Страница 12 из 23
Очень довольный тем, что сумел переубедить самого сенсея, ученик спросил:
– Вы уже придумали, куда и как спрячете «Золотой Коку»?
Оба посмотрели вниз. По неразумению Ямабито плюхнул груз на чайный столик, и у того подломились ножки. Теперь «Золотой Коку» лежал на полу.
– Да, – коротко ответил мастер.
Подождав немного и не дождавшись пояснений, Данкити задал следующий вопрос:
– А куда спрячетесь вы сами? Думаю, какуси-торидэ для данного случая не годится.
Какуси-торидэ, «потаенный замок», был убежищем на время какой-нибудь опасности. Например, когда у господина Касидзавы в прошлом случался приступ служебного рвения, или тот же Сарухэй затевал очередное покушение на мастера. Превосходно отделанный, просторный подвал заброшенного храма
в Асакусе
– Почему не годится? – спросил он, хотя сам был того же мнения. Стало любопытно, что ответит Данкити.
– На сей раз Сарухэй будет особенно настойчив и безжалостен. Очень возможно, что сумеет поймать кого-то из наших. Разбойники подвергнут пленника жестоким истязаниям. Прошу прощения, что говорю вслух подобное… – Данкити замялся. – …Но я бы не стал слишком полагаться на стойкость некоторых ваших питомцев, особенно новичков. Нет, сенсей, это должно быть место, о котором в школе никто не знает.
К такому же выводу пришел и Тацумаса, а все же обругал помощника:
– Проговаривать столь оскорбительные для товарищей вещи действительно недостойно. Стыдись!
Он был несправедлив к Данкити, и сам это понимал, а все же не сдержал раздражения.
Сухо сказал:
– Хорошо. Я подберу такое место, о котором никто из наших знать не будет. Даже ты.
– Мудрое решение, учитель, – поклонился бедный безропотный Данкити. – Во мне вы можете не сомневаться, я-то выдержу любые пытки, но мне было бы неловко перед товарищами, если б я знал то, чего не знают они.
– Вот это сентенция, достойная благородного вора, – проворчал Тацумаса.
Первый день он занимался самым важным и трудным: «Золотым Коку». На второй день отправился в Ёсивару, поздравить госпожу Орин с приходом «сливовых» дождей.
В городе многие уже знали, что великий Тацумаса похитил у Кровавой Макаки его сокровище. На паланкин с гербом Китодо оглядывались, некоторые почтительно кланялись или издавали приветственные возгласы. Горожане были рады унижению проклятого Сарухэя.
Слышала о подвиге, конечно, и госпожа Орин. Куртизанка всегда была осведомлена о любых мало-мальски примечательных происшествиях, а тут такое событие!
Сама она разговор на эту тему не завела, но после приветствий, обсуждения природы и прочих светскостей, когда Тацумаса потер подбородок, изображая смущение, сразу пришла ему на помощь.
– Как иногда бывают несносны эти наши условности! – воскликнула красавица. – Вам нужно меня о чем-то попросить, ведь не чай же вы пришли попить в столь хлопотное для вас время. Я тоже сгораю от любопытства. А мы сидим и обсуждаем, до чего прекрасны капли дождя на лепестках роз! Говорите же, дорогой Сиракаба, зачем вы пожаловали?
Поразительная проницательность при столь молодом возрасте – ведь госпоже Орин немногим за двадцать, мысленно восхитился Тацумаса. Но женщины умнеют много раньше, чем мужчины. Особенно если уже родились умными и хорошо узнали людей благодаря такому ремеслу.
– Вы знаете, я для вас сделаю всё, что угодно, – прибавила куртизанка. – Я стольким вам обязана.
Это было правдой. Иначе Тацумаса сюда бы не пришел.
В благодарность за урок любви, так порадовавший госпожу О-Судзу, мастер несколько раз помогал прославленной красавице по своей части. Естественно, что теперь Орин-сан будет счастлива оплатить долг признательности. На этом и строятся отношения между порядочными людьми. Ткань дружбы и приязни сплетается из нитей взаимных услуг и обязательств.
– Цело ли то убежище, в котором вы прятались от госпожи О-Бара? – спросил Тацумаса, сразу переходя к делу.
Пять лет назад у госпожи Орин, начинавшей входить в большую моду, возник конфликт с мамой-сан соперничающего заведения, особой злобной и мстительной. Пока Тацумаса вел непростые переговоры с той непочтенной матроной, молодая куртизанка две недели пряталась где-то в горах за озером Миягасэ. Потом она очень привлекательно описывала это укромное место, сочетающее надежность, удобство и красоту.
