Честь

Утром, по пути в школу, он заглянул туда и увидел, что все на месте, идя из школы, заглянул еще, удостоверился, что опять все в порядке. После обеда Антон пробрался на чердак. К счастью, дверь была не заперта, и Антон долго бродил там в полутьме, спотыкаясь о балки. Наконец за трубой он нашел укромный уголок. Место было удобное, и, улучив время, он спрятал туда сверток. А через несколько дней по звонку Вадика он, так же прячась и изворачиваясь, взял его и передал дожидавшимся за углом дома Вадику и Генке Лызлову.

Так и пошло: звонок – «возьми кишки», и Антон идет «прогуляться». Когда к телефону подходила Нина Павловна, то Вадик рекомендовался школьным товарищем Антона, и сообщники некоторое время говорили об уроках. Но среди прочих слов Вадик опять упоминал «кишки», и Антон с разрешения матери шел «узнать», что задано по химии. Один раз, когда он выходил с чердака, его заметила женщина из пятьдесят восьмой квартиры, с верхнего этажа.

– Что тебе там нужно? – спросила она.

– Мы там голубей разводим, – соврал Антон, и женщина, успокоившись, пошла по своим делам.

А потом Вадик предложил ему еще одно хитроумное дело.

– Ты понимаешь?.. – И глаза его уже заранее смеялись тому, что он хотел сказать. – Мы приголубили одни богатые часы, понимаешь, швейцарские, и мне хочется, чтобы моя мамаша купила их. Для меня!

– Ну и что? – не понял Антон.

– Я скажу, что их по дешевке продает Олежка Валовой, а ты подтверди. Ладно?

– Ладно! – согласился Антон быстро, согласился не думая, «из солидарности», а потом спросил: – А если она не поверит?

– Поверит! – ответил Вадик. – Она у меня дурная. Так и сделали. Бронислава Станиславовна не могла устоять перед уверениями Вадика и его сыновним, таким детски милым поцелуем в нос и, поверив Антону, как бы случайно оказавшемуся у них, выложила двести рублей. Антон получил из них тридцать. А потом, сидя за столиком кафе, они рассказывали об этом своим ребятам, и все, как Вадик любил выражаться, «дико смеялись».

25

Сообщить Людмиле Мироновне о возвращении Антона Нина Павловна, конечно, не догадалась. Тем не менее дня через два Антон получил приглашение зайти в детскую комнату. Кроме Людмилы Мироновны там оказался коренастый черноволосый человек в штатском. Антон не сразу вспомнил, где и когда он видел его, и только по девичьим ямочкам на щеках да по слову «сынок» узнал в этом человеке капитана Панченко. Капитан, правда, сначала больше молчал, а говорила Людмила Мироновна, но по тому, как он внимательно слушал, было видно, что и ему интересно, куда и зачем ездил Антон.

– Ну хорошо, ты был у отца. А зачем?

– Ну как – зачем?.. Странный вопрос… – отвечал Антон. – Повидать захотелось.

– А почему? – продолжал допытываться капитан Панченко. – Почему раньше не хотелось, а теперь захотелось?

– Мне и раньше хотелось, да так как-то…

– Что значит «так как-то»?.. Сидел-сидел – и вдруг поднялся и полетел. Как птица!

– И родителям ничего не сказал, – добавила Людмила Мироновна. – Почему не сказал-то?

– А что говорить? Разве они отпустили бы? – ответил Антон. – А мне обязательно нужно было поехать.

– Почему «обязательно»? – ухватился за это слово Панченко, но Антон недоуменно повел плечами.

– Опять двадцать пять! Говорю, повидать захотелось! Родной ведь он мне!

На лице капитана Панченко, при всей его выдержке, мелькнула смутная тень разочарования. Узнав о побеге Антона, он, несмотря на свою занятость, заинтересовался им и мысленно постарался все проанализировать. Семейные обстоятельства и простую любовь к путешествиям он отбрасывал как слишком элементарные и для него неинтересные мотивы. Он хотел смотреть глубже: может быть, Антон пытался скрыться от каких-то опасностей, угрожавших ему со стороны его дружков, – так бывает! – или, совершив преступление, пробовал ускользнуть от ответственности, – так тоже бывает! Для себя капитан даже стал «примеривать» к Антону некоторые отмеченные перед тем преступления. Но преступления эти к нему «не подошли», и вообще вся версия капитана Панченко рушилась, и дело сводилось, как уверяла Людмила Мироновна, к обыкновенным семенным неладам.

Но какой-то внутренний голос не позволял капитану Панченко успокоиться, и он по-прежнему считал компанию заинтересовавших его «сынков» группой. Все дело в том, на какой стадии организованности находится эта группа и чем она занимается. То, что за нею не числилось дел, приводило его к мысли, что это не просто кучка распоясавшихся юнцов – такие бывают дерзкими, но глупыми и неопытными и потому очень скоро заканчивают свой «поход» на скамье подсудимых. Здесь другое: во главе этой группы должен стоять кто-то очень опытный и хитрый. Но это тоже была версия, не имеющая пока никакого фактического подтверждения.

Один раз такое подтверждение готово было обнаружиться, оно почти находилось в руках у капитана Панченко, но ускользнуло. В темном переулке за банями ограбили девушку. «Почерк» был знакомый: ребята окружили ее и сняли золотое кольцо и серьги.

– Заметили ли вы кого-нибудь? – спросил девушку капитан Панченко.

– Не знаю… Разве тогда до того было!.. Да и темно!– ответила девушка. – Один, пожалуй, померещился – чубатый такой.

Чубатый!.. Второй раз встречается он с этим словом и пытается «примерить» к нему всех, кого знает.

Капитан Панченко решил провести опознание. Он вызвал Антона, Вадика, Генку Лызлова и среди других предъявил их потерпевшей. Но девушка растерялась и ничего не могла решить. Об Антоне она прямо сказала: «Нет, не он. Не видела». На Генку Лызлова посмотрела более внимательно, но тут же решительно тряхнула головой. При взгляде на Вадика у нее в глазах блеснула испуганная искорка, но Вадик неожиданно улыбнулся, и девушка в замешательстве отвела глаза, а потом замахала руками:

– Не знаю, не знаю!.. И вообще я ничего не хочу и ничего мне не нужно – ни кольца, ничего!.. Это так противно!

Капитан Панченко заметил блеснувшую было в главах девушки испуганную искорку и очень убеждал ее отнестись сознательно и помочь следствию в раскрытии преступления. Но девушка упрямо трясла головою и ничего больше не хотела говорить.