Предатель рода

– Там безопасно?

– Безопаснее, чем здесь среди бела дня.

Охотник оглядел улицу, посмотрел на остывающие тела и на свои ноги.

…они идут…

– Нам нужно идти, – сказала она. – Если вы всё еще думаете, что это я привела бусиков, спросите себя, зачем я только что пристрелила одного из них на ваших глазах. Спросите себя, почему я не дую вам на коленку и не жду, пока придут другие.

Он слизнул пот со своих губ. Посмотрел ей в глаза. Медленно кивнул.

– Всё в порядке.

– Меня зовут Хана, – сказала она. – Я имею в виду, это мое настоящее имя.

Вдали вновь послышался топот бегущих ног. Крики тревоги. Звон железного колокола. Охотник хмыкнул, опустил шляпу еще ниже.

– Акихито, – сказал он. – Друзья звали меня Акихито.

9

Измученное сердце

Ей не хватало слез, чтобы выплакать свое горе.

Вокруг были слышны голоса бамбуковых ками – духов, которые живут в стеблях, колышущихся на легком ветру. Маленькая девочка стояла у могилы своего брата с красными от слез глазами и мокрыми щеками. Великое солнце заливало поляну ненавистными пятнами света. На каменной табличке ихай было написано его имя, день смерти и день его – и ее – рождения.

Девять лет назад.

– С днем рождения, Сатору, – прошептала Юкико.

Со времени нападения змеи прошло три месяца. Три месяца, как ее брат-близнец умер у нее на руках. Казалось, что она утратила часть себя – будто боги оторвали от нее кусок и оставили кровоточить на земле. Мать погрузилась в скорбь. Отец – в чувство вины. А Юкико? Она словно оказалась в вакууме. Мир вдруг стал слишком большим, и она чувствовала себя одинокой, особенно теперь, когда не стало брата. Пустота, которую невозможно заполнить. И больше никто не держит тебя за руку. И не отвечает на вопросы.

– Ичиго, – позади раздался голос отца.

Он любил так ее называть. Она не повернулась, так и смотрела сквозь слезы на ложе, где будет вечно лежать ее брат.

Он опустился рядом с ней на колени на теплую землю, его длинные волосы развевались на ветру и щекотали мокрые от слез щеки. Он коснулся ее руки, нежно, как снежинки. Тогда она повернулась, чтобы посмотреть на него, на человека, которого она называла отцом, но при этом, по правде говоря, едва знала. Загорелое обветренное лицо, лукавое и красивое. Длинные усы и темные волосы, только начинающие седеть на висках. Проницательный взгляд темных блестящих глаз.

Его никогда не было рядом, когда они росли – почти всё свое время он проводил на имперской охоте по велению сёгуна. Время от времени он возвращался в маленькую долину, баловал их день-другой и снова исчезал на несколько месяцев. Но он всегда приносил близнецам подарки. Он всегда мог заставить ее улыбнуться. А когда он поднимал ее на плечи и нес через бамбуковый лес, она чувствовала себя высокой, как великан, и свирепой, как дракон.

– Ты всё собрала? – спросил он.

Она моргнула, пытаясь избежать его взгляда. Она думала, ничего еще не решено окончательно. Она думала, мать никогда не согласится на это. Она думала, что, может быть, после гибели брата…

– Значит, мы всё-таки переезжаем во дворец сёгуна?

– Мы должны, Ичиго. Мой хозяин приказывает – я подчиняюсь.

– А как же Сатору? – прошептала она. – Ведь он останется совсем од…

Голос сорвался. Она не смога договорить и опустила глаза на могилу у своих ног. Она чувствовала подступающие слезы и застрявший в горле удушающий комок тепла. Рядом разевала пасть пустота – мир был слишком велик для нее одной.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал отец. – На твой день рождения.

Он протянул белую коробку, перевязанную черной лентой. На темном шелке играли солнечные блики, и от этого сердце Юкико забилось чуть быстрее. Мысли о бесчисленных тайнах, которые могла скрывать эта коробка, на мгновение унесли ее скорбь по брату – ведь ей было всего лишь девять.

