Страница 28 из 35
– Беспомощность – не самое оригинальное наказание, не находишь? – Лунослав не знал, что предпринять. Мысли метались загнанными зверьками. – Для чего эти пусто́ты? Что ты с их помощью делаешь?
– Они для того, чтобы мы стали целым. – Офира повернулась к верховному колдуну «ЗОЛЫ». – Папа, мы пресытились. Мы желаем уйти.
Лжек взял ее за руку. Ему не понравилось, что чертовидцы остались живы. И всё же время споров не пришло. Но позже – обязательно. Он бросил чертовидцам на прощание улыбочку, подвел девочку к лимузину, открыл ей дверь.
Лунослав схватил за плечо дернувшегося Булата и покачал головой. Оказалось, чтобы их раздавить и унизить, не обязательно погружать в кому или превращать в бумагу.
– А если мы опять захотим получить на орехи?
В бездушных глазах девочки промелькнул слабый огонек интереса. А вот и оно.
– Последнее оспаривание судьбы пройдет там, где обретают бессмертие.
После этого Лжек и Офира скрылись в фешенебельных внутренностях «Aurus Senat». Лимузин, сыто заурчав, выехал на дорогу и скрылся за поворотом, ведущим в северную часть Дятькова.
Булат, всё еще кипя праведным гневом, вдруг осознал, что его ушам чего-то не достает. Не хватало какого-то фона, ставшего за последние минуты донельзя привычным. Он огляделся. «Золовики», обратив заострившиеся безглазые лица к смурому небу, давились желтоватой пеной. Мужчина, игравший дворника, слепо шарил возле себя рукой, ища откатившуюся красную капсулу. И нашел.
Булат похолодел. Цианид. Или еще какая-нибудь ядовитая шпионская дрянь.
– Эй-эй-эй! Сдурел?! Брось! – Булат накинулся на «золовика», но у того изо рта уже разило горьким миндалем. – Вот черт. И этот туда же. Капитон нас с дерьмом сожрет.
– Не думаю, что ему нравится жевать дерьмо, – возразил Лунослав. Хотя сам подумал, что майор как раз таки вполне способен.
– Но с нами-то он частенько его кушает.
– Это точно.
Булат покосился на товарища:
– Мне тебе лампу к лицу приставлять или сам расколешься? Что задумал?
Лунослав взглянул на проясняющееся небо. Бордовые тона в просветах пугали.
– В общем, нам понадобится мешок Влекущего.
– Хрена себе.
– Вот и я о том же.
Им ничего не оставалось, кроме как погрузиться в уазик и отправиться в декорации триумфа двухмесячной давности.
Она вышла из моря волновавшегося сухого ковыля. За волчьей ягодой виднелся асфальтобетонный заводик. Некрупное производственное предприятие, брошенное на откуп векам в пяти километрах севернее Старого Ивота.
То самое место. Туточки ребятки из бюро «Канун» и полиция во главе с квадратным колобком Питониным сшиблись с «ЗОЛОЙ» и Влекущим – демоническим эмиссаром и истоком ужасов Кануна. Лишь благодаря шельмоватости чертовидцев несмешной демон-уродец бежал, поджав хвост.
Порывы ветра швыряли колоски ковыля на битумные насосы, дробильно-сортировочное оборудование и прочий разобранный на металлолом хлам, предназначенный для изготовления битумоминеральных и асфальтобетонных смесей. Пробившееся сквозь свинцовое покрывало солнце колотилось о злосчастный ангар, ставший в свое время вместилищем конфликта между светом и тьмой.
Она поцыкала зубом и направилась в сторону блестевшего купола. В голове свербело: как она обо всём знает – ничего не зная? Хороший вопросик. Особенно учитывая, что ее кабачок-проводник, возвращавшийся на крыльях куриного помета каждый год, пал жертвой ее же громоздкой задницы.
Но кто тогда показал детали страшной сказки о заводике и рассказал о сестрах? Очередной провал в памяти.
Сестры…
Она оглядела себя. Некрасивая и нескладная, в вязаной кофте, напоминающей сплетение сизых червей, и в длинном платье до пят, превращавшем любую женщину в матрону монастыря. И фамилия у нее такая чудна́я.
Со-су-ли-на.
Она кивнула. Да, это про нее.
В вечно мутной голове забрезжили осколки тщательно блокируемых воспоминаний.
Пососи мою сосульку. Давай же, сосуля. Сделаем весну на кончике вместе.
