Валленштейн

Члены трибунала при появлении кардинала и его грозной свиты невольно привстали с мест, оказывая должное почтение к одному из высших иерархов католической церкви.

— Слава Иисусу, — приветствовал всех присутствующих кардинал. — Благословен Господь, открывший нам истину в этом свете, — проговорил он и изящным жестом тонкой руки благословил всех.

Епископу и остальным членам трибунала ничего не оставалось, как склониться в глубоком поклоне.

Кардинал, окинув беглым взглядом застенок и недолго задержавшись на палаче и его жертве, слегка улыбнулся и произнёс почти без всякого выражения:

— Однако я вижу, что следствие продвигается довольно успешно и явно идёт к концу. Для его завершения достаточно лишь нескольких ударов молотка, и истина восторжествует. Как хорошо, что подследственный в состоянии давать показания. Не так ли?

— Ваше высокопреосвященство, мы действительно далеко продвинулись, совершая это богоугодное дело, — подтвердил епископ, с трудом сдерживая раздражение.

— Замечательно, я в этом ничуть не сомневался, — по тонким губам кардинала скользнула ироническая улыбка. — В таком случае мне остаётся лишь убедиться в этом лично, после чего вы сможете передать подследственного в руки светской власти для последующего аутодафе[13] и сожжения на костре. Если же этот несчастный раскается и отречётся от заблуждений, на него будет наложена соответствующая епитимия, и он будет отпущен с миром замаливать свои грехи.

— Ваше высокопреосвященство, этот упрямый нечестивец настолько погряз в своих еретических заблуждениях, что не желает даже слышать о покаянии, — процедил епископ сквозь зубы.

— Неужели? Как нехорошо со стороны этого грешника. Любопытно бы проверить, насколько упрям этот нечестивец. — С этими словами кардинал резко повернулся к Валленштейну, возле которого, переминаясь с ноги на ногу, топтался палач, и велел: — А ну, разуйте его! Освободите его от этой деревянной испанской обуви!

Палач было замешкался, но по знаку епископа и под пристальным, немигающим взглядом кардинала неохотно освободил ноги рыцаря из колодок.

— Итак, сын мой, ты признаешь себя виновным? — спросил кардинал Людовици, обращаясь к нему.

— В чём, ваше высокопреосвященство? — задал дерзкий вопрос Валленштейн.

— Здесь вопросы задаю я, — резко заметил кардинал. — Поэтому отвечай мне быстро и коротко, сын мой! Итак, ты знаком с учением Коперника?

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Ты разделяешь его взгляды на мироздание?

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Увлекаешься также и астрологией?

— Есть такой грех.

— Хорошо, что ты признаешься в этом. Увлечение твоё хоть и не безобидно, ещё небольшой грех, однако, судя по всему, ты пошёл несколько дальше мессира Джованни Баттиста Сени[14] и уже совершенно исказил в своих философских мудрствованиях учение Николая Коперника, благочестивого служителя нашей Святой Католической Церкви, каким был в своё время этот преданный святой истине и Богу человек. Поэтому закономерен вопрос: не попал ли ты, сын мой, случайно под тлетворное влияние несчастного упрямца Джордано Бруно, его еретической философии?

— Я действительно знаком с учением мессира Бруно, но далеко не разделяю его взгляды на мироздание, — ответил рыцарь совершенно искренне.

— Отчего так, сын мой?

— Учению мессира Джордано Бруно не хватает точных математических выкладок, системы доказательств. Я же привык верить только чётко выраженным научным доказательствам.

— А Священному Писанию?

— Ему тоже, — усмехнулся про себя Валленштейн, голос которого по-прежнему звучал искренне.

— Всё понятно, сын мой. Значит, ты отрекаешься от богопротивной ереси бедного упрямца Джордано Бруно?

— Я никогда не разделял его взгляды, — ответил Валленштейн, — о чём уже сказал вам, ваше высокопреосвященство.

— Тогда каким образом, сын мой, ты очутился здесь? — удивился кардинал Людовици.

— Для меня это — тоже загадка, — пожал плечами узник.

— Благодаря своевременному сообщению одного благочестивого человека, который в отличие от этого подлого нечестивца не впал в богопротивную ересь и сохранил верность святому апостольскому престолу, — вмешался в разговор епископ Берберци.

— Значит, по доносу, — заключил кардинал. — Однако, как видите, истина всё-таки восторжествовала и благодаря Провидению заблудшую овцу удалось вовремя вернуть на путь Божьей благодати. Остаётся наложить на этого несчастного соответствующую епитимию и отпустить с миром, чтобы, совершая паломничество по святым местам, он замолил свои вольные и невольные грехи. Милость нашего Господа Бога бесконечна, а наша Матерь Католическая Церковь никому не мстит и даже никого не наказывает, но лишь требует полного отречения от богопротивной ереси и полного покаяния в содеянном, ибо только таким образом можно полностью смыть всю гнусную мерзость совершенных по недомыслию грехов, какими бы они тяжкими ни были. Итак, ты раскаиваешься в содеянном, сын мой? — обратился кардинал к Валленштейну.

— Да, ваше высокопреосвященство, раскаиваюсь.

— В таком случае, сын мой, я лично тебя исповедую и наложу на тебя соответствующую епитимию. — Кардинал резко развернулся к членам трибунала и спросил: — У вас есть какие-либо вопросы к подследственному?

Епископ Барберци, еле сдерживая готовое вырваться наружу бешенство, горько сожалел, что не позаботился о том, чтобы проклятые иезуиты не пронюхали об этом узнике. Валленштейн был задержан по доносу одного из вагантов, входивших в тесный круг товарищей по весёлым пирушкам, дракам и любовным похождениям, некоего хитрого голландца по имени Айзек Розенвельт, имевшего богатых родственников в Германии и Голландии и сделавшего всё возможное, чтобы Валленштейн очутился а застенках инквизиции. Однако епископ Барберци не учёл или забыл, что этот проклятый богемский рыцарь закончил иезуитский коллегиум в Ольмюце, а хитрые и пронырливые отцы иезуиты своих бывших воспитанником не выпускают из поля зрения. «Эх, если бы сейчас в Падуе был архиепископ Мараффи, генерал[15] ордена Святого Доминика, тогда бы коварным иезуитам ни за что бы не удалось освободить этого проклятого нечестивца с золотыми шпорами! — с досадой размышлял епископ. — Кто-то из иезуитов пронюхал о ведущемся следствии и позаботился, чтобы сюда из Рима прибыл сам кардинал Людовици». Однако делать было нечего. Негодяй почти три месяца приводил учёных братьев-доминиканцев своими софистическими упражнениями в отчаяние, но лишь здесь появились иезуиты, признал свои грехи и встал на путь Божьей благодати! Будь он проклят!

— Рыцарь фон Валленштейн отправится со мной в монастырь ордена Иисуса, где я его исповедую, — произнёс кардинал тоном, не терпящим возражений, — поэтому вы, братья, не забудьте записать в следственный протокол, что рыцарь полностью отрёкся от всех своих еретических заблуждений, покаялся и встал на путь истины. Это зачтётся как большой успех местной инквизиции, — произнёс он последние слова с лёгкой иронией.

Епископу Барберци ничего не оставалось, как кивнуть отцу датарию, и тот усердно заскрипел пером по бумаге.

В иезуитском монастыре после исповеди, носившей почти формальный характер, и наложения епитимии, заключавшейся в обычном строгом недельном посте, самобичевании по утрам и перед вечерней молитвой и, естественно, в обязательном паломничестве в Рим с целью лобызания священной туфли Великого Понтифика, кардинал Людовици сказал на прощанье ещё не пришедшему в себя Валленштейну:

— Ты, сын мой, родился в еретической протестантской семье, учился в школе Богемских братьев, где ещё больше набрался еретического духа, но затем учился в нашем иезуитском коллегиуме довольно успешно — если не считать твоих похождений, связанных с дуэлями, — и мы уже давно наблюдали за тобой. Нас очень обрадовало, что ты хотел тайно перейти в католичество. Но этого мало. Ты, сын мой, должен стать настоящим защитником нашей истинной веры от козней еретиков-протестантов. Мы будем не только внимательно наблюдать за тобой, но и вести тебя к великим делам и к нашей главной цели — построению Всемирной Католической империи. За отпущенный человеку короткий век это вряд ли удастся, но каждому доброму католику необходимо сделать свой вклад в построение фундамента, на котором рано или поздно будет воздвигнуто величественное здание этой империи. Ты, сын мой, в этом благом деле можешь оказать нам неоценимую помощь. Я вижу, что ты способен на великие дела и подвиги во имя нашей Матери-Церкви. Не сомневайся, мы вовремя укажем тебе путь, вовремя откроем перед тобой нужные двери и будем пристально следить за твоими успехами. Во имя достижения нашей великой цели мы сумеем вознести тебя на небывалую высоту даже для человека, в жилах которого течёт благородная кровь римских цезарей. Однако предупреждаю — остерегайся стать жертвой собственной гордыни и властолюбия, и особенно самой мысли, что ты сможешь осуществить свои честолюбивые замыслы, используя наш орден: возмездие будет скорым и неотвратимым, ибо всё в руках лишь всемогущего Господа Бога, а наш орден — только карающий меч в его деснице. Теперь прощай, сын мой. Сейчас над всем христианским миром нависла смертельная угроза со стороны Оттоманской Порты. Твоей настоящей епитимией будет продолжение путешествия за подвигами, но с этого момента только во славу нашей матери церкви. Хорошо подумай над этим, сын мой.

13

Аутодафе — исп. и порт, auto da fe — акт веры — церемония приведения в исполнение приговора инквизиции, включала торжественную процессию, молебен, оглашение приговора и его исполнение светской властью. Последнее аутодафе было совершено в 1826 г.

14

Знаменитый итальянский астролог начала XVIII века. (Прим. авт.)

15

Генерал — глава религиозного ордена или конгрегации, избирался на генеральной конгрегации (съезде) ордена сроком на 3 года или 6 лет (у иезуитов пожизненно).