Отчий дом

– Сейчас, сейчас, папа, вот вода… выпей… – трясущиеся пухлые руки не сразу обхватили тяжёлый стакан. – Тебе уже лучше? Ничего не болит?

– А?.. – мужчина прижал руку к груди и осмотрелся, будто в полусне. – Фима, ты здесь, моя хорошая? – наконец судорожно выдохнул он.

– Да, я с тобой. – Она поцеловала его руку в подтверждение сказанного. – А ты со мной? Не оставишь меня больше?

– Куда уж я денусь, старый баловень?! Я с тобой ещё не побыл как следует!

– Вот и хорошо, будем тебя на ноги поднимать всем женским коллективом! – подхватила дочь весёлый настрой отца.

– Даа… – протянул мужчина и с непривычным оттенком беспомощности и беспокойства в глазах взглянул на Серафиму. – А Мила, как она там?.. Не трудно ли справляться с таким большим хозяйством?

– Знаешь, на удивление вовсе нет… Энергичная такая, живая, всегда то там, то здесь, только рыжим хвостиком на голове успевает вилять… Смешная, конечно, но хозяйка неплохая, – задумчиво произнесла женщина и заметила, как отец будто бы вздохнул с облегчением. – Переживаешь?

– Как не переживать за свой женский коллектив? – Веер глубоких морщин в уголках глаз мгновенно сомкнулся, потемневшие губы растянулись в тёплой улыбке.

– Папа… Прости меня, я не хотела расстраивать и доводить всё до такого… – еле слышно проговорила Серафима, роняя взор на пушистый ковёр.

– Как я могу обижаться, милая? Ты вернулась, посвящаешь сейчас всё своё время мне, я должен тебя благодарить… Оставь это всё, это пустое. – Руки отца обхватили ладонь дочери и примиряющее сжали.

– Я хочу, чтобы ты знал, что я раскаиваюсь в своих словах, и обещаю, что не буду отныне тратить наше время попусту. – Ресницы вспорхнули, оголив ясный и любящий взгляд.

– Будем считать, что на этом договорились, хорошо? – Женщина кивнула, и ответные улыбки закрепили семейный договор окончательно. Сердце Серафимы немного успокоилось на этом, но чувства недосказанности и вины всё ещё тлели на потушенном костре недавнего волнения и угрызений совести. Женщина ясно понимала, что покой – ещё не якорь, а примирение – ещё не полный штиль, и корабль, отплывший уже давно от причала, не сможет достичь обетованной земли, если совместно не укрепить его палубу и не задобрить море достойными жертвами. Разговор будет продолжен в любом случае, она готовила себя к нему вот уже пятнадцать лет, оставалось подготовить к нему отца, утихомирить свои чувства и унаследованный пылкий нрав в груди. Дабы отвлечься от тяжёлых мыслей и найти приют ожиданиям, Серафима с упоением рассказывала Григорию Петровичу о своём сне, который осчастливила своим приходом мама, показывала панно, уже тронутое её рукой, и надрывно, почти плача, вновь и вновь просила прощения, вновь и вновь получая укоризненные взгляды отца, который простил её сердцем, ещё не приходя в сознание. Долгожданной ноты смирения в разговоре они достигли лишь тогда, когда Серафима позволила отцу вспомнить о её прошлом, в котором она была ещё подростком, но послушным, воспитанным и подающим надежды.

– Никогда не забуду твои глаза, когда ты впервые села на лошадь! – с горящим и смеющимся взглядом говорил мужчина. – Это просто было что-то! Такой восторженный и непоколебимый взгляд, будто бы ты не вылезала из седла с малых лет! Ха-ха… Сколько тебе было?.. Восемь, точно! Так вот, я Мише ещё говорю, мол, она у меня хоть и не боязливая, но может и забрыкаться в ответ – мало не покажется! Лошадь ей давай под стать, не рискуй! И дали тебе лошадь буланой масти, такая золотистая, с чёрной длиннющей гривой, красавица статная, ну по-другому не назовёшь! А жизни в ней сколько было, глаза добрые, но горят, будто сейчас смотрит жеребёнком, а потом как рванёт с места, только гривой мотнёт, и всё – ищи-свищи! Боялся, конечно, отпускать тебя, но ты меня успокаивала, что-то лепетала, а сама уже в седле… Прирождённая наездница и лошадей с детства полюбила… Моя заслуга! – мужчина гордо поджал губы и с нескрываемой надеждой спросил: – Вернулась бы сейчас? Хоть кружок один сделать?..

– Бог с тобой, папа, я же навсегда там останусь! Вот потом меня ищи-свищи! – Серафима зазвенела серебристым смехом, уколовшись слегка иголкой, которой расправляла недочёты на панно. На удивление самой себе, эти воспоминания приятным амбре окутали её естество, мягко и ненавязчиво рисуя образы и рождая ощущения, которые когда-то будоражили её юное сердце, и она не противилась им. – А если честно… скучаю очень по лошадям, по моей Люси, которая росла практически на моих глазах. Мы же воспитывали друг друга… Михаил Алексеевич много сделал для меня. Жаль, что я его разочаровала.

– Глупости! – тут же вступился отец, не теряя надежды вернуть дочь посредством ею любимого, но брошенного ремесла юности. – Он спрашивал меня на протяжении этих лет о тебе, интересовался, когда ты вернёшься в конный спорт… Люси без тебя зачахла. Ты же знаешь, как они к человеческой заботе привязываются – эти парнокопытные.

– Давай не будем об этом. – Серафима начала ощущать, что амбре воспоминаний становится далеко не приятным, а скорее навязчивым, сердце снова начало сжиматься, она поняла, что отец начал давить на жалость, единственное, что у неё осталось к себе. – Я не хочу всё это обсуждать, пойми меня правильно. Мне от этого не легче.

Мужчина обречённо прикусил губы и отвернулся к окну, империя его планов и надежд начала потихоньку рушиться – это нельзя было не заметить по его переменившемуся лицу, как по небу в плохую погоду, которая то подарит на мгновение ясное солнце, то зарядит дождями без предупреждения. Григорий Петрович нервно поставил чашечку с цикорием на поднос у кровати и со всей серьёзностью и мужской обидой взглянул на дочь.

– Ну вот что ты увидела в своём монастыре?! Что там тебе дали того, что не дал я? Как же всё это глупо…

– В храме, отец, – мягко и сдержанно проговорила Серафима, с трепетом чувствуя, что ситуация снова набирает обороты. – Я туда пошла не для того, чтобы смотреть, а для того, чтобы чувствовать… Чувствовать себя защищённой и понятой, понимаешь? И само собой, мне не дадут там того, что можешь дать ты – мой отец. Зачем ты себя расстраиваешь, скажи?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «