Страница 5 из 21
А звали сообщившего ту хорошую весть тоже подходяще: Давид.
Ему, конечно, не поверили, ведь тогда капитализм ещё только бродил в умах. Однако Давид напомнил нам раздел из курса политэкономии, где утверждалось, что капиталист, по меткому выражению его лютого врага К. Маркса, мать родную кокнет, только чтобы получить пресловутую прибавочную стоимость. Не говоря уже об поставить горемычную старушку торговать водкой ночью на морозе.
В общем, хозяин мастерской остался сторожить свои холсты и подрамники, а мы втроём пошли по туманному адресу. Было сказано, что ночной бизнес происходит в киоске, что в конце Крещатика. Спустились на Крещатик, тут же замёрзли. Самый юный из нас по имени Олег Степанович настаивал, что у нормальной улицы обязательно должно быть два конца; в какой из двух будем двигаться? И правда. Крещатик-то улица, обычно не очень длинная, но не такая уж и короткая, особенно если зимой, особенно против ветра. Умный автор придумал: надо разделиться. Одни пойдут к Бессарабскому рынку, остальные – в направлении филармонии. В результате он обязательно попадёт в наши сети. Киоск. Остальные автора охладили, доказав с цифрами в руках, что в этом случае придётся разделить и деньги, а денег было как раз в один конец. Решили положиться на счастье. Олег Степанович сказал, что последнее время ему везёт, как утопленнику, особенно в метро, поэтому предлагаю идти направо.
Его выслушали и немедленно повернули налево.
Ночной зимний Крещатик напоминал Петроград, как его показывали в фильмах про революцию: темно, пусто, мороз. Ночной ветер гонит через улицу языки снега, раздувает полы революционной шинели, сечёт снегом, разматывает ленточки на матросских бескозырках. Все эти прелести мы испытали на себе, ибо идти пришлось против ветра. Воротники подняты до бровей, оттуда поднимается пар стылого дыхания, руки засунуты в карманы по самые подмышки. «Я же говорил, направо», – глухо ругался Олег Степанович внутрь шарфа, но его никто не слышал, шли уже из принципа. Было немного страшно, знакомые здания и строения были тёмными, плохими и незнакомыми. Вспоминались случаи начинавшихся разборок и непривычной ещё в то время стрельбы по движущимся людям.
Куда мы идём, зачем, кто сказал, что там продают; может, вернуться назад, в тепло?
Разговор не клеился. Потом снова склеился, когда самый памятливый, хочется думать, автор вспомнил, что как раз по центру улицы есть старый табачный киоск, может, речь о нём?! Все тут же вспомнили популярный киоск на легендарном углу Крещатика и Прорезной, тогда ещё Свердлова. Устремились туда. А вон и он – довоенной архитектуры, известный с курительного детства киоск, тяжёлый и коричневый. Сейчас он стоял ещё более мрачный, похожий на старый заброшенный склеп. Не хватало лишь луны, освещающей кладбищенский погост сквозь рваные бегущие облака. Обошли киоск вокруг – гробовой мрак. Поковыряли ногтем стену, покрытую сотней слоёв неизменно коричневой краски. Поругались в эту жизнь, перестройку, в автора – подателя идеи.
Нужно было отступать.
Начали отступать, нехотя. Вдруг кто-то заметил под окошком полоску света, узкую, как лезвие. Показалось. Нет, не показалось, ага – внутри есть жизнь! Постучали. Тишина. Постучали в три кулака. Окошко слегка приоткрылось, ровно, чтобы пропустить человеческий голос. Голос спросил, сколько? Ага! Мы спросили, почём? Сговорились. Окошко приоткрылось больше, как раз чтобы пропустить внутрь деньги. Быстро закрылось. После томительной паузы оно приоткрылось на ширину ружейного приклада, выпустило наружу бутылки с дорогим содержимым, тут же захлопнулось. Наше интеллигентское «спасибо» ударилось о замёрзшее стекло, отскочило и откатилось в сторону подземного перехода.
Где и сгинуло.
Но мы были не в претензии. Мы оживлённо распределяли товар по карманам, понимая, что участвуем в новых, не устоявшихся пока формах обслуживания. Тут, извините, не до культурных условностей. Тут бы быстрей домой!
