Тайна императрицы

Совет у императрицы.

Набравший сил ветер влетел в панораму юной столицы, с едва намеченными проспектами, с белоснежными парусниками на рейде Невы, с редкими каменными домами нерусской красоты и изящности. Постоянный сильный ветер заставлял гнуться к земле деревья и дома, которые вырывал с корнем, заставлял жителей Петербурга ходить с шеями повернутыми набок. Такой ветер ворвался в Зимний дворец, с пушечными выстрелами открывались двери, не выдерживающие напора. Ветер прорвался в малую комнату перед залой торжественных приемов и наткнулся здесь на непреодолимое препятствие. Он столкнулся с огромной, монстроподобной женщиной, с бородавкой у носа, в бежевом атласном платье, с орденской лентой через плечо и маленькой кокетливой короной, венчающую огромную и пышную прическу. Ветер не смог преодолеть это препятствие, он выдохся, сделал последнее усилие. Наклонил к полу фрейлин, играл в боулинг шутами лилипутами, гнул канделябры и остальную мебель, но это была его последняя попытка. Отчаявшись, он затих, и вернул предметы и людей к их прежнему вертикальному существованию. Стихия природы смирилась перед величием империи, созданной руками и мыслью людей. Эта громадная женщина, ее можно оценить со всех сторон, являлась живым воплощением могучей державы, широко раскинувшейся на евразийских просторах. Эта женщина – Анна Иоановна, императрица всероссийская. Она, словно, не заметила ветра и разрушений, которые он произвел. Медленно и грозно поднялась могучая рука. Мгновенно затихла вся многочисленная свита. Одного мановения царственной длани хватит, чтобы навеки изменить судьбу любого. Внимательно Анна Иоановна разглядывала свои длинные и острые ногти. Их покрывали лаком, поочередно сменяясь, пять цирюльников. Облегченно вздохнула, от ее вздоха сорвало парики у ближайших фрейлин и герцога Бирона. У наученного опыта герцога под этим париком оказался еще один парик. Зазвучала грозная музыка. Анна Иоановна направилась в тронную залу. На цыпочках за ней кралась вся остальная свита. Императрица остановилась. Свита приняла равнодушные позы.. Взойдя на возвышение, Анна Иоановна повернулась и усела на огромный трон. Музыка смолкла. Герцог замер рядом. Императрица обратилась к присутствующим, не считая свиты, их было всего двое. Это кабинет министр Артемий Волынской и вице-канцлер империи Петр Остерман. Бирон – невесомый и порхающий, образец галантности на тоненьких ножках. Говорил с наилегчайшим, паутинным немецким акцентом.

– В Москве неспокойно, господа. Государыня гневаться изволит.

Грозная музыка. Анна Иоановна поднялась. Рослые гвардейцы поволокли к ней упирающегося и визжащего шута. Гвардейцы бросили несчастного к ногам императрицы. Все присутствующие с омерзением отвернулись. Слышались хруст и чавканье. Анна Иоановна сделала из несчастного шута ком и хорошенько прицелилась. Бедный шут попал в гигантскую вазу, прямиком в кучу из своих же товарищей по несчастью. Анна Иоановна села. Бирон продолжил.

– 5 –го дня в Москве убит австрийский посланник. Князь Мизерикордио убит разбойниками. – срывается на фальцет Бирон.

Зазвучала грозная музыка. Все вздрогнули. Анна Иоановна поднялась, поправила платье и вновь села.

Бирон продолжил.

Репутасьон российский низок как никогда. Рубль падает, а доллара еще лет 50 не будет. Биржи лихорадит, и государыня второй день не призывала меня почесать ей пятки на ночь. Дело крайне серьезное, господа. Посланник наш из Вены пишет. Цесарь австрийский совсем к вашему величеству переменился. Раньше при имени вашем драгоценном, только рожи всякие похабные показывал и фиги крутил, а теперь кроме как Афанасием и не кличет. Я ему говорю. Побойся бога, кесарь. Нешто ж можно, благословенную императрицу нашу, Афанасием каким-то величать. А он не унимается. Афанасий то, Афанасий это. Чувствую быть драчке великой… Слышите, господа? Афанасий то, Афанасий это… Это война, господа. – патетически закончил Бирон.

Волынской широкий и привольный мужик, загремел сразу грозно.

