Страница 17 из 18
С тех пор в «интеллигенцию» вступает без заслуг и присяги, образования и понятий, экзаменов и допусков всякий, нескромно вздумавший так обозваться, и виртуальные списки современного наполнителя термина смело-аналогично приравниваются нами с полным сохранением объемного пакета умственных льгот к эфирному базеновскому списку, расшифровывающему одноклеточно-извильно-яйцевую лжемноголикость потребителя кинопродукции. Только наш список мрачно усугубляется незавидными, уже описанными выше, отечественными ехай-особенностями и общей современному миру неудержимо падающей планкой моральных ориентиров, и настойчивым выведением откровенных болезненных аномалий на освещенные подмостки всеобщественного сочувствия, и признанием насекомной свободы права воли полуличности на публичную распущенность, и анархистско-безответственным отказом от предупредительного клейма медицински-обоснованного диагноза здравомысляще-ограничивающего в краеугольных правах ко всеобщему распространению преступно-умышленные разлагающие деятельности неограниченно собой эксперементирующих особей, вредоносные для профилактики здорового сознания избирателей-налогоплательщиков.
И все кому не лень теперь интеллигенция и у основной массы, невдающихся в баловство понимания тонкостей, средне-классовых, кулацко-середняцких, пролетарско-мастеровитых (далее по списку Андре Базена) прослоек, издавна недоверявших больно вежливым четырехглазым бледно-хлюпикам за многословно-туманные речи, чудаковские бессребренические манеры и мутную гражданскую позицию, эти лжесобратья священного ордена вызывают правомерно-ужасные впечатления, дубиной шарахающие по незакаленному мозжечку станового хребта нации, пусть и не таскающего ненужных ему звезд с неба, зато примитивно-неотменимо помнящего небольшое, да не худо знаемое и вовремя сполняемое число требуемых Родиной в лице ближайшего начальства обязанностей. Права ему за верность само собой соответственно положены. Мы не вдаемся в подробности, потому что не правозаступники, не описатели народного быта, да и уверены, что народ о своих правах не забудет теперь и сам похлопочет и позаботится. Всех же нас, малочисленных остальных, заботить должна государственно-важная мысль, стратегически-верный план и подробно-тактические мероприятия по комплексному сбережению драгоценной породы с неизменно-размеренной методичной работоспособностью и спасительно-последовательным упрямством срединно-выносящую из войн, бед и сложностей во все века всю страну или, на худой случай, добросовестно-верно ее останки для фундамента возрождения.
А мы, алмазные мои, бессовестно манкируем даже своими столь же святыми, сколь и простыми обязанностями по сбережению коровьего народного спокойствия и душевного равновесия, запуская, например, к нему в дома и сознание через телевизор, интернет, газеты и книжки таких… тьфу! Не повернется язык выговорить и перо вычертить грязные, как нецензурная брань, гадкие названия порочных проявлений. И, таким образом, и другими, случающимися от лени, идеализма и фатализма казусами преступно сбиваем спасителю-богоносцу не нами ставленый верный прицел небогатого, но крепкого, как медный котел, сознания проверенно-пристрелянного к работам главно-жизне-держащего цикла национального муравейника, необъясняемый феноменами интеллекта, однако, инстинктивно-ярко чуемый его носителем в спасительной увесистости ограниченности пакета запросов. Нам, коллеги, такие ограничения и работы не по плечу и не по здоровью и силушке, коими нередко превосходим измотанного народного собрата, благодаря разнообразным, невредным перегрузками, физкультурным возможностям и отсутствию тяжелого физического труда, разрушающего телесное и нервное здоровье, а если не физического, то не менее изнурительного одуряюще-однообразной многочасовой монотонностью. Да, утонченные мои, названные братья-сословники, мы, как истеричные (по трактовке героев) японцы в рассказе Куприна «Банзай!» тьфу, то есть «Штабс-капитан Рыбников» способны лишь на разовые всплески-выплески энергии, raptus, что ли там по-латыни упоминается припадок, когда слабая женщина становится способной раскидать четырех здоровых мужчин, но неистовый прилив сил иссякает за краткий миг и сменяется многодневно-длительным полным бессилием. Вот так, мой, страдающий от избытка образования и времени на абстрактные опыты, брат, мы бы с тобой бесславно-бесполезно и быстро сдохли от каторжной обреченности, не выдержав унижения духа рабством рабочей привязанности или депрессивно-надолго тяжело и негарантированно-излечимо заболели б наверняка букетом отвратных и мерзко-длительных болезней. Беречь его надо, брат-коллега, беречь лапотника! Всего-то от нас с тобой (ну и вас, если есть примкнувшие) и требуется важность не ронять с ухоженного рыла в общественных местах непроницаемой значительности, туманно-загадочно поддерживать загадку своей и коллег веской надобности и блюсти-сберегать богоносца нетребовательного. На пушечный выстрел не подпускать к нему какого-нибудь сектантского толстовца-агитатора или заграничного, к примеру, лектора по фермерскому менеджменту, а то и технике заводской безопасности. Ну, да это ладно, распропагандируем при случае, если и привелся ему досуг кое-какие фрагменты запомнить, а вот ежели он будет видеть инфернальные непотребства-ужасы в официальной оболочке телевизионной и прочей медийной допущенности честное сознание его непредсказуемо скособочится в опасно-невысчитываемую сторону, начнут в нем бесконтрольно лопаться домостроевские незыблемые сосудики и посыпятся веерами доминошных костяшек такие процессы на наши головы и… ой! Что это я за упокой запел? Не гневите, коллеги, Бога и Его носца, не рискуйте проверками прочности его терпения, выполняйте-ка регулярно малые наши обязанности по неуклонному соблюдению в открытых проявлениях общественной жизни действующе-рабочей сохранности основополагающе-несущих нравственно-моральных устоев-конструкций, на которых и стоит общий дом нации. Тем более за исполнение этих нетрудных, тебя же украшающих, и в целом приятных почетных обязанностей, права твои, коллега, непропорционально-льготно увеличены – и тебя, с твоей хрупкой душевной организацией, бережет общее устройство, давая возможность трудиться по желанию и вдохновению. Не нами таково устроено и не нам его отменять или капитально переделывать, а только присматривать чтобы не нарушались главные традиции незыблемых определений проложенных предками границ добра и зла, правды и неправды, нужного и ненужного.
