Страница 2 из 16
– Вы арестованы, господин майор! – твёрдо сказал полковник Ильяшенков. – Сдать оружие…
И когда Мартынов, сделав несколько неверных шагов, положил на стол ящик с пистолетами, по Пушкинскому Евгению Онегину «ящик боевой», приказал:
– Назовите секундантов! – приказал Ильяшенков, подвинув к себе пистолеты.
По положению участие в дуэли в качестве секундантов тоже было уголовно наказуемо.
Мартынов стал называть неровным, срывающимся голосом.
– Васильчиков, Глебов, – потом запнулся и продолжил: – Трубецкой, Столыпин.
У коменданта похолодело внутри – вот так секунданты… Он даже забыл в первый момент справиться о том, кто из лекарей был приглашён на поединок. Хоть и запретны дуэли, а порядок соблюдался. Врач обязателен. И не только врач, обязателен также и экипаж, на котором можно вывезти с места дуэли раненого, да и убитого тоже.
Волнение военного коменданта неудивительно. Один Глебов из простых, и непонятно, как затесался в эту «звёздную» компанию.
Александр Васильчиков, сын председателя комитета министров и Государственного совета Иллариона Матвеевича Васильчикова, да и сам уже в чинах – год назад назначен членом комиссии барона П.В. Гана по введению новых административных порядков на Кавказе.
Сергей Трубецкой – сын генерал-адъютанта, сенатора князя Василия Сергеевича Трубецкого, весьма близкого ко двору. Повеса, которому всё и всегда сходило с рук. Разве только с соблазнением дочери генерал-лейтенанта П.К. Мусина-Пушкина промашка вышла. Узнав о подлом поступке повесы, император Николай Первый приказал обвенчать его с обиженной им девушкой.
Алексей Столыпин тоже не прост – офицер, происходивший из столбового дворянского рода Столыпиных.
И только Михаил Глебов происходил из мелкопоместного дворянства Орловской губернии, был сыном отставного полковника.
Вот и думай, военный комендант, что делать, когда одну ногу уже надо занести, чтобы сделать шаг в отставку, да вот не очень хочется. Чем не тёплое место службы – курортный город Пятигорск. Было тёплым до того, как стал наезжать сюда Михаил Лермонтов.
Тем не менее нужно немедленно принимать меры, нужно всех взять под стражу.
А гроза всё ещё гремела, и дождь не ослабевал ни на минуту.
– Вы не назвали лекаря. Кто осматривал тело убитого? – спросил Ильяшенков.
Мартынов помялся. Врача то он с собой не брал, потому что вовсе не дуэль намечалась на Машуке. Не приглашать же врача в свидетели убийства. Но как теперь ответить? Нужно что-то выдумать. И он сочинил на ходу:
– Врача не нашли. Никто не согласился из-за грозы.
– То есть врача на дуэли не было?
– Нет…
– Где тело убитого? Куда отвезли? Должно быть вскрытие.
– Там… Там, на Машуке, – сообщил Мартынов.
– Под таким ливнем.
Ильяшенко направил офицеров комендатуры арестовать секундантов, когда ещё мчались бурные потоки воды, сбегающие с отрогов Машука к Подкумку, горной бурной речке, берущей начало на горе Гум-Баши и, ворвавшись в район Кавказских минеральных вод, рассекающей едва народившиеся и нарождающиеся города Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск и Георгиевск. Но уже спешили первые экипажи и редкие прохожие к зданию
Ресторации, построенному ещё в 1825 году, но также радующую «балами по подписке» изысканную часть «водяного общества», собирающуюся здесь для лечения на водах. Уже открывали свои двери, затворённые на время грозы, аптека, почтовая экспедиция, лавки и магазины, выстроившиеся вдоль Большой улицы, плавно переходящей в парк «Цветник», с его знаменитым гротом Дианы, в котором Лермонтов всего несколько дней назад был на пикнике с друзьями.
По злой иронии именно 15 июля в Гроте Дианы собирался отметить свои именины полковник Владимир Сергеевич Голицын, который, командуя кавалерией на левом фланге Кавказской линии, был восхищён храбростью поэта в деле при реке Валерик осенью 1940 года и отметил в реляции, что поручик Лермонтов «действовал всюду с отличной храбростью и знанием дела», а в сражении при Валерике проявил «опыт, хладнокровие, мужество. Во время подготовки к именинам Голицына и балу в Казённом саду, «Машук надел шапку» – так говорили местные жители, уже привыкшие, что эта шапка туч непременно прольёт свои воды на город. Праздник решили перенести, но поступившее известие о гибели Лермонтова, начавшим собираться на праздник, как смерть на дуэли, заставило отложить его надолго.
