Страница 11 из 16
Но здесь главное, конечно, мысли о матери: «В младенческих летах я мать потерял…». Летом 1830 года Лермонтов написал: «Когда я был трёх лет, то была песня, от которой я плакал… Её певала мне покойная мать».
Известный биограф Михаила Лермонтова Павел Александрович Висковатый рассказал, что Мария Михайловна, мать поэта была «одарена душою музыкальной». Она любила, садясь за фортепиано, брать на колени маленького Мишу и он с удовольствием слушал её игру и её пение, в том числе и той песни, которая запомнилась ему на всю жизнь и от которой он, как признавался, плакал.
В 22 года Лермонтов написал поэму «Сашка», поставив под заголовком «Нравственная поэма». В ней, по сути, автобиографичной, он говорил о себе, своих мыслях и чувствах, конечно, о горькой потере в детские годы. Рассказывая о своём друге Сашке, поэт имел в виду себя…
Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею чёрный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее… и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…
Ну и далее судьба героя – это судьба самого Лермонтова, единственного ребёнка в семье, которого после смерти матери взялась воспитывать бабушка, Елизавета Алексеевна, посвятившая внуку всю свою оставшуюся жизнь.
Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
До времени отвыкнув от игры,
Он жадному сомненью сердце предал
И, пре́зрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный,
И в нём терялся мыслию послушной.
Таков средь океана островок:
Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;
Ладьи к нему с гостями не пристанут,
Цветы на нём от зноя все увянут…
Каков этот мир? Ну, конечно, это мир литературы и в первую очередь поэзии. Там же юный Лермонтов коснулся своей судьбы, предчувствуя её трагизм.
Он был рождён под гибельной звездой,
С желаньями безбрежными, как вечность.
Они так часто спорили с душой
И отравили лучших дней беспечность.
Они летали над его главой,
Как царская корона; но без власти
Венец казался бременем, и страсти,
Впервые пробудясь, живым огнём
Прожгли алтарь свой, не найдя кругом
Достойной жертвы, – и в пустыне света
На дружний зов не встретил он ответа.
Всё это последствия тяжёлой утраты, всё это последствия того, о чём сказал он: «В младенческих летах я мать потерял»
Именно черты народной песни, услышанной от матери, Лермонтов придал стихотворению «Кавказ». Известно ведь, что, порой, стихотворения – особенно, когда поэт использует длинные строки – уже не нуждаются в композиторской обработке. Музыка уже есть… Это мне говорили сами композиторы, которые писали музыку на стихи. Вот пример. Я написал строки Суворовского марша, точнее марша суворовцев.
Мы, друзья, с юных лет в жизни лёгких путей не искали,
Позвала нас мечта в вечно юный суворовский строй.
Композитор Евгений Мирошниченко, прочитав текст, прямо заявил, что написаны стихи сразу с музыкой. И действительно, другому композитору понадобилось немало трудов, чтобы сочинить иную музыку, чем была заложена в этих строках.
Мы не знаем, что за песню имел в виду Лермонтов, но читая стихотворение, мы можем напевать его на мотив той памятной для поэта песни, потому что строки музыкальны сами по себе…
Попробуйте… «Когда я судьбой на заре своих лет о, южные горы отторгнут от вас…»
О, южные горы, южные горы! Если бы тогда маленький Миша мог знать, что именно Кавказские горы станут для него тем местом, где оборвётся жизнь…
В первые поездки ещё никакого Пятигорска не было, точнее не было статуса города и его названия, но радовали глаз необыкновенно живописные горы Машук и Бештау, окружающие небольшой населённый пункт Пятигорье. Называли это место Горячеводск то есть «курорт Горячие воды».
Именно пятиглавый Бештау дал впоследствии имя Пятигорску. Бештау – тюркское «Пять гор» или «Пять вершин». Отсюда и Пятигорск. Предлагались несколько названий – Новогеоргиевск, Константиногорск, но выбрали Пятигорск. В поэме «Сашка» Лермонтов писал…
Наш век смешон и жалок, – всё пиши
Ему про казни, цепи, да изгнанья,
Про тёмные волнения души,
И только слышишь муки да страданья.
