Страница 13 из 19
– И я во всем этом доктору помогала, – донеслось до него через стол. Майор приподнял бровь. Подследственная утерла слезу.
– Доктора Мельниченко фашисты повесили. – Отчего не повесили вас?
– Он… он… – Соня закрыла лицо руками. Майор, продув мундштук, закурил папиросу, подумав о семье, около полугода, как обнаружившейся в Челябинске. Жена и сынишка эвакуировались вместе с семьями других сотрудников НКВД. В пути эшелон бомбили, пассажиры прыгали с насыпи и прятались по кустам. В Восточной Сибири жене майора довелось хлебнуть лиха. Жить пришлось в скудно отапливаемом бараке, вкалывая на Челябинском танковом в три смены. Выходные, возвращенные было народу в канун войны, с ее началом отменили. Оборудование стояло буквально в чистом поле. Сначала смонтировали технологические линии, а уж потом занялись стенами и крышей.
Продовольственная карточка не так утоляла голод, как позволяла держаться на плаву, со скрипом сводя концы с концами. Жена майора записалась в доноры, а паек отдавала малолетнему Борьке. Пока не упала в обморок у станка. Зимой она заработала пневмонию и, только чудом выкарабкалась.
Навестить семью майор не смог, а вот аттестат перевел, в данной ситуации оказавшийся тем самым кругом из пробки, которого при кораблекрушении хватает не всем. С аттестатом жизнь приобрела несколько иной оттенок. А когда он выхлопотал жене с сынишкой жилье, стало вообще терпимо.
Но, как не хлебнула жена майора, испытания оккупацией ей проходить не пришлось. В отличие от Сони. Потому одна его и выдержала, а вторая нет.
В канун нового сорок четвертого года Соня Шарова получила десять лет лагерей по приговору спецколлегии облсуда, именуемой также Особым совещанием, изобретение которого есть безусловное коммунистическое ноу-хау.[15]
В январе разыгралось кровопролитное Корсунь-шевченковское сражение, и заснеженные равнины Правобережья оказались устланы телами павших солдат и грудами развороченной бронетехники. Война решительно обернулась вспять. В феврале советские войска взяли Ровно и Луцк.
Полковник Шаров и его истребители дрались с истребителями Четвертого воздушного флота Люфтваффе. Места были знакомыми, тут довелось начинать войну. Шаров часто думал о Соне. Но, она исчезла, как изображение с экрана, не оставив ни следа, ни зацепки. Мысли о ней приносили боль, почти не притупившуюся со временем.
Состояние Шарова не было секретом для Вики Семеновской, его фронтовой «жены». Капитан медицинской службы Семеновская прибыла в авиаполк еще накануне битвы на Курской Дуге. Она была жгучей брюнеткой с привлекательной фигурой и толковой головой. При виде доктора летчики облизывались, как коты на сметану, но Вика была недоступна, положив глаз на командира. Его историю она, конечно же, знала. Ну, и что с того, таких были тысячи. На первых порах он даже не глядел в ее сторону, но, вода, говорят, точит камень. В особенности, если внутри «камня» такая звенящая пустота, какую ни заполнить спиртом и пустыми надеждами, а безвестность, поглотившая семью, очень похожа на небытие.
Армия с боями продвигалась на запад, освобождая от фашистов города, села и веси. А за армией, в виде титанического невода, шли части МГБ. Ловись рыбка большая и маленькая. И рыбка, конечно, ловилась, причем целыми косяками, и чем дальше, тем больше. В Восточную Сибирь, на бескрайний Север потянулись теплушки под конвоем. Их пассажиров ждал ненасытный Гулаг, попасть в который гораздо проще, чем вырваться.
В вагонзаке Соня пересекла лежащую в руинах страну. Этап насчитывал полтысячи человек. Камеры красноярской пересыльной тюрьмы и без него оказались забиты, как вагоны метро в час пик. Люди попадались разные. Хватало и зажиточных с виду, пригнанных, очевидно, с Запада. Блатные, эта «белая косточка» лагерей, безнаказанно шерстили «предателей», добывая себе на чифирь и водку, а тюремному начальству дорогие импортные шмотки.
Пересыльная тюрьма работала по принципу гигантского насоса, проглатывая арестантов, чтоб протолкнуть на дальние пересылки согласно каким-то неведомым, под грифом «Секретно» планам. В этих мутных разношерстных потоках было запросто затеряться и пропасть. Что и произошло с Соней. Она сгинула навсегда.
