Страница 5 из 16
К Лермонтову приехал брат его камер-юнкер Столыпин. Он отзывался о Пушкине невыгодно, говорил, что он себя неприлично вёл среди людей большого света, что Дантес обязан был поступить так, как поступил (а вот и отношение Столыпина, ещё более деятельного участника событий в Пятигорске летом 1841 года – Н.Ш.). Лермонтов, будучи, так сказать, обязан Пушкину известностию, невольно сделался его партизаном и по врожденной пылкости повёл разговор горячо. Он и половина гостей доказывали, между прочим, что даже иностранцы должны щадить людей замечательных в государстве, что Пушкина, несмотря на его дерзости, щадили два государя и даже осыпали милостями и что затем об его строптивости мы не должны уже судить.
Разговор шёл жарче, молодой камер-юнкер Столыпин сообщал мнения, рождавшие новые споры, – и в особенности настаивал, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от влияния законов, что Дантес и Геккерн, будучи знатные иностранцы, не подлежат ни законам, ни суду русскому.
Разговор принял было юридическое направление, но Лермонтов прервал его словами, которые после почти вполне поместил в стихах: «Если над ними нет закона и суда земного, если они палачи Гения, так есть Божий суд».
Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из гостей, я нашёл у Лермонтова и известное прибавление, в котором явно выражался весь спор. Несколько времени это прибавление лежало без движения, потом по неосторожности объявлено об его существовании и дано для переписывания; чем более говорили Лермонтову и мне про него, что у него большой талант, тем охотнее давал я переписывать экземпляры.
Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны, что за них можно пострадать, ибо их можно перетолковывать по желанию, но сообразив, что фамилия Лермонтова под ними подписывалась вполне, что высшая цензура давно бы остановила их, если б считала это нужным, и что государь император осыпал семейство Пушкина милостями, следовательно, дорожил им, – положили, что, стало быть, можно было бранить врагов Пушкина, оставили было идти дело так, как оно шло, но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с прибавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знавшую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие вопросы о её внуке, и что она этого пожелала.
Вот всё, что, по совести, обязан я сказать об этом деле.
Обязанный дружбою и одолжениями Лермонтову и видя, что радость его очень велика от соображения, что он в 22 года от роду сделался всем известным, я с удовольствием слушал все приветствия, которыми осыпали его за экземпляры.
Политических мыслей, а тем более противных порядку, установленному вековыми законами, у нас не было и быть не могло. Лермонтову, по его состоянию, образованию и общей любви, ничего не остается желать, разве кроме славы. Я трудами и небольшим имением могу также жить не хуже моих родителей. Сверх того, оба мы русские душою и ещё более верноподданные: вот ещё доказательство, что Лермонтов неравнодушен к славе и чести своего государя.
Услышав, что в каком-то французском журнале напечатаны клеветы на государя императора, Лермонтов в прекрасных стихах обнаружил русское негодование противу французской безнравственности, их палат и т. п. и, сравнивая государя императора с благороднейшими героями древними, а журналистов – с наёмными клеветниками, оканчивает словами:
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда с триумфом шёл Фабриций,
И раздавался по столице
Народа благодарный клик, –
Бежал за светлой колесницей
Один наёмный клеветник.
Начала стихов не помню – они писаны, кажется, в 1835 году, и тогда я всем моим знакомым раздавал их по экземпляру с особенным удовольствием.
Губернский секретарь Раевский. 21 февраля 1837».
Раевский упомянул о стихотворение «Опять народные витии…», которое было написано под влиянием блистательных поэтических творений Пушкина – «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».
Лермонтов говорил:
Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России,
Опять шумя, восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна,
И порицания покровом
Одел он ваши имена.
Именно Пушкин «казнил могучим словом» европейских клеветников и пасквилянтов, которые организовали лживые нападки в печати на императора Николая I и на Россию. В 1834 году 13 января (по русскому стилю) – 25 января по французскому – в Брюсселе выступил польский демократ – ярый русофоб – Иоахим Лелевель с отвратительной и, конечно же, лживой – в польском духе – речью по случаю трёхлетней годовщины «свержения Николая I с польского престола», а в апреле 1834 года в журнале «Revue de Paris» была напечатана мерзкая статья об императоре Николае I. Были и другие пасквильные публикации в газетах и журналах. Причём, в одной из таких поделок Пушкина выставили борцом с Русским Самодержавием. Ну и получили ответ, который горячо поддержал Лермонтов.
Европейские журнашлюшки, лживость которых особенно хорошо видна в наши дни в связи с событиями на Украине, в Сирии и других конфликтных зонах, продолжали свою мышиную возню и в 1835 году.
Лермонтов выступил жёстко.
Что это: вызов ли надменный,
На битву ль бешеный призыв?
Иль голос зависти смущенной,
Бессилья злобного порыв?..
Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает; вам обидна
Величья нашего заря;
Вам солнца Божьего не видно
За солнцем Русского Царя.
В этом стихотворении Лермонтов показал себя приверженцем Русского Православного Самодержавия… Да каким!
Давно привыкшие венцами
И уважением играть,
Вы мнили грязными руками
Венец блестящий запятнать.
Вам непонятно, вам несродно
Всё, что высоко, благородно;
Не знали вы, что грозный щит
Любви и гордости народной
От вас венец тот сохранит.
Любопытна следующая – четвёртая строфа, значительно подстриженная.
Безумцы мелкие, вы правы.
Мы чужды ложного стыда!
В советских изданиях далее ставились отточия, поскольку из Лермонтова лепили, так же, как и из Пушкина, вольнодумца, осуждающего самодержавную власть, ну и, конечно, царя…
Но, как известно, рукописи не горят. Вот эти слова…
Так нераздельны в деле славы
Народ и царь его всегда.
Веленьям власти благотворной
Мы повинуемся покорно
И верим нашему царю!
И будем все стоять упорно
За честь его как за свою.
Ну как же можно было такое читать вообще, а особенно изучать в школе?! Тогда ведь трудно объяснить, почему же Лермонтова сослали за стихотворение, которое, как сказано выше, понравилось наследнику престола цесаревичу Александру Николаевичу – будущему императору Александру II, да и сам поэт вызывал симпатии у младшего брата государя великого князя Михаила Павловича, а императрица, спустя некоторое время, когда в печати появились главы «Героя нашего времени», буквально зачитывалась ими. Да и великие княжны, те, что уже подросли, зачитывались.
Ну и завершил Лермонтов издёвкой в отношении клеветников… «Но честь России невредима». Ну и далее о клеветнике…
Как же мог Лермонтов спокойно взирать на убийство Пушкина? Едва узнав о трагедии на Чёрной речке, когда ещё Пушкин был жив, Михаил Лермонтов, начав своё знаменитое стихотворение «Смерть Поэта», снабдил его эпиграфом:
Отмщенье, Государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века