Страница 14 из 15
– Ты чего тут, Люська? – костюмерша открыла дверь.
– Полин-Митревна, пустите нас с мамой. Мы на спектакль пришли, а там уже не пускают.
– Да? А ну как поймают? Мне за вас по шапке получать не охота.
– Ну, вы просто дверь пока не закрывайте. Мы проскочим. Я дорогу знаю.
Костюмерша, тетка по натуре добрая, но боявшаяся любых неприятностей как огня, подумала, пожевала губами, вздохнула.
– Ладно, Люська. Я счас уйду, а потом приду через пятнадцать минут и дверь запру. Успеете?
– Успеем! Спасибо, Полин-Митревна!
– Спасибо… Спасибо на хлеб не намажешь. С тебя пряничек, Люська.
Это был такой театральный пароль: «С тебя пряничек». Подразумевать он мог что угодно. В данном случае – ничего, это Полин-Митревна обычно угощала Люсю и ее сестренок то пряничками, то конфетками.
И Люся понеслась обратно за мамой. Пока ее не было, к маме пристроилась еще какая-то мадама в шляпе и с ней – взрослый мальчик. Оказалось, с маминой работы, можно даже сказать, ее начальница. Пришли на лишний билетик. А никаких лишних билетиков и в помине нет. Пришлось Люсе тащить их за собой, и мадаму эту, и ее сынка. Почти бегом они бросились к задней двери. Оттуда Люся повела свой отряд на второй этаж: лестница… коридор… Надо торопиться, спектакль уже начался. Люся махала рукой своим спутникам: «Давайте, давайте, не отставайте!» – и неслась вперед. Коридор вывел их на сцену. Да-да, прямо на сцену. Но сбоку, в кулисах. Из зала их было не видно, а вот артист, дядька в классической для мима полосатой майке-тельняшке, очень удивился. Сквозь его белый грим было заметно. Он даже бормотнул что-то, хотя в пантомиме слова не полагались.
На сцену выходили две ложи. Та, что справа, если смотреть из зрительного зала, была просто ложей, там сидели зрители. А вторая считалась «правительственной», билеты в нее не продавались, и со стороны зала она всегда была заперта. Зато со стороны сцены ложа закрывалась на простой откидной крючок. Именно сюда, Люся и вела свою команду. И вот они, как воры, наконец, пробрались в «правительственную» ложу и устроились там на «правительственных» стульях.
Люся всегда знала, что будет артисткой.
А кем еще? Что она зря что ли столько лет ходила в кружок в ДК Профсоюзов? А в школе? Как только Эля и Ленуся пошли в школу, пятиклассницу Люсю назначили вожатой первоклашек. И она организовала театр. Не настоящий, само собой, куда малышне – кукольный. Сами делали кукол для «Теремка». Сначала лепили головы из пластилина: медведь, зайчик, лисичка и остальные. Потом обклеивали эти болванки мелкими обрывками мокрой газеты, сверху – кусочками белой бумаги. Это называлось «папье-маше». Потом аккуратно разрезать эту голову бритвочкой. Вытащить пластилин, и снова склеить уже пустую. Раскрасить. Сшить «тело» куклы, то, что будет надеваться на руку. Тут очень пригодились лоскутки, натащенные Люсей из театральной костюмерной.
В общем, несколько лет Люся летела к своей цели, сверкая звездой на школьных подмостках и в кружке дома культуры.
И вот, благополучно закончив школу: никаких троек, только четверки и пятерки, она едет в Ленинград поступать в театральное училище. Ленинград – самый лучший город на свете. Сколько раз они приезжали сюда на экскурсии с классом. Автобусом. Рано утром выезжали, три часа в пути, потом Петродворец или Пушкин, вечером – в театр. Ну еще обязательно в гастроном какой-нибудь большой: всем же дали денег на колбасу и сыр. А еще можно купить пепси-колу или фанту. Фантастика!
Ей до сих пор не нравится вспоминать этот день. Этот экзамен. Полное фиаско. Она была абсолютно уверена в себе, точно знала, что поступит. И стихи выучила так, что от зубов отскакивало, и станцевать могла вполне прилично: у них во Дворце Профсоюзов был преподаватель сценического движения. Дядька, правда, даже не второй свежести, но двигался, и их учил двигаться так, как на сцене полагалось. Выступила она здорово. И не стеснялась. Никакой зажатости.
И что? Ее срезали сразу. Откуда ей знать, что она понравилась комиссии, даже очень. Но, простите-извините: никто, и звать никак, провинциальная девочка, а надо принять того и этого, сына или племянника, или еще кого. А эта… Если будет настойчива, придет на следующий год… Всегда так было… Нормально…
Откуда ей знать.
