Иллюзия треснула

– У тебя капсула начала барахлить, – объяснил это Дэррил. – В таких ситуациях люди часто начинают ощущать, что мир иллюзии нереален. Ты не первая. К сожалению, технология неидеальна и периодически дает сбои. Как оказалось, стабильная работа капсул гарантирована только на первые пять лет, потом часто начинают происходить различные технические неполадки. Причем, не всегда и не во всех капсулах, а как-то в случайном порядке, непредсказуемо. Собственно, когда я обнаружил все это, я предложил прогрессистам вывести людей из иллюзии, но они были не согласны. А я отказался с ними работать и вскоре присоединился к беглецам. Я бы, может, остался там работать, если бы прогрессисты продолжали действовать на благо человечества. Но сейчас они думают только о себе, на остальных людей им начхать. Меня это не устраивало. И вот я здесь. Что до остальных твоих вопросов, – продолжил Дэррил, – то на самом деле память не стирается, а блокируются некоторые воспоминания. Для этого человека помещают в специальную гипнотическую программу в капсуле, которая ставит необходимые блоки. После пробуждения память постепенно восстанавливается. Обычно в течение года иллюзийщики вспоминают все. А сама иллюзия – это проекция подсознательных желаний, трансформация их в контролируемый, реалистичный сон. Нам ведь в наших снах часто кажется, что все происходящее реально. При этом мы редко осознаем сон. На этом принципе построена иллюзия: это погружение человека в спячку, с поддержанием физиологических функций, и проецирование его подсознательных желаний, фантазий и некоторых вложенных прогрессистами установок в его мозг.

– Каких установок? – меня это сразу очень озаботило.

– Да ничего такого, – успокоил меня Дэррил. – Только установки на то, что войн и серьезных катастроф не должно случаться, и определенные учебные программы. Детям ведь надо было развиваться.

– А совсем маленькие что? – удивилась я. – Их что в иллюзии обучали ходить и говорить?

Дэррил вздохнул. Видно было, что ему тяжело об этом говорить.

– Детей младше 5 лет не погружали в иллюзию, – он сделал паузу, снова вздыхая. – Им подчищали память и отправляли в бункеры. Некоторых с родными, но многих, особенно, совсем еще младенцев, обманом забирали у родителей и помещали в специальные бункеры для малышей. За ними следили и воспитывали прогрессисты, многие из которых позже официально оформили над ними опекунство. Эти дети не знают своего прошлого. И многие родители не знали, что они отдают свое дитя не на иллюзию, а в чужие руки.

– Но почему? Как они так могли? Зачем? – во мне бурлили эмоции. Я представила себя на их месте. Выглядело ужасно.

– Потому что прогрессисты не знали, как обучить младенца ходить и говорить в иллюзии, это было недоступной задачей. И они не могли оставить всех родителей малолетних детей бодрствующими, им нужны были тысячи спящих, безобидных взрослых. Так они исключали дальнейшее развитие конфликта. Детей же они просто воспитывали в своем духе и те не видели другой альтернативы.

– А вдруг бы эти дети вспомнили своих настоящих родителей?

– Ты многое помнишь из 2-3-х летнего возраста? – Дэррил склонил голову, чуть улыбнувшись. Я отрицательно покачала головой. – Вот тебе и ответ. Даже если что-то всплывало в их памяти, приемные родители объясняли это игрой воображения, снами, придуманными историями. Детьми проще управлять, чем взрослыми.

– Жуть какая, – внутри горла сжался комок. Какие же все-таки бессердечные эти прогрессисты!

– Дочка Грейс одна из таких детей. Ей было два года, когда началась война, – сообщил Дэррил. – Грейс целый год искала ее по убежищам, пока не встретила меня. Тогда-то она и узнала правду. Бедная, она ведь была одной из тех, кто рано проснулся, через 5 лет. И вот уже 9 лет она безуспешно пытается найти свою малышку, которая уже не малышка, а 16-тилетняя девушка. Мужа тоже она до сих пор не нашла, знает только, что он такой же беглец, как и она. Мы с Грейс встретились через 6 лет после начала войны, тогда многие жили по одному, прятались, боялись. Мы начали собирать вокруг себя людей и со временем люди подхватили эту волну. Повсюду возникали все новые и новые общины, где любой беглец мог получить помощь и поддержку, а самое главное – защиту.

