Страница 11 из 15
«Вот те на», – думала Лиза. Она сидела, опустив лицо пониже в тарелку, чтобы не видно было как она покраснела. «А я-то понапридумывала с три короба: страсть, разлука, Ромео и Джульетта, песня лебединая… Дура набитая. Господи, до чего неудобно получилось».
Людмила Георгиевна не то, чтобы шефство над Лизой взяла, но снабдила ее кучей полезных советов для санаторной жизни.
– Вы, Елизавета, возьмите себе побольше процедур всяких. Тут кроме как на процедуры ходить, да в столовой отъедаться – делать нечего. А так не заскучаете. Я вон не просыхаю с ура до вечера: бассейн, жемчужные ванны, грязи, водный массаж. Так и бегу по коридору от одного корыта к другому, зажав трусы и лифчик в кулаке и капая с головы себе за шиворот.
Лиза так и сделала. И не пожалела. Пока носилась с процедурной книжкой туда-сюда, мусолить свои несчастья было некогда. Жалеть себя, плакать о доле своей несчастной некогда. Образ вероломного обманщика Игорька отступал, потесненный массажем воротниковой зоны и водорослевыми обертываниями. После ужина устраивали концерты, в санаторий приезжали местечковые знаменитости: певцы в стиле молодого Хиля или Витаса, камерные ансамблики: пара мандолин и виолончель, хоры с народными песнями и шлягерами прошлого века. Если концерта не было в самом санатории, подавался автобус для доставки всех желающих на такие же зрелища к соседям.
Лиза ходила на концерты, на все, будто обязана была отсматривать эти номера, будто она на работе. Это помогало.
Сердце потихоньку заживало, затягивалась ранка, зарастала корочкой. Главное не дергать, не царапать воспоминаниями. На ночь, уже лежа в кровати она читала Олди. Дрязги и страсти в семействе древнегреческих богов ее не трогали, но она старалась читать внимательно, пристально, не отвлекаться от страниц, чтобы не унестись ненароком в свои мысли. Главное – не распускать крылья. Главное – не взлететь в холодную пустую высоту одиночества. Главное – привыкнуть. Она вцеплялась в книгу как в якорь: «Держи меня».
«Это герой должен быть один. А почему я? Я – не герой. Я не хочу быть одна», —молча кричала Лиза.
«Не хочешь, а будешь» – тихо отвечала ей та, другая, внутренняя.
Рано или поздно приходилось закрывать глаза.
И тут накрывало. Бежать, спрятаться, забиться в нору, скулить, зализывать рану, ловить слезы языком.
Она скулила. Ей снился Игорь. Она бежала за ним, звала, он уходил куда-то… Она кричала, громко. Господи, как громко она кричала. Она и не подозревала, что умеет так громко кричать. Он оборачивался. Улыбался. Смотрел по сторонам: кто это его зовет(?) – он не видел ее. Она подбегала, вставала рядом, заглядывала ему в глаза. Там, у него в глазах, было солнце… луг… трава шелестела… двое шли, взявшись за руки… далеко, почти у горизонта… Но, если приглядеться, видно – это Игорь и та девчонка, мелкая, рыжая. Рыжая смеялась. Громко. Поэтому он и не слышал, как Лиза звала его.
Лиза просыпалась. То ли от своего крика, то ли от этого грохочущего смеха.
Потом засыпала опять.
Карусель. Лошадки. Бегут по кругу. Музыка, одна и та же повторяющаяся звуковая фраза: ля-ляля-ля… Как шарманка. Лиза, почему-то маленькая, лет пяти, на лошадке… Кружится. Она счастлива. Музыка, лошадка, карусель. Парк возле Кремля. Река недалеко. Запах воды.
Игорь. Он в центре карусели. Лиза кружится вокруг него. И никакая она не маленькая. Взрослая. Вращаться вокруг Игоря – счастье. Она счастлива.
Игорь не смотрит на нее он смотрит вверх. Там, вверху ничего нет. Просто небо. Лиза тоже смотрит вверх. Там девушка. Смешливая рыжуха. Ямочки на щеках. Игорь поднимается к ней. Куда? Лиза смотрит вниз, в центр карусели. Там пусто. Совсем пусто. Черная дыра. Холод. Лиза вращается вокруг пустоты, холода, дыры. Каждый радиус короче предыдущего. Лизу ждет дыра. Черная. Холодная. Пустая. Навсегда. Страшно.
Лиза просыпается от своего крика. Или от воющей в дыре пустоты.
Потом не уснуть. Долго.
Потом наступает утро. И снег плетет свою холодную кисею на газоне под окном.