Она обиделась.
Жестко и горестно. И не найдя себя в списках допущенных к следующему экзамену, опустошенная, пошла не в общежитие вещи собирать, пошла куда глаза глядят. Понимая, что этот красивый чужой город только поманил и посмеялся над ней, «поматросил и бросил». И поедет она, Люся, обратно домой, и мама скажет: «Я так и знала». Мама всегда так и знала. Как ей, Люсе, надо себя вести, что делать и куда поступать. В институт водного транспорта, куда же еще. Мама его закончила. И дедушка. Там все схвачено. А театральное: «Ля-ля-ля-тополя – кому это все надо – это не профессия – фигня на постном масле». Может и, правда, фигня. Они же ее, Люсю, не оценили. Сидели кобры очкастые и козлы слюнявые, старые, смотрели: «Читайте… Покажите…» Что она не прочитала, что ли, не показала? Что вы еще хотели?
Она все шла. Погода хорошая. Солнышка не видать, все в дымке серебристой. Тепло. От асфальта марево поднимается. Такой день – акварельный, полупрозрачный, слегка смазанный. Прекрасный – если бы не Люсины горести. Она на набережную вышла. Потом мост. Нет, она не по первому мосту перешла. По следующему. От Эрмитажа – на Васильевский остров. И опять вдоль воды. Снова мимо мостов, одного и второго.
Она не очень-то и соображала, где идет, куда… Обиду из себя выветривала. Смирялась. С тем, что домой поедет. Ни в какой водного чего там институт поступать не будет. Лучше дома в кулек, в культпросвет. Туда-то возьмут. Год проучится и снова попробует в театральное… Или ну его совсем… Домой не хотелось. Там ее жалеть будут: как же, замахнулась… а ей по носу.
…По носу. А что это такое перед носом? Объявление: «Приглашаются монтажники телевизионной аппаратуры… Предоставляется общежитие…» Кто тут? – Производственное объединение имени Козицкого.
Люся стояла перед низким, как это часто было в Ленинграде, окном, и на уровне ее лица висело объявление о наборе. Да мы уже сказали кого. Мы только не сказали, ну не пришлось к слову, простите, что там у себя в городе в последних двух классах средней школы Люся, как и остальные ее одноклассницы, проходила практику на местном телевизионном заводе. Сидели девчонки на конвейере, совали связки проводов в блоки питания будущих телевизоров, паяли эти проводки. Люся называла это «хвосты вязать телятам». Но хвосты там или не хвосты, а корочки им всем выдали. Так что оказались девчонки, и Люся в том числе, теми самыми монтажниками телевизионной аппаратуры, которые вот прямо сейчас посреди улицы требовались. И могли рассчитывать на общежитие.
И Люся понеслась. По указанному в объявлении адресу. Со своими корочками. Слава богу, взяла из дома все, что имела, не только аттестат.
Уже вечером того же дня, что начался так бездарно, что пытался вышибить ее обратно домой, Люся стала ленинградкой. Ну не совсем еще. Но место в общежитии она получила. А все формальности – на завтра. А работа? Да лучше на заводе в Ленинграде, чем … Чем где угодно.
Еще нужно было позвонить домой и сказать. Это не так просто. Радостно маме в ухо: «Нет, не поступила… да, провалилась… нет, домой не приеду… устроилась на завод…» И получить порцию вечных маминых «ятакизналов» и еще кое-чего: «Немедленно домой! Какой завод! Ты с ума сошла! Я приеду завтра!» Можно потянуть время. Сегодня сказать, что сдала. И после следующего экзамена через три дня, когда она соберется с силами, да и уже отработает пару дней, вот только тогда позвонить домой и признаться. Нет. «Померла, так померла». И Люся отправилась звонить.
Она знала только один междугородний телефон – на Московском вокзале. Прямо как с платформы входишь в большой зал с памятником Ленину, по правую руку были три или четыре полукабинки, облицованные черным кафелем. Если бы кафель был белым, то получились бы душевые в их городской бане на Инженерной улице. Только вместо жестяной леечки под потолком – телефонный аппарат на стене. Когда ее сестренки были совсем маленькими, в ванной постоянно было что-то замочено, то детские шмоточки, то взрослое постельное белье. Бабушка стала ходить с Люсей в баню по субботам. Вот в такую вот кабинку. Ходить в общее отделение мама им не разрешала: там грязь, грибок и микробы.