– Да, я и теперь иногда совершаю паломничество в мою славную пещерку – одна, без служанок, – молвила красавица. – Осенью уж непременно, чтобы полюбоваться красной листвой. А иногда просто так, если вдруг почувствовала, что устала от людей. В моем ремесле это самое опасное – разлюбить людей. Пожив три-четыре дня отшельницей, помедитировав, полюбовавшись восходами, я будто рождаюсь сызнова. Опять всех люблю и умею в каждом клиенте находить нечто милое или интересное, ибо…
Не закончив фразы, Орин изысканнейшим жестом хлопнула себя по лбу:
– Ах, я догадалась! Вам нужно где-то пересидеть, пока Макака не свалится с ветки и не свернет себе шею? И вы хотите, чтобы об этом месте никто из ваших не знал. Очень мудро и предусмотрительно. Прошу вас и госпожу О-Судзу воспользоваться моим скитом. Но там всё очень непритязательно, даже нет зеркала – в пещере я отдыхаю от косметики. Мне будет ужасно неловко перед вашей супругой за такое убожество!
В смущении она прикрыла лицо узорчатым рукавом.
Тацумаса прыснул. Хихикнула и Орин, поняв, что немного перебрала со скромностью.
– Вы в убожестве существовать не можете. Уверен, у вас там очаровательно. – Мастер посерьезнел. – А кто кроме вас знает про это место?
– Теперь только я. Раньше еще знала моя дорогая Риэ, она всё там и обустроила, ведь я так беспомощна! Но вам известно, что бедняжки нет в живых…
Прекрасные глаза наполнились слезами – один Будда ведает, поддельными или настоящими. Все куртизанки высшего разряда обучены искусству легко и красиво плакать.
Про гибель Риэ мастер, конечно, слышал. В прошлом году история о том, как самоотверженная служанка заслонила свою госпожу от клинка собственным телом, наделала много шума.
Один провинциальный самурай влюбился в знаменитую куртизанку до безумия – не в романтическом, а в медицинском смысле. Помешавшись от страсти, он попытался совершить с предметом обожания мури-синдзю[54], двойное самоубийство без согласия со стороны женщины. Госпожу кинулась защищать Риэ, и пока сумасшедший рубил ее мечом, Орин в одном нижнем кимоно, без обуви, выбежала на улицу и позвала на помощь. Во всех книжных лавках потом продавались гравюры: полуодетая прелестница с эротично растрепанной прической беспомощно заламывает руки, за нею гонится пучеглазый монстр с окровавленным мечом, его сзади хватает за ногу разрубленная пополам верная служанка. Слава роковой красавицы Орин после этого распространилась еще шире, а плата за ее любовь выросла вдвое.
В путь отправились ночью, чтобы не привлекать внимания. Три скромных паланкина без гербов: в первом Тацумаса, во втором Орин, в-третьем О-Судзу с младенцем. Двенадцать самых крепких учеников тащили носилки полубегом, сменяясь через каждый ри. В трехстах шагах впереди рысил Данкити, зорко вглядываясь во тьму.
На рассвете они были уже за Синагавой, пообедали в Цуруме, заночевали в Сагами, а на следующий день достигли подножия невысокой и круглой, как голова Будды, горы Хотокэяма. Оттуда дорога поднималась вверх.
Тацумаса распрощался с учениками. Условились с Данкити так: когда на вершине Хотокэямы задымит костер, это будет знак, что опасность миновала, можно возвращаться в Эдо.
О-Судзу
посадила себе на спину малыша
53
Асакуса
Нужно было обладать талантами Тацумасы, чтобы найти в Асакусе того времени что-нибудь заброшенное. В середине девятнадцатого века этот столичный район бурлил жизнью. Горожане сюда приходили для «приличных» досугов (в отличие от Ёсивары). Здесь находились торговые лавки, театры, здесь устраивали шумные храмовые праздники. В «чайных домах» гостей принимали не проститутки, а гейши.
Вечерний театральный квартал в Асакусе на картине Хиросигэ
54
Мури-синдзю
«Синдзю» – это старинная японская традиция, считающаяся весьма романтической: двойное самоубийство по «сердечному согласию». Обычно синдзю совершают влюбленные, которые почему-либо не могут жить вместе в этой жизни и решают, что в следующей у них будет больше шансов на совместное счастье.
Мури-синдзю («вздорное синдзю») – нечто совсем иное. Терзаемый неразделенной любовью мужчина (а иногда и женщина) действовали по принципу «не доставайся же ты никому» и убивали сначала партнера, а потом себя. Такое в Японии происходило гораздо чаще, чем на Западе. Объяснялось это, во-первых, опять-таки верой в перерождение душ, а во-вторых, отсутствием религиозного табу на самоубийство.
55
… посадила себе на спину малыша
Отношения между матерью и ребенком в Японии были не совсем такими, как в Европе.
Во-первых, физический контакт был теснее. Выбравшись из утробы, младенец еще очень нескоро «отрывался» от матери. Днем она носила его на спине, наподобие рюкзачка, по ночам укладывала спать в свою постель. Продолжалась эта плотная опека до шести лет.
Во-вторых, мать никогда не шлепала малыша, а только упрекала и объясняла, как нельзя себя вести. Европейским путешественникам подобные методы воспитания казались диковинными. Португальский миссионер XVI века Луиш Фроиш с неодобрением пишет: «В то время как у нас почитается уместным пороть и наказывать дитя, в Японии сие большая редкость, и детей лишь укоряют».
Китагава Утамаро. «Мать и дитя». 1803 г.