёшки на столе.

– Так и будет, повелитель! – переглянувшись, советники довольно усмехнулись, поклонились и скрылись за дверьми.

– Что же ты скрываешь от меня, дядя? – вслух произнёс Маджид, оставшись в одиночестве.

***

Всю ночь военачальник Хорезма не мог сомкнуть глаз. Мысли о ловушке, куда он сам себя загнал, не покидали его. И только к концу дня он понял, что нужно делать. Джамбулат отправился на окраину столицы. Он скакал по улицам Гурганджа, что есть сил, стегая коня плетью по бокам, поднимая столб серой пыли, мчался к неприметным мазанкам, примостившимся у подножья холма.

Светило, медленно спускавшееся к пастбищам, застило взор и согревало приятным теплом. А там, далеко, земли ненавистного ему хана Дамира скованы стужей, укутаны белым саваном. Седые тучи роняют замёрзший пух и прячут остывшие лучи. Джамбулат поёжился.

Остановив коня возле вросшего в землю дома-мазанки, он спешился, набросил на кол ограды поводья и стремительно вошёл внутрь. Щурясь, осмотрелся. В полумраке глаза не сразу различили сидевшего у входа мальчишку.

– Тамача, скройся! – немного привыкнув к тусклому свету, гаркнул он. – Воды коню дай, да корма насыпь.

Мальчишка встал, поклонился и вышел из мазанки, плотно затворив створчатые двери.

С низенькой скамейки поднялась женщина.

– Суюма! – Джамбулат холодно посмотрел на сестру.

– Что случилось, брат? Ты был во дворце? Что сказал шах Икинджи? Что тебя тревожит?

– Икинджи? – хмыкнул Джамбулат. – Разве ты не знала? Его больше нет.

– Как так, брат? – Суюма подошла совсем близко и заглянула в лицо. – Что стало с правителем? Почему ты не защитил его?

– Наш старший брат желал, чтобы я неотлучно находился у его трона, – презрительным тоном заговорил Джамбулат, отстраняясь от сестры. – Требовал исполнять каждое его желание, всюду следовать за ним. Запретил мстить моим врагам, заставляя гоняться по степям и горам за теми, кто был неугоден ему. А когда я возвратился с великой добычей, он лишил меня части богатств и урезал жалование. Я приказал Яшану и Турсуну убить его. Ты помнишь их?

Суюма обхватила голову руками, а её глаза стали влажными. Но Джамбулату не было печали до горестей сестры.

– Никто не узнал от чьей руки пал шах. Я щедро заплатил им золотом, оружием, конями и велел убраться из Хорезма в Византию, и дальше в Персию. Посадил на трон Маджида – малолетнего сына Икинджи. Я желал сам править Хорезмом. Я наставлял Маджида! Но пока гонялся за дерзким ханом Дамиром по степи, эти шакалы посмели вернуться. Они встали за спиной Маджида и нашёптывают ему, как поступать.

Пока Джамбулат говорил, его трясло от злости. И он не понимал, вызывали в нём больший гнев требования шаха, или то, что его место у трона заняли приближенные им же наёмники.

– Брат мой! Что ты наделал? – качая головой, ужаснулась Суюма, и без сил опустилась на подушки. – Убил родного брата! Не врага, не предателя… Когда жила в Хорезме, я просила тебе сторониться интриг. Ты обещал. Говорил, что не обагришь руки кровью рода. Уверял – твоё обещание крепче камня. «Я никогда не отступлюсь от сказанного!» И ты не сдержал слово… Об этих наёмниках во многих землях ходит дурная слава.

– Я сдержал слово, – бросил на Суюму гневный взгляд Джамбулат. – Кровь брата не коснулась моих рук.

– Потому ты и выбрал их? Сам не захотел пачкать руки в крови, чтобы тебя не упрекнули в том, что слово не держишь, да? Но, подослав этих шакалов, ты всё же замарался. Знаешь, чем тебе грозит их возвращение?

Джамбулат сделал вид, что не услышал вопрос, не желая обсуждать свои поступки с сестрой.

– Как она? – кивнул он в сторону запертой на засов двери.

Суюма вздохнула.

– То кобылицей мечется, то волосы на себе рвёт, а то сидит, будто каменная. От пищи отказывается. Что с нею делать? Не знаю!

Джамбулат покосился на дверь, приблизился к сестре, навис над ней, словно гора и, сжав её плечи, зашептал, опасаясь, что пленница раньше времени узнает о его планах.

– Что хочешь с ней делай, Суюма. Она нужна мне живой. Маджид, и тут явно не обошлось без его новых советников, велел принести голову её сына. Пригрозил – не исполню воли правителя – своей лишусь. Так что если не хочешь оказаться пищей стервятникам, образумь её. Она должна сделать так, чтобы Дамир стал послушным рабом в моих руках. Или никому из нас не уцелеть. Ты поняла меня?

Суюма в ужасе, смотрела на брата. А Джамбулат, отшвырнув сестру на подушки, взял светильник, кувшин с кумысом и направился к запертой двери.

С трудом разлепив глаза, Мара не сразу поняла, где находится. Тяжёлый сон, сползая грубым овечьим покрывалом, медленно покидал, растворяясь в тусклом свете крошечного мутного окошка, под которым у невысокого столика небрежно валялись подушки. От подстилки, на которой она лежала, пахло свежей соломой. Из-под створчатых дверей в стене напротив просачивался дрожащий тёмными бликами свет. Возле очага в передней комнате ходили. По тихим глухим голосам было не разобрать, кто.