Валленштейн

Нордланд остался доволен отведённой ему просторной уютной комнатой и особенно тем, что соседей по ночлегу не предполагалось, а в забитом солдатами герцога Валленштейна Эгере — это было исключительной роскошью. Он распорядился, чтобы ужин на двоих доставили наверх, так как чувствовал себя очень уставшим и разбитым после долгой утомительной дороги. Путь от Берлина через Торгау, Дрезден, Усти, Жатец, Пльзень до этого захолустного богемского городишки занял почти две недели. Маркграф фон Нордланд очень спешил сюда для встречи с самим герцогом. По этой причине он на протяжении почти ста последних миль не останавливался ни в одном постоялом дворе, ни в одном придорожном трактире, собираясь добраться до намеченной цели как можно скорее, только после этого как следует отоспаться, а затем ранним утром явиться на приём к Валленштейну и передать ему важные письма от курфюрста Бранденбургского и шведского канцлера. От быстроты ответа герцога на эти письма зависела вся дальнейшая судьба Германии, а может быть, и даже всей Европы. Смертельно уставший маркграф, который из жалости к юному слуге большую часть тяжёлой дороги сам сидел на козлах и правил каретой, сбросил, наконец, с себя тяжёлый, пропитанный влагой, длинный зимний суконный плащ и камзол, стянул с себя высокие кавалерийские ботфорты, положил перевязь со шпагой, пистолеты и оба кинжала на табурет и тут же свалился, как подкошенный, на широкую деревянную кровать, почти мгновенно уснув.

Вскоре хозяйка лично доставила ужин: несколько колец колбасы с острой приправой, ветчину, миску горячих кнедликов, щедро политых свиным салом со шкварками и с капустным гарниром, а также обязательный жбан с подогретым пивом и бутылку контушовки. На всякий случай был доставлен и вместительный кувшин с подогретым красным вином. Слуга воровато оглянулся и быстро всыпал в пиво и вино какой-то белый порошок, который тотчас растворился, но Мишель на этом не успокоился: откупорив бутылку с контушовкой, всыпал зелье и туда. Подождав немного, он энергично затормошил хозяина.

Нордланд с трудом разлепил веки и пробормотал:

— В чём дело, малыш?

— Ваша милость, ужин готов и ждёт вас на столе!

— Отлично. Сейчас я займусь им, только ещё немного отдохну, — зевнул маркграф и, с наслаждением вытянув длинные ноги, затёкшие от долгого сидения на козлах кареты, окончательно уснул, прежде полусонным взглядом успев проследить за тем, как Мишель задвинул засов на тяжёлой дубовой двери.

Увидя, что маркграф фон Нордланд крепко спит, слуга растерялся, он был твёрдо убеждён, что его господин с дороги обязательно выпьет крепкого вина или пива с подмешанным зельем и уснёт крепче, чем следовало бы. Пастор Вейсгаупт, снабдивший его этим порошком ещё в Шверине, велел, когда будет необходимо, любой ценой усыпить проклятого обладателя звезды Вотана и сдать его ещё тёпленьким отцам-иезуитам. Теперь же хитроумный план явно проваливался: иезуиты уже наверняка ждут условный сигнал. Юноша был в глубоком отчаянии. Беспомощно осмотревшись, он заметил кувшин и таз для умывания. Заглянув в кувшин и убедившись, что он полон воды, Мишель осторожно перенёс его ближе к табурету, на котором лежало оружие маркграфа и, побродив немного по комнате, специально с грохотом опрокинул один из стульев.

Нордланд вздрогнул, приоткрыл осоловелые от сна глаза и пробормотал под нос:

— Отдыхай, малыш. Завтра у меня будет трудный день, — и, перевернувшись на другой бок, снова уснул.

