Солнечные

Голоса вновь приблизились. Почти над ухом прозвучал голос Ярмила:

– Я рассчитал, что слой почвы слишком узок для возраста Земли. И знаешь, в чем причина отклонений от расчетной величины?

– Ну?

– Вся органика уходит вниз и превращается в нефть. Вот почему запасы газа и нефти не кончаются.

– Ясень пень! – При этом возгласе Мария вздрогнула: неужели старик увидел ее, лежащую на корнях пня? Но старик продолжил: – Империалисты! Им бы только стращать. А мы, дураки, верим.

– Все верят, пока не знают. Ничего страшного.

– Да я и не боюсь. Пуганый.

– А вот еще гипотезу расскажу интересную, – сказал Ярмил. – Человек жил-жил, и вдруг память ослабла…

– Так это, блин, совсем про меня!

– Не перебивай, батяня.

– Добро.

– Ну, так. Человек всю жизнь спокойно доставал информацию из своей головы, – продолжил Ярмил, – а тут вдруг «перекрыли кислород».

– Вентилем?

– Да все равно чем. Пусть вентилем. А я нашел выход.

– Да ну?

– Пусть подышит углекислым газом – вентилятор задохнется и отпадет.

– Молоток!

Мария не удержалась и хихикнула. И тут же услышала почти над головой:

– Батяня, осторожней!!! Не повреди ценный экспонат!

Всё. Обнаружили… Ужас! Мария втиснулась в землю, хотя знала, что это бесполезно.

«Красивая ли из меня получилась глыба льда? Во всяком случае – ажурная, – подтрунивала над собой девушка.

– Здесь – направо! – воскликнул юноша. – Славно! Из двадцати шестнадцать – направо завиваются. Как сила Кориолиса в нашем полушарии!

«Боже, о чем это они?»

– Папа!

– Слухаю, сынок. Думаешь, уже пора? В магазин за «Гагаринкой»? Научное открытие обмывать? Да я один справлюсь. А вот «нобелевку», чур, пополам! Мне саженцев для Зимнего сада внеплановых закупить хочется. Гибридов понаделаю – весь двор скопытится.

Мария продолжала, не понимая ничего, прикидываться заледенелым оковалком.

– Ну, у тебя и шутки! – раздалось почти над ее головой.

– Шутки – у Любки! – парировал папа.

– Шестнадцать кругов из двадцати – это не хухры-мухры! – сказал молодой голос. – Это означает, что круги образуются не случайно. А то б направление спирали чередовалось с вероятностью пятьдесят на пятьдесят. Отклонение от нормального распределения означает, что феномен имеет причину, и ее надо только найти. – Зажужжала стереокамера. – Пока я, батяня, панораму снимаю, ты фиксируй навигатором положение на карте.

– Ну, ежели не крапленая, то зафиксирую.

По механическому пощелкиванию Мария поняла, что к ней приближаются. Она вжалась в траву еще сильнее, готовая провалиться от стыда хоть в преисподнюю…хоть в Очаг, хоть в Дом Зевеса…Только б подальше отсюда!

Она приоткрыла глаза и увидела, что они стоят прямо над ней и смотрят на муравьеоборот рядом. Но почему они не видят её?! Она же всего в полуметре!

Девушка не выдержала и вытянула руку. Рука пересекла муравьеоборот по диагонали. Но они по-прежнему предпочитали не видеть её и обсуждали лишь ракурс съемки!

Засняли и отошли к следующему.

Девушка отняла руку, с которой было что-то не так и внимательно осмотрела. Обручальное кольцо исчезло! Соскользнуло с безымянного пальца?..

Девушка поднялась рывком и на коленках подползла ближе…

Кольца нигде не было.

Тогда она стащила с левой руки золотой перстенек и бросила внутрь муравьиного кольца. Оно растворилось на глазах, словно в царской водке, не пощадив удлиненного бриллианта в сто карат.

Она вскочила на ноги и обернулась. Теперь она знала точно, что не видима. А вот слышат ли они её?

