Водоворот

– Конечно. Но автобусы ходят до восьми.

– А маршрутки?

– Здесь нет маршруток, только такси.

– Вот и хорошо. Поедем на такси.

Влада всегда тратила больше, чем Ковалев мог заработать, но он не упрекал ее за расточительность, а она не ставила ему в вину размер его зарплаты.

Из-за неумения топить печку Ковалев снова лег спать поздно и мгновенно заснул.

Его разбудил тот же самый кошмар, что и прошлой ночью, только на этот раз грохот поезда ему приснился – Ковалев проснулся в полной тишине и сел на кровати. Было жарко, как в сауне, на спине майка промокла от пота.

Из угла комнаты на него смотрели два зеленых глаза, и, как продолжение кошмара, раздалось негромкое, но отчетливое рычание. Не горел только ночник, иначе бы Ковалев подумал, что все еще спит. Наверное, он и в самом деле еще не проснулся толком, потому что не удивился и не испугался, а встал и сказал в темноту:

– Ну вот ты мне и попался…

Собственный голос разбудил Ковалева окончательно, он понял, что стоит посреди темной комнаты, и, конечно, в углу никого нет. Он включил торшер – ходики показывали два часа ночи. Значит, он проспал всего около часа… От печки шли осязаемые волны жара – наверное, на этот раз он топил ее слишком долго, уверенный, что как только дрова прогорят, так печь начнет остывать.

В детстве он мечтал вырасти, стать сильным и отомстить страшному волку за свои ночные страхи. Ковалеву стало смешно: а ведь он жалеет, что волка в углу не оказалось… Это место, похоже, нарочно сводит его с ума.

На следующее утро ветер стих, на небе высыпали звезды, а лужи покрылись сухой ломкой коркой льда; грязь хрумкала под ногами, с непривычки мерзли уши и руки.

Ковалев снова боялся опоздать и по мосту шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком. А в самом его конце, над берегом, поскользнулся и едва не упал, но единственной потерей оказался фонарик, выпавший из рук и провалившийся между шпал – внизу мелькнул огонек и погас. Фонарика было жалко, и Ковалев решил, что вернется поискать его после завтрака, когда рассветет.

За завтраком во время чтения молитвы Селиванов демонстративно глотал манную кашу, и Аня вовсю старалась за ним поспеть. Ковалев подумал и к ним присоединился – пусть лучше это выглядит невежливо, но нельзя не поддержать Селиванова и его протест, из каких бы хулиганских побуждений он ни шел.

Зоя Романовна смотрела на Селиванова как будто бы равнодушно, но Ковалев почему-то выражению ее лица не верил.

А та, садясь за стол, поглядела на Ковалева в упор и сказала:

– Вы дурно воспитаны, молодой человек.

Он не стал возражать, хотя и углядел в этом камушек в огород бабушки и деда, которые много сил и времени потратили на его хорошие манеры.

Зоя Романовна придвинула к себе тарелку и, не дождавшись возражений, продолжила:

– В любом другом месте это ваше личное дело, но здесь на вас смотрят дети. Будьте добры в следующий раз приступать к еде вместе со всеми.

Вспомнить разницу между принуждением и добровольным подчинением оказалось нетрудно, но Ковалеву пришлось убеждать себя в том, что ему скоро тридцать лет, а не десять, что он майор ВВС, а не нашкодивший пацан, и что подчиниться – это подставить под удар Селиванова.

– Я не дам вам повода давить на мальчика, который научил мою дочь есть молочный суп и манную кашу. – Ковалев кашлянул.

Зоя Романовна на секунду опешила от его ответа, рука с ложкой замерла на полпути ко рту – она явно не привыкла к неповиновению. Выдержать ее взгляд было нелегко.

– Не забывайте: вам сделали одолжение, разрешив находиться на территории детского учреждения, – быстро и тихо сказала она.

За стол, оглядываясь на детей, уселась Тамара Юрьевна.

– Зоя Романовна, сегодня утром в спальне младшей группы нянечка застала Селиванова… – сказала она с нескрываемым торжеством.