– Вы знаете, я первый раз одна поехала. Без мамы, без Ленуси. Это тетя моя, Ленуся. Они никуда меня не отпускают. Может это и хорошо. Уютно. Я не жалуюсь.
Что она хотела донести до этой совершенно чужой женщины, зачем начала рассказывать про себя? Может просто «эффект купе»: вывалить, то что гложет, не отпускает, и разойтись. Исповедь. Чтобы не в пустоту. Чтобы живому, теплому. Чтобы человеку. Чтобы слышал, кивал, соглашался, а потом забыл.
– Мама исторический закончила. В нашем институте. Она в Питере хотела учится, но ее не пустили, мама не разрешила, ее мама, в смысле, бабушка моя. Они даже поехали поступать, документы подали, а потом вернулись. Как-то сразу. Не знаю почему. Не говорили. И я тоже на истфак поступила. Тогда уже это университет был. Я в музее…
Они вдвоем стояли на пустом берегу озера. Издалека по холодной чуть наморщенной глади плыл к ним лебедь. Озеро было огромным, дальний берег едва угадывался более темной полоской между одинаково серыми небом и водой. Лебедь, изогнувший шею, белел точно посредине этой глянцевой открытки. Привыкший к подачкам, он торопился к берегу. Рассчитывал получить свою порцию булки или еще чего-нибудь человечьего.
Лиза рассказывала, глядя на картинного лебедя. Потом перевела взгляд на свою спутницу. Та улыбалась. Чуть склонив голову к плечу, слушала, смотрела пристально и улыбалась. Того и гляди, расхохочется. «Что смешного-то? Она надо мной что ли смеется?» – Лиза остановилась посреди предложения.
Не дождавшись продолжения, Людмила Георгиевна хмыкнула. Помотала головой: «Ну и ну!» и сказала:
– В музее, Лизок? Как мама Эля?
«Лизок» резанул ухо: откуда она…? Это только для внутреннего пользования… больше никто ее так не зовет…
– Лизок… Я ведь тебя последний раз видела…, да, тебе года четыре было. Ты в комнате спряталась. Так и не вышла. Боялась чужих.
Слово «чужих» прозвучало как-то очень печально, хотя она продолжала улыбаться. Наверное, Лиза выглядела оторопело. Людмила Георгиевна похлопала ее слегка по плечу и добавила:
– Я тетка твоя. Сестра Эли и Ленуси. Старшая. Неужели не слышала?
И обалдевшая Лиза выдохнула:
– Вы Люся? – И спохватившись: – Ой, простите, Людмила Георгиевна.
– Зови меня Люсей. Ладно?
Лиза кивнула:
– А вы меня – Елизаветой. Пожалуйста.
***
Через два дня ее вновь обретенная родственница собиралась уезжать. Она складывала вещи, Лиза сидела рядом в кресле. Люсин номер не отличался скромностью: две комнаты, в гостиной – белая мебель, едва смахивавшая на стиль кого-то из Людовиков, стеклянная витринка с сервизом, большой телевизор, в спальне – кровать с резным тоже белым изголовьем. Правда тумбочка только с одной стороны, а ночника вовсе нет. Уютом эта провинциальная помпезность похвастать не могла. Эти два дня Лиза и Люся провели вдвоем с утра до вечера. Лиза рассказала про себя все, ну почти все: и про Нику, и про коньки, и про то, что это страшная тайна, и дома об этом не знают. Про Игорька не стала говорить, болело до сих пор. Она узнала много нового про свое семейство. Правда, почему ее тетя, как уехала сразу после школы из родного дома, так почти ни разу и не возвращалась, она не поняла. Та только отмахивалась: да ну, что там делать, в Питере гораздо интереснее. Но видно, что-то там все-таки было, какая-то черная кошка пробежала между нею и всеми остальными. Давно. А раз давно, то это не Лизино дело. Нечего и лезть.
– Слушай, Елизавета, а у тебя еще сколько дней осталось? Ты когда уезжаешь?
– Через пять дней.
– А поехали со мной! Чего ты тут будешь. Скучища же. Развлечения для старперов. Поехали. Я тебе Питер подарю. Не покажу. Именно подарю. Весь твой будет, начинай поглощать с любого конца.
– Нет, я… Как же? – Лиза замешкалась.
Ей никогда не приходило в голову, что можно запросто сойти с маршрута. Ну да, было запланировано одно: сидеть в лесной глуши в одиночку, мучиться, выздоравливать потихоньку от своей неудачной любви. А теперь вот предлагается совсем внезапно: ехать в Питер, гулять там, бродить под зонтом по набережным, заглядывать в незнакомые подворотни, пить капучино на Невском. А театры? А в Русский метнуться? И это показалось ей таким заманчивым, таким вкусным.