Юнкер

Глава 5

— Рок-н-ролл, детка-а-а… — пропел юнкер Бецкий.

Он же Богдан, он же просто Бодя из Одесского кадетского корпуса. Именно так и представился мой лопоухий товарищ по несчастью.

Когда нас обоих вызвал ротный, я уже приготовился к худшему — но кара оказалась не такой уж строгой. Как выразился Мама и Папа — господа юнкера Горчаков и Бецкий до самого отбоя поступают в полное распоряжение коменданта для проведения хозяйственных работ.

В общем, мы загремели на уборку. Сначала кухни, потом каземата — а потом и лестницы. Не то, чтобы нехитрые упражнения со шваброй, тряпкой и ведром мутной воды вызвали у меня какие-то сложности, но особого опыта в подобных делах у меня не было.

Зато Богдан владел боевым инструментарием поломойки в совершенстве — похоже, традиция попадать на хозработы прилепилась к нему еще в кадетском корпусе.

Неудивительно — с такими-то замашками.

Самого его это, впрочем, совершенно не напрягало. Богдан носился, как угорелый, засовывал руки в ведро чуть ли не по локоть, мастерски отжимал тряпку длинными загорелыми пальцами — и тут же снова наматывал ее на видавшую виды швабру, не забывая при этом болтать без умолку. А когда мы постепенно переместились из каземата на лестницу, где уже почти не попадалось начальства — принялся еще и паясничать.

На полную катушку.

— Бат донт ю… Степ он май блю свед шу-у-уз… — фальшиво протянул Богдан, приплясывая, широко расставив ноги и схватив швабру, как микрофонную стойку. — Я Элвис Пресли.

— Ты болван.

Я не выдержал и засмеялся. Мне совершенно не улыбалось влетать на весь день из-за длинного языка Богдана, но сердиться на него оказалось попросту невозможно. При всей своей нелепости и странной наружности Богдан обладал каким-то совершенно немыслимым, сверхчеловеческим обаянием. И работать умел на совесть: за то время, пока я возился с тремя ступеньками, мой товарищ по несчастью уже успел изящно промахнуть шваброй весь оставшийся пролет — и теперь с чистой совестью (и лестницей) изображал Короля Рок-н-ролла на площадке выше.

— Не болван, а Богдан, — поправил он — и тут же широко улыбнулся, скользнул вниз по перилам и протянул мне ладонь. — Давай знакомиться уже, господин юнкер… А то чего как не родной?

Пожалуй.

— Саша. — Я стиснул мокрую от тряпки клешню. — Горчаков… Бывший воспитанник Александровского лицея.

И без всяких князей. Если уж ротный открытым текстом сказал, что ему плевать на происхождение, то вряд ли оно здесь интересует кого-то другого. И выпячивать без надобности…

Рукопожатие у Богдана оказалось неожиданно-крепким. Каким-то настоящим, уверенным — похоже, в тощих руках бывшего кадета скрывалась немалая сила. Еще пару минут назад я не воспринимал его всерьез, но теперь…

— Горчаков, да еще и лицеист. — Богдан отпустил мою руку и задумчиво прищурился, чуть склонив голову набок. — Значит, из родовитых будешь… И за какие же грехи тебя сюда определили, друже?

Дар, мускулы, да еще и сообразительный — парень явно не так прост, как хочется казаться.

— Да так… — уклончиво ответил я. — С чего ты взял, что родовитый?

— Гор-р-рчаков! — Богдан сделал гротескно-серьезное лицо. — Князь или граф, не иначе… Фамилия то какая!

— Нормальная фамилия. — Я пожал плечами. — Это к твоей ротный прицепился.

— К моей попробуй не прицепись, — вздохнул Богдан, опираясь на перила. — Судьбинушка моя такая тяжелая. Всяк спросить норовит, сиротинушку обидеть. И ты туда же, господин юнкер.

Обидеть?..

— Байстрюк я, короче говоря. — Богдан улыбнулся и махнул рукой. — Рожденный, так сказать, вне законного брака. Оттого и фамилия дурацкая, и имя такое положено. У нас в Одессе говорят — у Богданушки все батюшки.

Вот оно что. Да уж, на месте Богдана я бы точно не спешил рассказывать о подобном. А вот он, похоже, не особо-то и скрывался — скорее даже наоборот, выпячивал свое странное происхождение напоказ… Только зачем?

— Шила в мешке не спрячешь, — пояснил Богдан, будто прочитав мои мысли. — Только дураком себя выставишь… Но будешь цепляться — в глаз дам.

Не буду. Тут как бы самому «Богданушкой» не оказаться — спасибо его светлости Багратиону.

— Больно надо, — отмахнулся я. — Не мое это дело… Так ты, получается, и отца своего не знаешь?

— Как его не знать, скотину этакую. — Богдан насупился. — Нагуляла меня маменька, да и померла через год. А он и не навестил ни разу. Сто рублей только выслал на похороны, говорят — и все. В рожу бы ему плюнул поганую, да не успел: мне и пяти лет не было, как батяню самого пьяного медведь на охоте задрал.

Одаренного дворянина? Медведь?

— Видать, сильно пьяный был, — вздохнул я. — Грустная история.

— Уж какая есть. — Богдан пожал плечами. — А как по мне — туда ему самая и дорога. Я и сам проживу, а его сейчас черти в аду вилами тычут в жо…

Договорить Богдан не успел. Захлопнул рот, пулей махнул через четыре ступеньки разом, подхватил швабру и принялся яростно натирать лестницу. Я на всякий случай последовал его примеру — и не зря: снизу уже доносились шаги, а через несколько мгновений к нам поднялся старшекурсник в офицерской портупее.

— Работаете, молодые? — походя поинтересовался он. — Похвально, похвально… Труд — величайшая добродетель, способная превратить в отчетливого юнкера даже сугубейшего зверя.

— Вот козел… — пробормотал я, когда шаги старшекурсника стихли на лестнице.

— Это нормально. — Богдан рассмеялся и снова отложил швабру. — Меня еще в кадетском предупреждали, что во Владимирском цук похлеще, чем в кавалерийских училищах в свое время.

— Ч… чего?..

— Цук! — Богдан вытянул вперед полусогнутые руки и взмахнул, будто щелкая невидимыми поводьями. — Традиции славной пехотной школы.

Да, что-то такое про местные обычаи я уже слышал. А Богдан, похоже, знал о них немногим меньше матерого старшекурсника.

— Понятно, — улыбнулся я. — Так если ты такой умный — чего ж на швабры загремел? Да еще и в первый же день.