Ковалев едва не поперхнулся, а воспитательница продолжала:

– Он там ночевал, потому что якобы его брату было страшно ночью. Но другие мальчики признались, что вечером он рассказывал маленьким страшные истории! Ничего удивительного, что ночами им плохо спится!

Ковалев выдохнул: он не сразу сообразил, что у младшей группы две спальни. А Зоя Романовна не удивилась.

– Я поговорю с обоими.

Девушка-психолог опустила ложку и посмотрела на Зою Романовну:

– Вам не кажется, что ночные страхи детей в компетенции штатного психолога?

Надо же, Ковалев опять забыл узнать ее имя!

– Нет, не кажется, – ответила та. – Занимайтесь адаптационными и развивающими программами, этого достаточно.

– Я так и поступлю, – с деланной улыбкой и нарочито официально ответила девушка. – Но замечу, что последние исследования в этой области говорят о благотворном влиянии страшных историй на душевное состояние детей: освобождают от ежедневного стресса, снимают напряжение.

– Прекрасно, – кивнула Зоя. – Но не забывайте, что всякая история должна соответствовать возрасту ребенка. То, что пятнадцатилетнему оболтусу кажется забавным, для дошкольника станет непреодолимым ужасом. Не стоит доверять Селиванову освобождение детей младшей группы от стрессов.

– Девочкам из его группы вы это доверяете, – заметила девушка-психолог и негромко добавила: – К тому же истории, которые пугают старших ребят, обычно не тревожат младших. У маленьких просто не хватает жизненного опыта, чтобы примерить взрослые истории на себя.

Зоя ничего не ответила, лишь подарила девушке многозначительный взгляд, говоривший, что разговор был окончен еще на адаптационных программах.

Однако Тамара Юрьевна не унималась:

– Селиванов нарочно запугивает младшего братишку, а потом заявляет, что тому страшно по ночам!

– Тамара Юрьевна, вы же педагог. – Девушка-психолог изобразила на лице презрительную гримаску. – Витя Селиванов остро нуждается в доказательствах того, что он кому-то нужен, и роль защитника младшего брата – не самый худший способ, который он мог для этого избрать.

И снова, как накануне, после завтрака девушка-психолог осталась за столом.

– А здорово вы с Зоей… – с блуждающей улыбкой в пространство сказала она. – С тех пор как Надежда Андреевна умерла, вы первый…

– Первый что? – переспросил Ковалев, чтобы не оставлять недоговоренности.

– Ну… смогли ее осадить. Больше никто не может.

– Даже главврач? – удивился Ковалев.

– А ей-то зачем? Они же подружки. Батюшка, который здесь служит молебны, – брат Татьяны. Он на Зое жениться собирался, но она попадьей стать не захотела. – Девушка усмехнулась, если этот медленный и легкий изгиб губ можно было назвать усмешкой. – И пришлось ему податься в чернецы.

Вот как… Главврач – сестра священника… Неудивительно, что здесь разводят монастырские порядки.

– Скажите, – решился спросить Ковалев, – а Надежда Андреевна тоже была верующей?

– Да что вы… – Девушка мягко и плавно махнула рукой. – При Надежде Андреевне тут такого не было, она бы не позволила. А потом и началось: молельная комната, батюшка по четвергам… Знаете, вы на нее похожи чем-то. Она тоже всегда ломала Зоины манипуляции в корне. Я хоть и психолог, и то не всегда вижу, как Зоя это делает. Зоя из тех, кто ведает, – слово «ведьма» происходит от слова «ведать».

– Мне показалось или она все же христианка?

– Да, христианка. Более всего меня поражает именно это: ведать – и все равно служить этому злому, ревнивому богу… Не сомневаюсь, что она, в отличие от большинства духовных пастырей, в самом деле знает, чего хочет ее бог. Она слышит его, и он ее слышит, понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Вы что, действительно совсем-совсем атеист? – Девушка наклонила голову набок и посмотрела на Ковалева снисходительно, с легкой улыбкой.

– А вы?

– А я? А я вижу и знаю, что происходит. Обратите внимание: я не верю, а вижу и знаю. Здесь жил еще один человек, который видел и знал, но теперь он… Кстати, вы и его напоминаете, вот я и подумала, что вы тоже можете видеть.