Я приуныла. Если Грейс за столько лет не смогла найти свою дочь и мужа, будучи руководителем общины, то как это выйдет у меня?

– Не отчаивайся, – Дэррил как будто прочитал мои мысли. – Я нашел свою жену три года назад. Я вынужден был отправить ее в иллюзию, так как работал на прогрессистов. Думал, что получу информацию о ее убежище, но мне пришлось самому ее искать. К счастью, детей у нас не было. Люди находят родственников, даже друзей. Просто не всем везет. И на это нужно очень много времени. Особенно, в случае с маленькими детьми. Кто-то из них до сих пор в тех особых детских бункерах, но большая часть живут в городах прогрессистов. А туда не так-то просто попасть.

– И опасно, – добавила Ханна, до этого молчавшая. – Они могут отправить тебя обратно в иллюзию, могут в тюремный бункер, а могут и убить, если окажешь сопротивление. Кажется, что природа щедро наделив их гениальным умом, просто не нашла ресурсов на добрые чувства.

– У меня есть подозрения, что либо прогрессисты – новая ветвь человеческой эволюции (они ведь и браками сочетались только с такими же, как они), либо они какими-то препаратами притупили в себе эмоциональность, оставив место только холодному расчетливому уму, – озвучил свои мысли Дэррил. – Может, это все воспитание, конечно. Мой отец тоже был прогрессистом и меня воспитывал в духе, что наука – прежде всего. Но он рано умер, а мать не была ученой, хоть и поддерживала многие идеи прогрессистов. Так что на меня не было оказано сильного влияния. Хотя, наука мне всегда была интересна. Впрочем, и чувства мне были не чужды. Они-то и погубили мои карьеру. Возможно, и правда, ученым лучше не чувствовать и быть такими холодными. Как бы жестоко это не звучало.

– Я думаю, должен быть какой-то баланс в обществе, – прервала я монолог Дэррила. – Ученые должны заниматься наукой, но не должны быть заперты в своем собственном мирке. Вокруг них должны быть другие люди, которые бы их уравновесили, которые бы указали им, где корректно использовать их изобретение, а что причиняет душевные страдания людям.

– Ты говоришь, как мятежники, – Дэррил широко улыбнулся. – Они хотят сломать эту систему и сделать города доступными для всех, чтобы не было гонений и преследований, чтобы все были равны и жили в гармонии.

Грейс упоминала в своем рассказе мятежников, но ничего подробного о них не сообщила. Я поинтересовалась у Дэррила, кто они такие.

– Живут точно так же, как мы, в общинах, – пояснил Дэррил. – Но не просто поддерживают сбежавших из убежищ и дают им кров и еду, а проводят миссии по изменению системы. Именно благодаря ним у нас есть списки тех, кого отправили в убежища, а кого в бункеры. Хоть эта информация и не была засекречена, в свободном доступе она не лежала. Они многое делают, чтобы улучшить жизнь. У них есть план и вера в собственные силы. Мятежники – одни из немногих, кто рискнут пробраться в город ради спасения беглецов, они вообще готовы драться и сражаться за простых людей. И постоянно ищут родных и близких, кто бы их об этом не попросил. Многие семьи воссоединились именно благодаря ним.

– Хорошие они люди, эти мятежники, – сделала я вывод. – А где их можно найти?

Мне подумалось, что я тоже могла бы их попросить о помощи в поиске. Сама-то я точно не справлюсь. Этот мир для меня такой новый, чужой, враждебный.

– Они не афишируют свое местоположение, – Дэррил пожал плечами. – И часто меняют места обитания. Можно поспрашивать у торговцев, они с ними ведут дела. А если повезет, то можно встретить случайно среди Руин. Мы так называем города и деревни, которые полностью разрушены и в них никто не живет.

– А где найти торговцев?

– Много где. Есть бродячие торговцы, есть и те, что живут в открытых поселениях, есть даже общины торговцев. Хоть они зачастую и не знают, где живут мятежники, но можно подождать с недельку-другую, рано или поздно кто-то из мятежников к ним приходит.