Нинку определили в детдом, и она росла там, ничем не отличаясь от тысяч других мальчиков и девочек, оставленных войной без родителей.
Летом сорок четвертого Шаров был сбит над польским городом Сандомир, благополучно посадил самолет на брюхо, но, был накрыт артиллерией гитлеровцев. Поле прилегало к переднему краю.
Пока он лежал в госпитале, советские войска перевалили Карпаты, заняв Румынию и Болгарию, Прибалтику и Белград, осадили Будапешт и угрожали Восточной Пруссии.
Когда в январе сорок пятого полковник Шаров вернулся в строй, воздушные сражения развернулись в небе Германии. Немцы применили новейшие реактивные истребители, но ничто уже не могло спасти «тысячелетний» рейх. Война в Европе подошла к завершению.
Поздней весной сорок пятого Нина Шарова переболела свинкой. Болезнь протекала тяжело, с медикаментами обстояло не густо, рацион был убогим, а девочка сильно истощена. Только к июлю Нина пошла на поправку. Летом детей вывезли в пригород, на оздоровление.
В августе американцы, впервые в мировой истории применив ядерное оружие, стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.
Шаров с Викой прибыли в Москву. Полковника перевели в резерв. Вика Семеновская, уволившись в запас, устроилась на работу в поликлинику. Они поселились на Садовом кольце, у ее родственников. Шаров изнывал от бездействия. Чтобы не сидеть в четырех стенах, он уходил из квартиры с Викой, провожал бывшую фронтовую, ныне гражданскую жену на службу, а затем бродил по городу. Дни стояли погожие, хоть, потихоньку, холодало.
В канун нового сорок шестого года Шаров получил назначение в Прикарпатский военный округ. Вика, как настоящая жена, последовала за ним на Украину. Впрочем, переезд ее не обрадовал.
– Надо было в Академию проситься, – они сидели в купе. Вагон покачивался на ходу, как шхуна. Время было к вечеру.
– Без лапы? – Шаров вооружился щипцами, чтобы отломить кусок от слитка сахарина, похожего на небольшой сталактит. – Тебе положить?
– Великовский без лапы обошелся. – Вика жестом отклонила предложение.
– Великовский без мыла в задницу залезет. А я пас. Извини.
– Просто ему на семью не наплевать!
Шаров пожал плечами, и, подумав о Соне, принялся вращать ложкой в стакане. Кусок сахарина болтался на дне, растворимый, как кремень.
– Мало по гарнизонам намотались? – Вика извлекла из дорожной сумки кольцо настоящей домашней колбасы. Ее запах кружил голову. Шаров потер руки, решив, что не время ссориться. Потянулся за беленькой.
– Будет тебе. И так, считай, повезло. Кругом сокращения… Командармы корпусами командуют. Комбриги полками. И еще спасибо говорят. Я ни чем не лучше других. Это еще благо, что не в отставку…
– Зря ты себя недооцениваешь. – Вика поджала губы. – Окружающие чувствуют это. И катаются на тебе.
– Брось.
– Сиди теперь в Черновцах.
– А что в них плохого?
– На себя плевать, так хоть обо мне бы подумал! О моей диссертации, в конце то концов. – Вика писала диссертацию, рассчитывая защититься в грядущем году. Не то, что бы Шарову была безразлична будущая ученая степень гражданской жены. Но, он все чаще думал о Соне.
– Не стоило ради меня идти на такие жертвы. Осталась бы в Москве…
– И это твоя благодарность?! За все эти годы?! Мало того, что ты меня в дурацкое положение ставишь… – это был «больной» вопрос для обоих. Эра фронтовых жен канула вместе с войной. Статус надо было менять. Или расставаться. Вика последнего не хотела. Шаров толком не знал. Домашняя колбаса осталась не тронутой в окружении стаканов. Шаров зажмурился, прислушиваясь к стуку колес.
15
Пресловутое ОСО, или тройка НКВД, – орган внесудебной расправы при Сталине. ОСО даже не судило, а накладывало административные взыскания, как правило заочно, согласно литерным статьям, не имеющим аналогов в УПК. Админвзыскания подразумевали длительные лагерные сроки или расстрел