Морок

– Ну вот со мной поговорила и померла…

– Убийца, седьмой – убийца, – зашептались вокруг.

Вениамин попытался сдержать панику за столом:

– Иннокентий, расскажи, где лежит тело Рогнеды?

– Да в том-то и дело, что нигде не лежит. Она ко мне приходила не сама, а… как же она это называла… Сейчас-сейчас. А! Последнее напутствие. Ну как живая. Только потом растаяла.

***

– Дела-а-а, – прошептал старик, вернувшись из подвала и выслушав рассказ корчмаря о беглянке. – Ну и что нам теперь делать с гвардейцем.

– А что делать, – оскалился Георгий. – Чик по горлу – и в колодец.

За общими шутками и разговорами приятели избавились от холодного тела, предварительно раздев его, чтобы форма в колодце не привлекала ничье внимание.

– Вот, что мне в голову пришло, – задумчиво проговорил старый пес. – Что это за дела такие творятся, как бы разузнать. Чую я, в мире что-то делается, может, последние дни ему приходят…

Корчмарь взглянул на товарища. Тот смотрел на аккуратно сложенную форму королевского сержанта.

– А что, и то дело! – засмеялся он. – Стекла только вставим, да отлежишься ты, а то головой ведь тряханулся.

– Ты и сам-то красавец, в собственном доме и не знаешь, кто тебя привязал в углу.

– Да! – вскрикнул корчмарь и со всей хлопнул Казимира по плечу. – А ведь я вспомнил! Все вспомнил, забыл сказать только тебе!

– Так, а что ж ты молчишь?

– Да тут девка эта, гвардия, закрутился. Сейчас все расскажу!

Приятели уселись за стол:

– Аксинья! Водки нам! – скомандовал Георгий. – Ну так вот, – продолжил он, обращаясь к товарищу. – Захожу я в подвал, а столько во мне злости было, ну знаешь, прям убить кого-нибудь хотелось. Ты мне как раз только-только стекла побил. Ну и пошел я к себе. Дай, думаю, мальца пощиплю. Злой я был, дубину взял, захожу в подвал, а там малой шарится. Я и влепил ему. Да так влепил, что парнишка сознание потерял. И тут такое началось…

Аксинья уже несколько времени назад поставила перед ними запотевший штоф, расписную плошку солёных грибов, горячий слипающийся каравай и стояла, открыв рот, заслушавшись рассказом хозяина.

– Вижу я вдруг, что я это и не я. И мое тело и не мое. Только стою я на поляне, а вокруг такая благодать во всем, птицы поют. Я еще подумал, а с чего бы у меня в подвале птицы-то вдруг запели. Удивился, конечно, но виду не подаю. Как бы для меня это все привычно, вдруг кто дурачит. Стою и стою. И вижу малец со мной рядом стоит. И ты стоишь. И все вы вроде как статуи или картины какие нарисованы.

– А! – раздался рядом женский всхлип.

– Тю, дура, напугала меня. Иди отсюда, – выругался Казимир на бабу. – Так что там дальше-то?

– А вот дальше я не мастак объяснить. Понял я только одно, что ты это малец, а малец – это ты. Но только ты это ты, а он это он. Это я тебе не сумею рассказать. Я тебе кричу этак, вроде как зову тебя по имени, а ты от меня удираешь. Быстро так бежишь. Не догнать. В лес прямехонько. Я – к мальцу, мол, догони родной, а тот хохочет славно так, и так на душе мне стало хорошо, что я с ним смеюсь. А потом я в себя как будто пришел. Башка трещит, как будто по ней со всего размаху дубиной дали. И ты рядом скачешь дурачком. Тут я тебя оприходовал. А пока суть да дело, тебя в колодец, про себя решил, что в погреб больше ни ногой. Только все равно интерес взял свое. Спустился. Стою. К темноте привыкаю. И как мне снова захорошело. И снова я в благодати стою, и парень тот на поляне. И улыбается по-доброму так. Я ну рыдать, говорю, мол, прости меня, паря. Тот улыбается. А я прошу, прости меня, говорю, за все, не дай мне зла сотворить. Мальчишка засмеялся, хорошо, мол, говорит, тогда я тебя свяжу. А потом все и растаяло. Тут ты пришел.

– С бабой надо чаще, – хохотал Казимир. – Вместо того, чтоб Аксинью обрюхатить, ты в подвал за благодатью повадился. Стареешь, черт.

Оба приятеля еще немного выпили и разошлись.