Наше только и дело не путать свое личное с общественным, то есть не обольщаться изощренностью кабинетно-эксперементирующей мысли, не искушаться осуществлением теорий бумажных открытий и уж точно избегать их введения в общее употребление. В общем употреблении уже есть, проверенные веками, пусть простые и незатейливые, зато выразительные, надежные и понятные в несомненной для всех правоте определения!
Уф! Вот так увлекся автор праведным пафосом важности шкурного своего спасения и проектами по обеспечению корпоративной безопасности! Ай да автор у нас! Только сейчас и вспомнил, что шумно выражал, порицаемым им же термином «респект» одобрение Андре Базену, давно всеми забытому французскому ученому киноведческих наук, да и чтобы не обольщались тамошние ученые процитируем-ка тут слова нашего писателя Серафимовича, сказанные о кино явно задолго до того додумавшегося галла: «…загляните в зрительную залу. Вас поразит состав публики. Здесь все – студенты и жандармы, писатели и проститутки, интеллигенты в очках, с бородкой, рабочие, приказчики, торговцы, дамы света, модистки, чиновники – словом, все…»
Автор всего-то и хотел сообщить, что недавно, от пыточного безделья, беспредельной скуки и отсутствия под рукой других книг, взялся за трудоемко-тягомотное чтение никогда ранее не раскрываемого Юлиана Семенова, и, продираясь сквозь бессмыслицы многозначительных словесных построений отца-матери известного кино-литературного советского шпиона-разведчика Штирлица и немецкого провокатора Клауса, наткнулся на этот «респект», удивился и мысленно извинился перед небрежно-неуважительно упомянутыми им прослойками слоев. Отслеживать дальнейшие или предыдущие приключения рожденного в Англии (ой, а уж не в Германии ли?) «респекта» автор не стал. Das ist ihm einerlei. Ему все равно. Не лингвист он! И не ученый наук! Наш автор – фонетик без обязательств, формалист-недоучка, структуралист-одиночка, вольнолюбивый кабинетный злыдень, мученик вялотекущего безделья и еще чего-то там тому подобного, не требующего обязательно-объяснительной ответственности, и, в целом, мечтатель о личном сверхнаправлении в прозе, к которому ленится даже обдумывать определяюще-отличающие форматы и рамки. Только и сообразил пока еле-еле рабочее название к своему воображаемому направлению, должному по рвано-запомнившимся грёзным отрывкам расплывчатых полуснов недосягаемо превзойти не то что всякую прозу, а все в целом художественное искусство. Мания что ли? Те суть-пласты прослоек, коим ошибочно получилось приписано изобретение «респекта», говорят в таких случаях, скорчив современно-умные искушенно-проженные рыло-щщи: жесть! Говорили, то есть. Я их давно никого не видел и ни разу не заскучал за все это время. ( Жесть может быть от слова жестокость?) Жесть – это типа ужас неподдельный эдакий дрянной и отвратный, если я ничего не путаю. Жесть, как она есть, – еще вспомнилась рифмованная бойкость. Вяло течет мысль, ощупывая бесформенные выступы. «Жестяной барабан» есть такой известный суть не классический фильм какого-то то ли Херцога, то ли Хёрцога, по роману бывшего эсесовца, позднее в том раскаявшегося и получившего за то Нобелевскую премию, про некую аномальную патологию душевно, кажись, нездорового немецкого мальчика-барабанщика во времена последних победных боев Красной Армии с издыхающей фашистской Германией. Видел я его лет двадцать назад, и запомнилась только пасторски-постная манера показа лютых зверств-измываний до зубов вооруженных орд восточных варваров над безоружно-беззащитной европейской цивилизацией. Издевательства над хранителями древних секретов культуры и военный разгром родины трактовались этим Хе или Хёром как вселенская, страшная необратимая экологическая катастрофа, предвестница гибели всей белой цивилизации, если, конечно, я со зла опять чего-нибудь не путаю. Может быть, как-нибудь все это было виртуозно увязано с патологией югенд-барабанщика? Что-то мне сейчас припоминается, что к фашистскому государственному устройству и его подавляющему влиянию на бело-национальную личность объективный Хё тоже вроде бы подыскал критические краски? Нет, не вспомнить никаких патологических подробностей, уверен только, что никогда не захочу пересматривать киноопус торкнутого фатально-тотальным поражением фрица. Жесть, короче, как она есть!