Эти были первые слова, что она услышала, придя в себя в том вонючем переулке. Сверкала вывеска бара «Промокшая Матильда». Терлись брюхами об асфальт крысы. А какой-то мужик, зажав молоденькую девочку у водостока, впихивал той в рот самую неаппетитную штуку, что она видела.
Давай же, сосуля.
Со-су-ля.
Ей понравилось это слово. Оно пахло оранжевым. Оно стало ее. Она – Сосулина. А потом ей на глаза попалась надпись на углу бара, сделанная флюоресцирующей розовой краской: «АЛЛА ХОРОШАЯ. ПОТОМУ ЧТО КУШАЕТ ЭТО 3 РАЗА В ДЕНЬ». И номер телефона. Молоденькая девушка, та самая «Алла», как раз начала добывать себе пропитание. Видимо, сейчас был вечерний прием чего бы она там ни употребляла.
Алла – хорошая.
Это ей тоже понравилось. Затем она устремилась по магистрали из твердых звуков, похожих на улыбающиеся краюшки хлеба. Они привели ее к заброшенному подсобному хозяйству. Опустевшая свиноферма ей тоже пришлась по вкусу. Но то, что она не помнила себя прошлую, радовало ее куда больше. Она просто возникла из ниоткуда, как стул, услужливо поданный висельнику.
В кусачие дни минувшего она кем-то была. Может, волчонком, или медвежонком, или лисенком… Лисенком? Лиса…
Ли́сса!
Сосулина с мычанием замотала головой. Она боялась этого имени, ненавидела его. Потому что в нём пульсировали они – люди-пузыри, консервированные крики и океан, обнюхивающий человека на пальце. Выстраданная реальность вновь грозила обернуться карнавалом из конфетти и безумия.
Она понянчила хрустального ежика, купленного в музее хрусталя, и налегла на облупившиеся двери ангара. Ржавчина застонала. Нога погрузилась в песочное нечто. Внутри простирались серо-пепельные барханы с моргавшими металлическими зрачками – костяная мука́ и окровавленные монеты желаний из разных эпох и миров. И то, и другое – истинное содержимое дьявольского мешка, наделявшего Влекущего властью пожинать жизни.
За опорными колоннами мерцала дневная тьма.
Сосулина прижала ежика к левой груди, поджала ногу и запрыгала вглубь. Затянула бессмысленную считалочку.
На
Мертвой
Ноге
Сидели:
Мигрень,
Огонь,
Дольки шрапнели,
Безбожник,
Сырой.
Кто
Хнычет
Там за стеной?
Говори поскорей,
Не задерживай
В ведрах
Письки людей!
Неожиданно в ответ прыснул мелодичный смех. А потом раздался до ужаса знакомый голос:
– Как же нам тебя не доставало, сестра! Иди к нам.
Сосулина, спотыкаясь и запинаясь, с удивлением потрусила вперед. За северо-западными опорными колоннами она натолкнулась на двух женщин. Ясных и чудовищных. Они походили на разорванный надвое луч солнца, из которого вычленили стерильную белизну и ультрафиолет.
Первая – красотка с чувственным ликом, словно запечатлевшим негу утренней постели, и пшеничными волосами. Белоснежная, простроченная золотом туника. Алый поясок. Вторая – настоящая страхолюдина. Отталкивающее лицо-негатив с черными белками и меловыми зрачками. Парившие выцветшие волосы, похожие на паклю. Сухая грязь на ровных зубах. Похожий на рваную тень сарафанчик. В мертвенных руках – ивовый прутик с бронзовым копытцем на конце.
Босоногие.
Сосулина знала их, хоть и отчаянно желала забыть.
Аделаида, мать лесов и союза двух тел у очага, и Умертвина, посланница смерти и похоронной хвои.
– Так это из-за вас, дрянные девки, со мной в два часа ночи заговорило облепиховое варенье? Его липкий сладкий голосок сказал, что здесь меня дожидаются сестры. Наврало. Облепиха же – тупица! Потому что у дурочки, кроме ежегодного кабачка, никогошеньки нет. Да-да! – Сосулина протянула хрустального ежика. – Кушайте на здоровье. Это вам.
Умертвина перевела страшные глаза на ежика и коснулась его прутиком. Сквозь хрусталь невообразимо полезли еловые иголки, с тонюсеньким звоном расколов его. Изувеченный презент тихо упал в костяную муку́.