Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 6



Вот сцена казни какого-то мятежника. Бородатая голова его – на широкой дубовой плахе, руки стянуты сзади ремнем. Палач, с огромным блестящим топором и в красной рубахе, улыбается за его спиной.

Все это было сделано так выразительно, что даже становилось жутковато. Казалось, застывшее здесь время вот-вот дрогнет и снова пойдет, как ожившие старые часы. Казалось, что эти восковые фигуры замирают только днем, а ночью продолжают свою, неведомую нам жизнь. Казалось – до мурашек по спине, – что они внимательно провожают посетителей недобрыми взглядами.

И ребята, которые вначале в восторге подталкивали друг друга локтем – мол, во здорово, – теперь поеживались, чувствуя себя гостями, из тех, кого хозяева мечтают поскорей спровадить.

Миха особенно недоверчиво осматривал немецких рыцарей, стоявших по бокам широких двойных дверей. Один из них сжимал железной перчаткой рукоять длинного, беспощадно блестящего меча. Другой, поставив у ноги щит с черным вороном на красном поле, опирался на толстое окованное копье. Позы их были настолько естественны, что создавалось впечатление, будто эти доспехи внутри не пусты, а надежно защищают своим железом древних воинов. Казалось даже, что в прорезях забрала посверкивают живые и внимательные глаза. Злые и коварные.

– Эти-то наверняка по ночам шастают, – сказал Миха. – Ножищами железными топают.

– Ты прав, отрок, – насмешливо донеслось вдруг откуда-то со стороны.

Ребята вздрогнули, обернулись.

У окна, у небольшого рабочего столика, заставленного всякими баночками и скляночками, сидел молодой человек в гусарском мундире, похожий на оживший манекен. Он бережно натирал какой-то пастой ржавое лезвие кавалерийского палаша. Под его ловкой рукой прямо на глазах с клинка сползала шелуха времен, и старинное оружие начинало хищно поблескивать.

Молодой человек встал, протер лезвие тряпочкой и несколько раз взмахнул палашом – клинок грозно пропел в воздухе, оставляя за собой сверкающие полосы.

– Ты прав, – повторил молодой человек и вложил палаш в ножны, висевшие на поясной портупее у него на боку. – Все здесь, – он широко повел рукой, – живет своей жизнью.

Ребята подошли поближе.

Скрывая улыбку, юный гусар доверительно продолжил:

– Каждое утро, особенно в последнее время, я замечаю изменения в экспозиции. Без нашего участия.

– Это как? – хлопнул глазами Миха.

– Я вам открою тайну, – хитро прищурился молодой человек и зашептал: – Некоторые экспонаты оказываются не в том положении, что накануне. И даже, бывает, не на своем месте. То карты на столе не так разложены, то дуэлянты пистолетами поменяются. А однажды, – он поманил ребят пальцем, – я сам с вечера заменил свечи в подсвечниках... – Гусар выдержал эффектную паузу. – А утром от них одни огарки остались. Вот так, отроки... А с неделю назад золото со стола игроков исчезло. Монеты, конечно, фальшивые, не жалко, но разве в этом дело... Даже вот эти балбесы, – гусар указал на доспехи у дверей, – однажды поменялись местами.

– Что я говорил! – воскликнул Мишка с торжеством – и с каплей страха. – А князь? Исчез?

Молодой человек не удивился вопросу.

– Исчез, – кивнул он головой в великоватом ему кивере, от чего тот спрыгнул ему на нос. – Это исторический факт, – гусар вернул кивер на место. – Комната его была заперта, окно закрыто. И никаких следов князя. На столе – догоревшие свечи, пистолет со взведенным курком и таинственная записка...

– А пуговица? – не отставал Миха.

– Какая пуговица?

– Оторванная. На полу.

– А! – усмехнулся молодой человек. – А как же! Даже две. С «мясом».

Миха открыл было снова рот, но Колька постарался опередить его:

– А что было в записке?

– Я сейчас не помню в подробностях. Но одна фраза не забылась: «Мне все время кажется, что за мной наблюдают из-за стены чьи-то внимательные, злые глаза».

– Вот! – Миха даже руки в боки упер. – А они не верят, – окинул он широким жестом своих оппонентов.

– А эта записка сохранилась? – недоверчиво спросил Костик.

– Да, – легко согласился молодой человек. – Где-то в запасниках, в архивах графа, бывшего владельца этого дома. Если интересно, я как-нибудь ее разыщу. – Гусар снова вытянул палаш из ножен и положил его на столик. – А сейчас вам пора, отроки. Мы закрываемся. Заходите в другой раз. Спросите Сашу – меня Сашей зовут.

– Вот что, – решил Колька, когда они вышли из музея. – Ты, Миха, брось свои замогильные бредни. Если правда, что экспонаты иногда меняют свои места, значит, кто-то в самом деле бродит по музею ночами и что-то в нем ищет. А светит себе – свечами. И записочки эти – неспроста.

– Что ты предлагаешь? – спросил Костик.

– Предлагаю наблюдать за музеем. И днем, и ночью. По очереди.

– Чур моя очередь последняя, – воскликнул Миха. – Не люблю я привидения с глазами из стен. Однозначно.



Ребята прошли немного по аллее и уселись на скамью рядом с мраморной женщиной, которую Миха за ее вид обозвал Мегерой Милосской.

Смеркалось. Из музея вышел Саша с какой-то светловолосой девушкой, запер двери и, проходя мимо «отроков», подмигнул им.

– Так и будем сидеть? – спросил Миха, поерзав на холодном камне скамьи. – Домой хочу. Нам еще плыть два часа.

Быстро темнело. Сквозь густые кроны лип пыталась пробиться ранняя луна. Здание музея теряло свои очертания, пугало черными провалами окон.

– Между прочим, – деревянно проговорил Миха, – там, за музеем, – кладбище.

– Тихо ты! – Колька привстал, будто что-то услышал. – Смотрите! – и он протянул руку к дому.

В черной глубине одного из окон вдруг возник слабый огонек.

– Начинается... – прошептал Миха. – Поехали домой. Однозначно.

Огонек меж тем дрогнул и поплыл. Будто кто-то невидимый нес свечу, прикрывая ее язычок ладонью.

Это действительно было жутковато: пустой старинный дом со зловещей репутацией, запертый снаружи, – и плывущий в нем огонек! У ребят дыхание перехватило.

Огонек продолжал свое загадочное движение, последовательно появляясь в окнах. Иногда он задерживался, приостанавливался, опускался. Или, напротив, поднимался к потолку, будто кто-то хотел что-то внимательнее разглядеть при его слабом свете.

Потом он исчез в глубине здания.

Ребята перевели дух.

– Все, – решительно выдохнул Миха. – Хватит этих зрелищ не для слабонервных. Пошли в милицию.

– А если это просто сторож ходит? – осадил его Колька. – Над тобой давно не смеялись?

– А чего делать-то? И на кой нам это надо?

– Вот что, парни, – сказал Костик, – по-моему, дело тут серьезное. Для начала нужно поговорить с этим Сашей. Предупредить его. А потом...

– Потом, – задумчиво перебил его Колька, – потом я бы в засаду сел.

– Где?

– В музее.

– Кто ж тебе позволит?

– Кого ж я буду спрашивать? – в тон Михе ответил Колька. – Нужно перед закрытием музея там спрятаться.

– Ты даешь! Однозначно! А если нас засекут? Не отбрешешься. Докажи, что не верблюд. Не, – протянул Миха, – и сам не пойду, и вам не дам.

Но Колька уже загорелся своей идеей. Он не любил нерешенных задач.

– Видели, там карета – здоровенная такая, вроде как трехспальная? Мы все там поместимся. А утром выйдем, как нормальные посетители.

– В наручниках, – буркнул Миха.

– Знаете, парни, – заговорил Костик, – а если нам с дядей Андреем согласовать? В случае чего он подтвердит, что мы не грабить забрались, а совсем наоборот.

– Он нам однозначно по шеям надает – и вся песня, – сказал Миха.

Так ничего и не решив, друзья отправились на лодочную станцию, где оставили свою лодку. И пока шли аллеей, все оборачивались, поглядывали на черные окна загадочного дома...

Двигаясь знакомой речной дорогой, спящими протоками, среди своих лесов и полей, ребята немного успокоились, оставили позади гнетущие впечатления дня. И Костик сказал:

– Я, кажется, придумал, как нам подстраховаться.