Валленштейн

И минуту помедлив, она добавила:

— Возможно, Хрофт[105] и Фрейя считают, что вы ещё недостаточно совершили подвигов в Мидгарде[106], чтобы попасть в Асгард и принять участие в пире среди избранных воинов в Вальгалле.

— Похоже, ты права, язычница. Моё путешествие за подвигами ещё не закончилось, — согласился Валленштейн и снова впал в забытье.

Молдавский господарь бросил против обнаглевших казаков отборный отряд конницы в четыре тысячи сабель, его вёл лично Лупул. Он повис у казачьего полка на хвосте, не давая ему передышки ни днём, ни ночью, стремясь навязать противнику решающее сражение в невыгодных для того условиях. Однако сотник Мак с казаками быстро уходили в сторону Заставны. Возле этого древнего русского селения Лупул, наконец, настиг дерзкого сотника. Казаки быстро разбили укреплённый лагерь, по кругу обнеся его возами, укрылись за спешно насыпанными высокими земляными валами. У казаков из-за их малочисленности не было никаких шансов устоять против бешеного натиска отряда Лупула. Разыгравшееся сражение было кровавым и упорным. Казаки вели огонь из своих укреплений по наступающей солдатской коннице, и выкурить их оттуда или хотя бы выманить на вылазку никак не удавалось. Развязка наступила 29 ноября после полудня: в тыл наступающей молдавской коннице, которую на приступ казачьего лагеря вёл лично Лупул, внезапно ударил свежий, усиленный полк Конашевича-Сагайдачного. Удар полторы тысячи сабель был столь внезапным и мощным, что Лупул на некоторое время растерялся, а опомнившись, увидел, что казаки, подошедшие с тыла, уничтожают его отборную конницу, и из казачьего лагеря в открытый бой двинулся полк сотника Мака, и отчётливо понял, что попал в ловушку. Казаки, почуяв превосходство, принялись безжалостно уничтожать ошеломлённого противника, никого не беря в плен. Среди молдаван началась паника, перешедшая в повальное бегство и, несмотря на все усилия Лупула, предотвратить его не удалось. Остатки войск противника казаки преследовали до самого Сирета, а Лупулу, который потерял почти три четверти своей армии, удалось добежать до Сучавы и скрыться в крепости на Господарском холме. Все ворота в столице княжества и в самой крепости наглухо закрыли, на стенах выставили усиленную охрану, крепостные орудия зарядили, готовясь к отражению штурма. Гонцы господаря помчались во все уезды с приказом для пыркелабов: немедленно собирать ополчение и спешно двигаться к Сучаве.

Большинство жителей столицы, узнав о страшном поражении Лупула под Заставной, попрятались в подвалах своих домов, с ужасом ожидая вторжения в город свирепых казачьих орд, не уступающих в своей жестокости и алчности знаменитым гуннам. Однако полковник Конашевич-Сагайдачный, несмотря на жажду добычи, трезво оценив свои возможности, ограничился тем, что начисто разграбил Сирет и селения, попадавшиеся на обратном пути в Речь Посполиту.

— Сжигать всё дотла и уничтожать всех, кто посмеет оказать нам, сечевым рыцарям, сопротивление! Выше малиновые знамёна и чёрные бунчуки! В плен никого не брать! — призвал Конашевич-Сагайдачный казачьих старшин и, наблюдая за разгорающимся в Сирете пожаром, грозил: — Я надолго отобью охоту этих ромейских цыган и турецких рабов воевать с казаками!

Захватив приличную добычу, казаки напоследок обчистили Черн и, сжигая и грабя всё на своём пути, покинули северные земли Молдавского княжества, так называемую Цара Фаджилор, ушли к родным берегам Днепра-Славутича, в широкие привольные степи, где на острове Хортица их ждало сечевое братство. Пути двух великих воинов, рыцаря Валленштейна и полковника Конашевича-Сагайдачного, разошлись навсегда.

Полковник, заглянув напоследок в маркитантский фургон, не позволил будить обессилевшего от горячки рыцаря и, протянув девушке дорогой турецкий кинжал в золотых ножнах, велел отдать его Валленштейну, когда тот очнётся. После этого, хлестнув нагайкой своего коня, он, не оглядываясь, помчался к движущейся на восток колонне казаков.

У фургона остались только барон фон Илов и шесть чудом уцелевших рейтар.

Они вернулись в Чехию, двигаясь через земли Речи Посполитой, однако в Чехии сильно страдающий от раны Валленштейн долго не задержался: едва Лукреция фон Ландтек узнала о его возвращении, как он вместе с Ингрид очутился в одном из её богатых моравских поместий.