– Ваше величество! Матка! Одно твое слово! Трубы начищены. Полки полгода жалованье не получали. Звери. Мы не то, что кесаря…мы…мы пить бросим! Европа содрогнется, когда увидит русский трезвый штык. Пену, Дерлин, Жариж и Гондон к ногам твоим положим.

– А что по этому поводу думает вице-канцлер Петр Иванович Остерман? – спросил Бирон.

Петр Иванович из своего деревянного кресла на колесиках и Бабицким за спинкой отозвался не сразу. Пожевал губы, посвистел. Потомил и после сказал с неистребимым своим онемеченным говором.

– Вице-канцлер думает… Простите… Пока наш доблестный кабинет-министр будет брать своими трезвыми штыками Пену и Дерлин. Нам нужно основательно подумать о том, что скажут Вена, Берлин и Лондон. Реал политик, наука серьезная и искание своей выгоды предполагает. Сим заключаю. Война сейчас России выгодна также как красавице другая красавица рядом. Посему предлагаю. Запрягать быстро, а ехать медленно. Мы должны арестовать убийцу князя и предъявить его кесарю с нашими извинениями и подарками. При последней встрече с нашей великой матушкой-государыней, он, помнится, положил свой глаз, на золотой чайник со свистулькой. Пока предлагаю ограничиться свистулькой. – сказав это, Петр Иванович положил под язык очередную таблеточку и скромно прикрыл глазки.

Волынской сдаваться не думал:

– Вот, вот она, немчура проклятая. Своих прикрывает. Деды наши, прадеды по крохам собирали, а мы так просто отдать? Тошно, тошно моей душеньке. Русский ведь, а в России как в гостях. Ничего сами решить не можем.

– Вы решите… – язвительно, но тихо, как бы невзначай, заметил Остерман. – Там, где свистулька красная цена, вы десять тысяч положите. И не денег.

– Ты, гнида заморская. – вызверился Волынской и пошел грозный и могучий прямо на сухонького и немощного Остермана. – Кукленыш плешивый, вестарбайтер. Забыл, обмылок, кто тебя кормит, кто одевает.

Невозмутимый Остерман продолжал наслаждаться гоголем-моголем, сбитым в хрустальном стакане. Волынской бушевал совсем близко, но к Остерману не прикасался. Вербально убивал. Бирон попытался утихомирить разбушевавшегося министра.

– Кабинет-министр. Вспомните о присутствии государыни.

– Она русская, она поймет печаль и тревогу нашу.– Волынской сильно ударил себя в грудь и закатил глаза. – Что же это делается. Остерман к царю Петру нищим бродягой приплелся, а теперь посмотри на него. Отожрался так – Волынской посмотрел на худенького и насквозь больного Остермана и понял, что не в ту степь его занесло, надо выворачивать.

– Так отожрался, что сейчас сдохнет. Куда не кинь всюду они! Народ совращают, грабят. Мы им хлеб, мы им масло. Они нам картинки богопротивные. Мы им золото и купцов, они нам этих же купцов изжеванных, но без золота. Грабят, грабят народ.

Бирон возмущенно взмахнул руками.

– Вас послушать…. Прямо с ножом к горлу лезут.

– Нет, нет. – с неожиданной грустью сказал Волынской. – В этом то и дело. В этом вся штука. – неожиданно кабинет министр былинно загрустил.

– … Делайте, как хотите.

Остерман докушал свой гоголь-моголь, облизал серебряную ложечку и сказал спокойно.

– Имею на примете человека. Он справится с заданием. В этом не может быть сомнений.

Шлецер в камере.

В Петропавловской крепости этот каземат стоял отдельно от всех. Поросшее кустарником и пожухлой травой здание не привлекало внимание. Оно почти совсем срослось с окружающей местностью и издали напоминало бугорок или холмик. Именно к этому бугорку или холмику направлялся граф Генрих Бабицкий, помощник вице-канцлера. Его сопровождал хмурый и квадратный гвардейский полковник.

– Вы этого арестанта видели? – Бабицкий шагал широко, полковник едва поспевал за ним.

– Лично нет. Не имею права. Он у нас забытый.

– Это как?

– Такие, как он, без края сидят, на полном пансионе. Будто их и нет вовсе.

– Этот должен быть. Учтите, полковник, дело государственной важности. Если с ним что-то случилось, вас тоже могут вот так. Забыть.