И вот когда мы уже развернули лыжи в сторону покинутого стойбища, произошло нечто, что помнится до сих пор. Вдруг из темноты выросла человеческая фигура. Эта фигура как бы сгустилась из мрака, явно мужского пола, невнятного роста, неразборчивого во мгле вероисповедания. Озадаченные, мы остановились. Сильно озадаченные. Человек бесстрашно приблизился к нам вплотную и задал нам странный вопрос. Застигнутые врасплох, мы ему кое-как ответили. Выслушав ответ, человек промычал нечто застывшим голосом и сгинул. Он мгновенно слился с темнотой или растворился в ней, как бы ушёл в мрачное параллельное измерение. Всё произошло так быстро, что мы проводили его с его странным вопросом в его измерение и тут же как бы забыли.
Помнится, пар у него изо рта не шёл.
Возвращались назад бодро, как с урока физкультуры. Энергично хвалили прибавочную стоимость, мудро заставляющую человека мать родную… в смысле заставляющую людей сидеть страшной зимней ночью в неприспособленном для такого дела помещении и предлагать ищущим своего нехитрого счастья их нехитрое счастье. Город не казался таким уже страшным и забубённым, обретённые горячительные напитки горячили прямо через стекло.
Ветер дул в спину.
Поднялись в мастерскую, прослушали возгласы радости со стороны заскучавшего хозяина Лёни. Потеряв надежду, он уже начал демонтировать стол, а тут – мы трое, живые, практически с песней на негнущихся устах! Стол тут же восстановили, расселись вокруг, налили, преломили хлеб. Костёр беседы снова вспыхнул, осветил, согрел остывшую впопыхах душу…
Молодец автор, красиво, хорошо сказал!
И вот мы снова вместе в половину второго ночи. Всё позади. А впереди ещё полночи в кругу хороших разумных людей. Прерванный хороший разговор начался почти с новой силой. Однако из головы автора не выходил человек из ниоткуда. У соседа /Олега Степановича/ на лице было то же сомнение. Он первым обратился к автору с осторожным вопросом:
– Вова, а это… к нам возле киоска никто, это… ну, не подходил? В смысле ты никого там не видел, вспомни!
– Помню, – ответил автор, подумав, и осторожно справился: – А что?
Третий /Давид/ отставил руку с невыпитой рюмкой, замер, прислушиваясь к нашему переговору.
– А что он сказал, этот человек, не помнишь? – снова осторожно спросил спрашивающий Олег Степанович.
Повисла пауза.
В общем, после тройного перекрёстного допроса к великому облегчению выяснилось, что нет, не показалось, мы не стали жертвой массового гипноза или отравления – мы видели и слышали одно и то же.
– Так что там случилось? – допытывался хозяин Лёня, которому, может, было обидно, что все вокруг понимающе кивают, облегчённо вздыхают, улыбаются, а он один стоит недоумевает с наколотой на вилку закусочной рыбкой.
Как Робинзон Крузо с выловленным в океане канадским долларом.
Естественно, ему, хорошему художнику и человеку, рассказали в красках про поход и добычу, и про мистическое явление человека из мрака, и про его странное предложение.
Мудрый Лёня – старейшина того памятного застолья – поудивлялся вместе с нами, потом наполнил рюмки и сказал:
– Поздравляю, друзья, вот и наступил капитализм!
В конце этой небольшой правдивой повести автор хочет спросить любезного читателя:
– Любезный читатель, что мог спросить человек у трёх неразличимых в ночи мужчин зимой, на продуваемой ветрами улице пустого, дичающего уже тогда огромного города?
После небольшой паузы отвечаем: возникнув из какого-то нового измерения, он негромко, как бы не для посторонних ушей, сказал:
– Ребята, утеплённый линолеум не нужен?
Так выпьем же за прибавочную стоимость, заставляющую человека пренебрегать законами природы, мироздания и просто законами!
А паразиты, как говорится, никогда!
Пост № 1
Было некогда в нашей бывшей великой стране патриотическое явление – Пост № 1.
Находился этот Пост аккурат у входа в Мавзолей и состоял из двух вооружённых часовых. Он состоял как бы из двух смертных, сторожащих одного бессмертного. С примкнутыми штыками. Потом этот Пост переместился к могиле Неизвестного солдата, да и остался там навечно. Как бы убедившись, что бессмертный уже никуда не убежит.