– «Вправо – влево», – громко передразнила она. – Вы не на то смотрите, «исследователи»! Киньте туда что-то – сразу увидите! Это же порталы между параллельными мирами!

«Исследователи» во все стороны закрутили головами. Затем недоуменно уставились друг на друга.

– Гуд бай, Ярмил! – крикнула Мария и прыгнула в центр муравьиного кольца…

– Темпоральное поле… – тут же услышала она отчетливый голос Кременя, – это подпространство, в котором глобальное время отсутствует, а присутствует местное – но только на период длящегося в сознании действия.

Из дневника Пресветлой:

«Тот ад, в котором я очнулась, не опишешь словами.

Если говорить о солнце, оно было вокруг. Да-да, на моих глазах, оно сорвалось с небосклона и помчалось прямо на меня – я едва успела зажмуриться.

Миг – и я в нем.

Как мне назвать ЭТО?

Огненный центр?

Очаг? Дом Зевса? Число?

Так называл его Пифагор.

А многие, что были до и будут после, предпочли бы назвать иллюзией.

Двор без интриги что птица без перьев

В канун Дня Ивана Купалы Император созвал финальное совещание, посвященное результатам Всеобщего Консилиума и оценке реперных точек вояжа за пределы Солнечной системы.

Это был вторник, и в этот день недели Император обыкновенно принимал участие во встрече с представителями партии «ФриЛибСтрим», в которую вливались ручейками представители разных общественных инициатив. Император любил атмосферу этих форумов, напоминающую безбашенную юность, полную рискованных экспериментов и гипотез, погружения в ментальность «здесь и сейчас» без оглядки на прошлое.

Практику выборочного отсечения прошлого коучи теперь называют «техникой безоглядности». А родом она, как ни крути, из наработок египетской цивилизации, где история не существовала как инструмент воздействия на настоящее. По традиции, каждый новый фараон выбивал свое имя поверх имен предшественников на всех монументах, сооруженных ими. А последователи фараона с чистой совестью воспроизводили вандальский акт. Да и существовало ли в то время понятие совести? Скорее, нет, ведь она не может существовать без осознания прошлого. И слово вандализм появилось спустя тысячелетия.

Под египетскую практику подвели научную базу. Ментальные инструменты не рассчитаны к применению форева. Им полезны периоды покоя, когда работают другие. В нужный момент их извлекают из старинного сундука, протирают, смазывают и пускают в ход. Так поступают с детскими игрушками. В этом и состоит зрелая мудрость.

Открывая дверь, единственную ведущую в залу, Император приостановился и внимательно осмотрел полутемное отражение в боковом зеркале. Чуть расслабил колени и сгорбился для уменьшения роста, чтобы не давить своим присутствием на чувства утонченной публики. Поправил царскую диадему в волнистых волосах и вошел в светлое помещение.

Ни одна голова не повернулась ему навстречу. Все подчинялись негласному призыву «забудь о рангах, всяк сюда входящий».

Климент I прошел к своему месту, идеально налаженному для двухчасового периода рабочего пребывания, в первую голову, с точки зрения персональной автоматики, информационного обеспечения и востребованного уровня изоляции.

На центральном экране отражалась общая картинка и динамичная процентная диаграмма заполнения зала. Уже по ней можно было прикинуть основные параметры предстоящего ринга.

Проследив с минуту за неспешными движениями, склоненными головами и легкими покрывалами на головах участников, Император включил информационный Серпантин Синода.

«Православные в очередной раз взбудоражены, – пришла весть, – очередными нападками католиков относительно толкования принципиальных мест Евангелия. Все знают об ипостасной природе Христа. Но человеческая ли или плотская составляющая двуединой его природы дополняет божественную? – вот в чем вопрос.

«Да неужели еще не разобрались? Прости меня, Господи, раба твоего. Боже великий и правый, да прими мою жертву во имя замыслов в бранях твоих, не доступных нам». Император перекрестился.

Под жертвой он, в первую очередь, понимал потраченное время, поскольку посчитал проблему философским нюансом. К тому же он помнил о том, что сегодня особый день – день решающего совещания и, пожалуй, не до религиозных баталий.