Ранним утром Казимир оделся в гвардейский мундир и выехал из корчмы.

***

Все посмотрели на Вениамина.

– А что это вы на меня уставились?

– Ну ты же у нас книжник! – язвительно заметил Борис. – Вот и отвечай, как так могла растаять старушка.

– Я точно сказать не могу, но такие случаи бывали. Это похоже на последний выдох. Все вы знаете выражение «испустил дух». Так оно и есть. Умирающий последним всегда делает выдох, что и называется испустить дух. Однако магам свойственно продлить себе жизнь в этом самом последнем выдохе. Хотя, признаться, жизнью это не назовешь, потому что действительно воздух формирует некое привидение, видимость живого человека, а, как мы все знаем, ветер может носить воздух куда угодно и как угодно быстро. Так что, я вынужден заключить, что рассказанное Иннокентием вполне возможно. Выходит, Рогнеда перед смертью в предсмертный выдох вложила последнее напутствие, которое, путешествуя с ветром, настигло нашего гостя на болотах, недалеко от нашей избы.

– То есть Рогнеда действительно умерла? – отчего-то тонким голосом проговорил Иннокентий.

– Да, судя по всему, так и есть. Но вопрос: когда именно она умерла, все еще не закрыт. Как долго летал по ветру ее наказ, никто не знает. Мне не приходилось с таким сталкиваться, а что, правда, она выглядела как живая?

– Один в один! – всхлипнул Иннокентий. – А еще она сказала, что она моя бабушка! Представляете, ведь у меня никогда не было бабушки. Вот у всех-всех в деревне была, а у меня не было. Была только мама. А их всех бабки гоняли и ругали-и-и, – завыл он совсем.

– Фу, – фыркнула Матильда. – Ну и мужики пошли.

– Какой он убийца? – засмеялся Ярослав. – Посмотрите на него. Матильда, дай ему сисю, успокой ребенка.

Щеки Матильды немедленно вспыхнули алой краской.

– Да хватит тебе, девка! Ишь какая! Все не по ней! – замахал на нее Ярослав.

– А что должно быть по мне? Вы меня сначала объявили убийцей. А потом я вас должна грудью кормить?

– Тьфу ты, вздорная ты баба! – отозвался Богдан.

– Да! Вздорная! Я вздорная! А ты! А ты, что ты прятал недавно под крыльцом? А? Богдан? Нет, ты скажи, что ты там прятал?

– Ничего я там не прятал, – переменился в лице Богдан. – Что это ты взяла?.. А тебе я, Матильда, вот что скажу, бывает последний выдох, а бывает у мертвяка после смерти отрыжка. Так вот ты на выдох не особо надейся, из тебя по смерти одна только твоя злоба и выйдет.

– А раз ничего, тогда кто ж туда болиголов положил? Да ладно бы еще болиголов был просто. Нет, сушеный болиголов. Такой в суп добавь в общий котел, и все, со святыми упокой. Шесть трупов в избе! А? Что скажешь? Я, может, и вздорная баба, да только не убийца!

– Да это от мышей, глупая девка! От мышей! – закричал Богдан.

– Ах от мышей?! – продолжала шипеть Матильда. – Как это так от мышей?

– А так и от мышей, – парировал Богдан, делая странные движения руками и головой, как бы выступая на сцене. – У Вени спроси, он мне и рассказал.

– Что это я тебе рассказал? – возмутился Вениамин.

– А то и рассказал, что болиголов пахнет мышами, когда цветет, они на его запах приходят и дохнут.

– Так это когда цветет! – не удержалась Матильда. – А ты что положил? Ты на первом году болиголов положил, когда он вылитая петрушка. Его в суп положишь или в картошку и выноси вперед ногами.

– Откуда ж я знал, какой год этому болиголову… – промямлил испуганно Богдан.

– Ой, вот только ну не надо про какой год. Разве это первый раз? Или мне напомнить, как ты уже однажды нас всех чуть на тот свет не отправил. Что скажешь? Не было такого? Не было?

– Ну ладно, успокойтесь, – вмешался Вениамин. – Действительно я посоветовал использовать болиголов. Видимо, Богдан его в яви сотворил, а разницы не понял, поэтому сотворил на первом году.

– А почему ты его защищаешь? – взвизгнула вновь Матильда. – А, может, ты и не его вовсе защищаешь? А себя? Очень интересно выходит!

– А кто по-твоему вас вылечил, когда он вас в первый раз отравил? – выпалил Вениамин ей в ответ.