Валленштейн ни за что не хотел расставаться с белокурой маркитанткой, и баронесса, скрепя сердце, оставила её в качестве служанки при рыцаре. Здоровье его внушало серьёзную тревогу лекарям: правое бедро сильно распухло, покраснело, и из открытой раны шёл отвратительный запах гнили. Встревоженная Лукреция на всякий случай пригласила католического пастора соборовать больного. Почти одновременно с пастором у постели Валленштейна появился бакалавр медицины, в котором тот с удивлением узнал иезуита Муцио Вителески. Он уже был профессором ордена иезуитов и в настоящее время одним из приближённых людей к самому генералу. Трудно сказать со всей определённостью, какой фактор стал решающим в выздоровлении Валленштейна: появление священника со святыми дарами или своевременное вмешательство в процесс лечения иезуита, обладающего обширными медицинскими познаниями, в том числе и навыками в области хирургии. Вителески настоял на срочной операции, поскольку иначе Валленштейна ожидала смерть. Операция оказалась довольно сложной, но иезуит справился с ней блестяще, искренне удивляясь мужеству своего пациента, который за всё время, пока из раны удаляли гной и разложившееся мясо, лишь временами морщился, при этом не издав ни звука.

Когда дело пошло на поправку, Валленштейна навестил епископ Пазмани и попытался внушить ему, что чудесное исцеление было бы невозможно без вмешательства высших сил, предложив приобщиться, наконец, к «истинной вере». Епископа горячо поддержала баронесса.

Доблестный рыцарь попросил немного времени, чтобы обдумать этот важный шаг, и наутро, когда с восходом зимнего солнца к нему снова явился епископ, Валленштейн охотно согласился принять католичество.

Епископ и баронесса были на седьмом небе от радости, что Провидение так неожиданно ниспослало на строптивого рыцаря покладистость и благочестие. Однако истинная причина его поступка была гораздо прозаичнее. Когда замок уснул в ранних зимних сумерках, а Ингрид, ставшая сиделкой при выздоравливающем рыцаре, расположилась с рукоделием в его покоях и тихим приятным голосом напевала нескончаемо длинные шведские песни о древних богах и героях, Валленштейну захотелось хлебнуть доброго вина. В последнее время он сильно пристрастился к нему, объясняя это тем, что вино не просто веселит душу и сердце, сокращая запасы винных подвалов баронессы, но и восстанавливает силы, а это ему так необходимо. Иногда за день он умудрялся выпить две дюжины бутылок, хотя Ингрид, видя как Валленштейн, откупорив очередную бутылку, жадно приложился к горлышку, сказала с горечью:

— Немногие католические прелаты могут похвалиться тем, что вас перепьют, ваша милость, хотя больших пропойц, пожалуй, не найти на всём белом свете.

— А разве лютеранские[107] попы меньше пьют? — несказанно удивился Валленштейн.

— Пожалуй, гораздо меньше, ведь они большие ханжи и скряги, — серьёзно подтвердила Ингрид.

— Какая разница, на каком языке петь псалмы и каким образом причащаться, но, пожалуй, мне и в самом деле следовало бы родиться католиком. Греши, сколько влезет — пьянствуй, обжирайся до рвоты, блуди, но только не забудь вовремя исповедоваться у первого попавшегося католического монаха, такого же пьяницы и прелюбодея, как и ты, и всё готово — ты очередной раз спасён. Очень удобная религия, и, я думаю, что моё будущее стоит мессы[108].

— Вы правы, ваша милость, — усмехнулась Ингрид. — На мой взгляд, католические попы — более подходящая компания для настоящего рыцаря, чем протестантские ханжи с их унылыми, постными лицами.

105

Хром — одно из 56 имён Одина (Прим. авт.).

106

Мидгард или Маннхейм — в скандинавской мифологии Мир людей.

107

Лютеранские — относящиеся к лютеранству, одному из направлений протестантизма, возникшего в результате Реформации и получившего название по имени основоположника Мартина Лютера (1483-1546), который призывал к борьбе против папства и католической иерархии. Его 95 тезисов стали сигналом начала реформистского движения.

108

«... будущее стоит мессы» — перефразированное высказывание вождя гугенотов Генриха Бурбонского (1563-1610) «Париж стоит мессы». По свидетельству анонимного автора книги, изданной в 1622 г., эти слова он произнёс в 1593 г., когда отрёкся от кальвинизма и принял католичество, что обеспечило ему французский престол, на который он вступил под именем Генриха IV.