Она была совсем малышкой.

Взяв коробку в руки, она удивилась ее тяжести.

– Открой, – сказал отец.

Она тянула за ленту, наблюдая, как исчезает бант. Внутри ждал такой красивый подарок, что у Юкико перехватило дыхание. Ножны из лакированного дерева, черные, как глаза отца, гладкие, как кошачьи когти. А рядом блестело изогнутое лезвие из вороной стали длиной шесть дюймов, такое острое, что могло рассечь день пополам.

– Нож?

– Танто, – ответил отец. – У всех придворных дам есть такой.

– Зачем он мне?

– Он защитит тебя. – Он вынул ножны из коробки, вложил в них лезвие и спрятал их за поясом у неё на талии. – Когда я не смогу. И даже когда меня не будет рядом, я буду с тобой.

Потом она почувствовала, как сильные руки обняли ее, подняли с земли и вверх. Отец вообще ничего не говорил, просто держал ее и покачивал, позволяя ей плакать. Она обняла его за шею так крепко, будто он был тем единственным, кто удерживал ее от падения в холод и тьму.

Он прижался губами к ее щеке и прошептал, щекоча дыханием кожу:

– Я буду с тобой.

Он всегда мог заставить ее улыбнуться.

Удушливая мягкость вокруг, атласная тяжесть на веках. Языку тесно во рту. Мир зыбко колышется под мелодию, которую она едва ли слышит.

Юкико открыла глаза, и комната закружилась.

– Ты проснулась, – сказал Даичи.

Ками ветра бродили по склонам старых гор, духи играли в ветвях деревьев, на верхушках которых разместилась деревня, воздух был наполнен хрустящей прохладой приближающейся зимы. Юкико медленно села, застонала и снова зажмурилась. Под кожей у нее бился пульс мира – мысли всех зверей, мужчин, женщин и детей вокруг накладывались друг на друга в бессмысленной какофонии. Она вслепую пошарила рукой у кровати, схватила полупустой кувшин для саке и припала к нему губами. Даичи обеспокоенно пробормотал упрек и попытался забрать бутылку, но она оттолкнула его. Огонь вливался в горло, быстро заполняя пустоту внутри.

– Юкико…

– Не надо, пожалуйста, – умоляюще произнесла она, свернувшись клубком и прижав пальцы к вискам. – Дайте мне минуту. Одну минуту.

Старик молча сидел, скрестив ноги и положив руки на колени. Он казался статуей воина с катаной, перекинутой через спину. Он застыл, точно ледяной истукан, в то время как в ее голове всё бурлило.

Даже один взгляд, брошенный украдкой в Кеннинг, казался взглядом на солнце – глаза можно было сжечь. Но она чувствовала там, под этой какофонией звуков, низкий рокот Буруу, словно раскаты грома на далеком горизонте. Она потянулась к нему, направив ему легкий импульс-прикосновение, чтобы сообщить, что проснулась. Саке сделало свое дело – голову накрыла пелена из черного бархата, заглушившая шум и зной мира. Юкико чувствовала, как Буруу летит к ней и прекрасная тяжесть наполняет ее до краев, утаскивает Кеннинг в темный безмятежный уголок ее сознания, где тот затихает, пока не становится едва слышным.

Она не знала, сколько пролежала, свернувшись клубочком, как младенец, в темном амниотическом тепле. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела старика, который так и сидел на краю ее кровати, и в его глазах цвета стали явно проглядывала озабоченность. Он кашлянул один, второй раз, будто изо всех сил пытался сохранить тишину, и вытер губы костяшками пальцев. Наконец он встретился с ней взглядом.

– Что с тобой происходит, Юкико?

Его голос был серьезным и скрипучим от старости. Хриплый скрежет курильщика лотоса. Так похож на отцовский, что на мгновение ей показалось, будто она спит.

– Я не знаю. – Она покачала головой, язык онемел. – Я слышу всех. Животных. Людей. Всех и каждого. В голове.

Даичи нахмурился.

– Их мысли?

– Хай. Но только как будто все кричат… все сразу. Это оглушает.

Он погладил усы, медленно и задумчиво.