Как актуальны эти слова и поныне. Включите телевизор или радио… всё те же «казни, цепи, да изгнанья…», всё тот же негатив обрушивается на головы зрителей и слушателей. А задача одна – испортить настроение, заставить переживать, тревожиться за будущее. Недаром один цейрушник сказал, мол, дайте мне показать в СССР сто фильмов ужасов, и я сорву им коммунистическое строительство.
Вот и в ту пору искрометной поэзии светочей, вестников добра, противопоставлялась тьма зла и жестокости, просачивающаяся из падшей в болото греха, злобной и коварной Европы.
Глава четвёртая
Прекрасный Лермонтовский край.
Я впервые попал в Пятигорск в августе 1977 года по санаторной путёвке. Хотел на море, сопротивлялся, но в санаторно-курортной комиссии настояли, и я оказался в Пятигорском военном санатории, расположенном у подножия горы Машук. А потом уже убеждать не надо было. Восемь раз приезжал туда в санаторий и трижды в командировки, когда, будучи редактором пятитомного издания «Последние письма с фронта», имел возможность выбирать, куда ездить за материалами.
Конечно, не раз был в Мемориальном музее «Домик Лермонтова». Конечно, много раз слышал историю конфликта между нашим великим поэтом и ничтожной «мартышкой», «соломоновым сыном» – это всё эпитеты Лермонтова, адресованные Николаю Соломоновичу Мартынову, сыну винного откупщика, занимавшегося спаиванием народа. Но в ту пору как-то не обращал внимание на странные натяжки в рассказах о ссорах. Проскальзывала информация о том, что никто не слышал беседы Лермонтова и «мартышки» после ссоры. Из дома они вышли одни и разговаривали без свидетелей. Никто не слышал о том, что Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль. Всё это впоследствии стало известно со слов самого Мартынова, ну и пошло из уст в уста, обретая черты истинного факта. Хотя, повторяю, всё это было озвучено самим Мартыновым, разумеется, в личных интересах. Свидетеля этих его слов – Михаила Юрьевича Лермонтова – уже не было в живых. Никто вообще не знал о том, что назначена дуэль, да и Лермонтов, судя по его поведению в день гибели, тоже не подозревал, что «Соломонов сын» позвал его на Машук стреляться.
Будущие секунданты – назначенные в секунданты уже после убийства Лермонтова, до этого убийства тоже не подозревали, что являются секундантами. Недаром двое из них в момент убийства преспокойно пьянствовали на обеде у городского головы. А потом, когда убийство свершилось, и те, о причастности которых заявил поганый «мартышка», оказались на гауптвахте, началась, кстати частично сохранившаяся переписка, в которой соучастники договаривались о том, кто будет называть себя секундантом Лермонтова, а кто – Мартынова.
Ну и, конечно, поражало то, что иные экскурсоводы – я старался ходить по Лермонтовским местам без экскурсий, но иногда слышал пояснения – так вот иные экскурсоводы заявляли, что Лермонтов был просто невыносим, и погиб на дуэли не случайно. В восьмидесятые годы ХХ века указания о том, как и что освещать, порою, менялись кардинально.
Иногда удавалось поговорить и с местными жителями, причём, даже очень старших поколений, которые от своих предков знали некоторые подробности, не вписывающиеся в официальные установки. Так вот уже тогда я неоднократно слышал то, о чём потом прочитал в воспоминаниях современников: «Дуэли не было – было убийство». Об этом утверждении боевого побратима Лермонтова Руфина Дорохова, мы ещё поговорим, но ведь и многие пятигорчане ещё в конце семидесятых, утверждали то же самое. Правда, рассказывали они это только в приватных беседах. В советское время у каждого человека в разной мере присутствовал так называемый «внутренний цензор», особенно у людей более старших поколений.