Вскоре в военную комендатуру доставили Васильчикова и Глебова, повиновавшихся безропотно. Их задержали уже на пути в комендатуру, куда они направлялись добровольно, чтобы подтвердить слова Мартынова о том, что были секундантами. Ну а Трубецкого и Столыпина дома не оказалось. Прислуга сообщила, что они находятся на обеде у городского головы. Причём уехали довольно рано, ещё до грозы, и ни на какой Машук даже не собирались.
Вот и первая нестыковка. Арестовывать Трубецкого и Столыпина Ильяшенков не стал.
То есть Лермонтов был брошен умирать под проливным ливнем в грозу, хотя, быть может, ещё оставались шансы спасти его. Впрочем, комендант не удосужился расспросить слугу и удовлетворился показаниями убийцы, всецело поверив им. Следствие он, как и положено, назначил. Оно началось, правда спустя три дня после убийства. Мартынов заявил, что Лермонтов оскорбил его прилюдно, назвав «горцем с большим кинжалом». Дело в том, что Мартынов, вышвырнутый из армии за подобную известной фразе «бежали робкие грузины», трусость, старался показать себя бывалым воином и надевал черкесскую форму, да ещё и с большим кинжалом. Быть может, на барышень такой наряд и производил впечатление, но не на боевых офицеров. Вот и подшучивали над этим аникой-воином, то есть человеком, похвалявшимся в храбрости на балах и раутах, в салонах, вдали от тех рубежей, на которых храбрость эту только и можно проявить.
Пока шли соответствующие установленные законом действия, никто даже и не вспомнил о Лермонтове. Когда Лермонтов лежал один на Машуке, всеми брошенный, но ещё живой, Глебов распинался, повествуя о том, как укрыл поэта своей шинелью, хотя тот уже не дышал, как положил на колени его голову и рыдал над ним. Слуга же, который, узнав о гибели Лермонтова, поспешил за ним и рассказывал потом, что, когда вёз раненого поэта в город, тот ещё дышал. И это примерно через три-четыре часа после выстрела. Он был промокшим насквозь, ни одного сухого места на одежде, он продрог, ведь и здоровому человеку летом под проливным дождём лежать без движения как-то неуютно даже в июльскую сердцевину лета.
Он почти всё время был без сознания, даже не узнавал слугу, а, приходя в себя, весь в себе и оставался, со своими мыслями, о коих уже никогда и никому не дано узнать. Но порой, приходя в себя, шептал: «Убили. Меня убили. Убит, убит, убит» и снова проваливался в небытие, замолкал.
Безобидную шутку Лермонтова про горца с большим кинжалом, слышали все, но далее Мартынов с уверенностью заговорил о том, что никто из собравшихся в тот день у Верзилиных, не слышал. Заявил, что сразу после вечера у Верзилиных вызвал Лермонтова на дуэль. Да вот какая незадача – вызова то, повторяю, никто не слышал.
Но на эту деталь следователи внимания не обратили. Ну а как же могло, по их мнению, быть? Ведь Лермонтов убит, значит была дуэль. Об ином никто даже не задумывался? Почему? По преступной халатности? Или по распоряжению кого-то из тех людей Бенкендорфа, которых так опасался Ильяшенков, убеждая Лермонтова остановиться не в городе, а где-то в окрестностях.
Впрочем, Ильяшенков в следствии не участвовал. Следователи сами решали, какие вопросы задавать Мартынову и секундантам.
Следствие началось, как уже говорилось, через три дня. Тщетно следователь пытался выяснить, где конкретно происходила дуэль. И сам Мартынов, и секунданты путались. Показали два места, причём, потом откуда-то появились данные, что на одном из них нашли следы крови – это после такого шквального ливня, продолжавшегося несколько часов. Может быть при современных достижениях криминалистики и удалось бы доказать с помощью приборов, что следы крови есть. А в ту пору? Словом, место точно не установили, а записали одно из указанных формально.