Мишель терпеливо подождал ещё с полчаса, затем, разуваясь, умышленно грохнул башмаком об пол — Нордланд не шевельнулся. Тогда полностью разувшись, слуга подкрался к кровати господина, осторожно взял с табурета один из пистолетов и опустил его рукояткой вниз в кувшин с водой, подержав его в воде, вытащил, аккуратно вытер оружие полой камзола и положил на прежнее место. То же самое он проделал и с другим пистолетом. Затем Мишель, взяв оба хозяйских кинжала и шмыгнув к камину, сунул их глубоко в дымоход. Оставалось похитить самое опасное оружие бывшего личного фехтовальщика Валленштейна — его быструю, словно молния, шпагу. Слуга долго не решался приближаться к безмятежно храпящему господину: бульдожье лицо маркграфа внушало ужас экзальтированному юноше. Со всеми предосторожностями, отодвинув засов на двери, освобождая себе путь к быстрому отступлению, он снова подкрался к ложу беспечно спящего хозяина. Отстегнуть ножны со шпагой от перевязи Мишелю удалось без малейшего шума, затем он схватил подсвечник с горящей свечой и, поставив её на подоконник, кошачьим шагом бросился к двери. Осторожно приоткрыв её, Мишель с ужасом услышал, как скрипнули петли — раскатом грома показался коварному слуге этот тихий, еле слышимый скрип. Маркграф на этот, едва слышимый шум, никак не отреагировал, а слуга, словно юркий хорёк, прошмыгнул в щель и, оказавшись в коридоре, оставил дверь приоткрытой и со всех ног бросился в противоположный конец коридора, где одна из дверей тотчас приоткрылась, и рослый бородатый человек с хищным носом и чёрными глазами навыкате поманил его толстым волосатым пальцем к себе. Юноша с радостью узнал кальвинистского кантора Шнархера и вздохнул с облегчением, радуясь, что, наконец, отомстит своему господину. Когда тот четыре года назад спас его от экзекуции и увёл с собой, Мишель, нежный, похожий на девочку, надеялся, что ему в будущем предстоит ублажать своего нового хозяина и мило развлекаться с ним. Но увы! Вместо этого ему предстояло выполнять много различных работ в доме своего нового хозяина, подолгу упорно тренироваться в фехтовальном зале. Рапиры, шпаги, палаши, сабли, кинжалы и другое холодное оружие до смерти надоели мечтательному экзальтированному юноше, и он с тоской вспоминал мягкие нежные руки графа Пикколомини и те ласки, которыми они награждали друг друга. Мишель вынужден был заниматься самыми грязными работами: мыть полы и окна, чистить ненавистное оружие и доспехи, за что люто возненавидел своего господина и мечтал жестоко отомстить ему.

Нордланд всё-таки проснулся от какой-то непонятной тревоги. Чувство опасности у этого необыкновенного человека было развито до предела. Продрав сонные глаза, он заметил, что дверь в комнату приоткрыта.

— Эй, малыш! — промычал он.

Никто не отозвался. Усилием воли маркграф, приходя в тихое бешенство, окончательно прогнал остатки сна и поднялся с кровати и босиком побрёл к двери. «Куда девался этот паршивый щенок? Наверняка подался в отхожее место, — решил Нордланд и грубо, по-солдатски выругался, запирая дверь на засов. — Постучится, когда вернётся, мерзавец. Тогда я всыплю ему как следует!»

Тут его взгляд случайно упал на табурет с оружием и амуницией. Маркграф сразу заметил, что чего-то явно не хватает, правда, спросонья не сразу сообразил, что остался без шпаги и кинжалов. В следующий момент он бросился к своей перевязи. Сон, как рукой, сняло. Нордланд поспешно обулся и, схватив пистолеты, отодвинув засов, бросился наружу с явным намерением прорваться в конюшню к лошадям. Но, добежав до лестницы, едва успел увернуться от мушкетного залпа, бросившись лицом на пол. Только он поднялся, как защёлкали пистолетные выстрелы. Пришлось спешно ретироваться назад. Недалеко от своей комнаты Нордланд наткнулся на Нитарда и ещё двух иезуитов. Маркграф спустил курки обоих пистолетов, целя иезуитам в головы, но раздались лишь сухие щелчки кремнёвых замков. Швырнув бесполезное оружие в противников, он вынужден был отступить в свою комнату, куда его, как в западню, загоняли иезуиты. Нордланд успел задвинуть тяжёлый засов за собой и бросился к окну, но тотчас отпрянул назад, спасаясь от пуль, выпущенных снаружи. Дверь, задвинутая на мощный засов, содрогнулась от тяжёлых ударов и вскоре с грохотом слетела с петель. Маркграф выхватил карманный двухствольный пистолет и выстрелил два раза подряд, — лишь одна пуля достигла цели и вошла в грудь послушника, которого Нитард предусмотрительно послал вперёд. Маркграф схватил тяжёлый табурет и с огромной силой метнул в ворвавшихся в комнату иезуитов, вооружённых шпагами и кинжалами.