Страница 2 из 3
Говорю спокойно:
– Очень интересно. Рады будем рассмотреть. — И после секундной паузы. — Что же касается этого романа, — я кладу ладонь на рукопись, — то здесь у нас возникли кое-какие предложения. История замечательная. Однако не совсем точно расставлены акценты. Ну куда это годится: человек, получивший неслыханное богатство, всю оставшуюся жизнь посвящает мести каким-то мелким проходимцам. Зачем? Жизнь прекрасна! Нет, он должен им, конечно, отомстить, но не нужно делать это главным в своей жизни. Потом как-то уж пессимистически роман кончается. Пусть герой вновь обретет любовь. Тогда и смысл появится: любовь побеждает годы. В конце концов, почему герой не может иметь семью, детей. Это было бы вознаграждением за его страдания.
Он смотрит на меня внимательно, в глазах появляются искорки. Кажется, он даже не очень огорчен.
– Вы понимаете, что я вам говорю? — осторожно спрашиваю я.
– Да-да. — Он прохаживается по кабинету, подходит к окну, потом к цветам, стоящим на тумбочке. — Не вполне могу с вами согласиться, но… — Он делает паузу. — Но в целом такие изменения возможны.
– Ну и отлично, — говорю я, не скрывая радости. — И поверьте — Улучшения пойдут на пользу.
– Через две недели принесу вам готовую рукопись, — говорит он.
– А успеете? — с опаской спрашиваю я.
– Я могу работать день и ночь. — Он улыбается. — День и ночь.
Действительно, уже через двенадцать дней он приходит ко мне с рукописью. Я прошу его подождать часок, а сам начинаю просматривать текст.
Да, действительно, он учел все замечания. И сделал это мастерски. Я даже подумал, а не перегнул ли я палку? Не наказал ли самого себя? Но ничего менять не стал.
– Поздравляю вас, господин Дюма. Ваш роман будет опубликован в ближайшее время.
– Благодарю. — Он улыбается. — Приглашаю вас по такому случаю сегодня ко мне. Будут дамы.
Он оставил адрес, но, естественно, я не пришел. Времени оставалось в обрез, а у меня было еще одно дело. К тому же меня не покидало ощущение странности происходящего. Вроде и не этот роман был первым… Впрочем, надо было спешить — у меня оставалось всего две недели.
Я попал в зимний сезон. В кабинете главного редактора стоял собачий холод, мебель была какая-то разваленная, словно не издательство, а конура. Крохотная печка-«буржуйка» дышала без толку, но не грела. Это были тяжелые дни. Часто в издательстве гас свет, и работали при свечах. Еда была отвратительная. Досаждали шатающиеся по издательству сумасшедшие авторы. Ходили по коридорам, донимали разговорами. Сотрудницу издательства ограбили прямо в здании. Но я терпел.
Он пришел на четвертый день. Долго тер озябшие руки, достал перевязанную веревкой рукопись и бережно положил на стол.
– Это ваш первый литературный опыт? — стандартный вопрос.
– Да как вам сказать. Крохотные фельетончики и рассказики публиковались в газетах. Под псевдонимами. Ну а это, — он показывает на рукопись, — первая крупная вещь.
– Так вы журналист?
– Нет. — Он выпрямляется — лицо его становится торжественным. — Я врач. Но в это бурное и ужасное время стал пробовать себя в литературе.
– Время действительно ужасное. — Я зябко ежусь. — Как вообще можно жить в таких условиях, да еще писать?!
– Вот как раз писать-то необходимо!
– О чем? О животных? — Я разыгрываю удивление. — «Собачье сердце» — это о братьях наших меньших?
– В какой-то степени… — отвечает он. — О природе человеческой и звериной. О том, как уживаются в одном организме человек разумный и неразумный.
– Очень интересно. — Я сочувственно смотрю на него. — Оригинальная тема.
– Не совсем, — досадливо говорит он. — Об этом многие писали.
– Возможно. — Я не собираюсь устраивать дискуссию. Хотя очень хочется. Сколько я о нем книг прочитал. Но времени совсем нет.
– Вот что, Михаил Афанасьевич, можете завтра зайти?
– Завтра? — Он удивленно смотрит на меня. — Вы успеете?..
– Постараюсь. Мы заинтересованы в свежих самобытных произведениях.
Он прощается и уходит. Из окна мне видно, как метель треплет его пальто.
Книгу эту я читал неоднократно, но из любопытства беру первую страничку. Отпечатано на плохой машинке, отдельные слова вписаны его рукой — почерк красивый.
Короче, ночь я пережил, промаявшись в полудреме в каморке сторожа. Пришлось водку с ним пить, ужасный напиток, ужасный. Слава Богу, в нашем времени его нет. Потом в полусонном состоянии дотянул до трех часов дня, когда явился автор.
– Интересная вещь, — начинаю я заготовленную речь. — И тема животрепещущая. Я так понимаю, вы сегодняшнюю реальность описали? — Я киваю в сторону окна.
– В фактологической части — да. — Он внимательно разглядывает меня.
– Да-да, я заметил — сатира у вас жесткая. Но вот юмора маловато. А знаете почему? Потому что вы слишком все драматизировали. Но если уж драматизировать, то до конца. Вам нужно было Шарикова не в собаку обратно обращать, а разрешить ему пойти в жизнь. Пусть бы он стал работать, завел бы семью, может быть, в тюрьму угодил, тогда и сам запросился бы назад — в собаку. Верно?
– Нет, — он решительно крутит головой. — Это была бы уже авантюрная вещица. Чтиво для подростков.
– А так у вас какая-то недосказанность получается. — Я тру ладони, пытаясь согреться. — Словом, наше предложение такое: дописать повесть и наполнить ее юмором. Считайте, что мы ее уже взяли.
Он молчит, поджав тонкие губы.
– Нет. — Он наклоняет голову, потом протягивает руку и берет рукопись со стола. — Не согласен.
– Подождите, Михаил Афанасьевич. — Я поднимаюсь с места. — Мы же не так много от вас требуем. Все основное остается неизменным — герои, тема, сюжет. Речь идет всего лишь о корректировке сюжета.
Он слушает меня внимательно, потом произносит:
– Хорошо, я подумаю.
– Вот и славно, — улыбаюсь я. — Трех дней хватит?
– Хватит, — говорит он, прощается и направляется к двери.
– Я вас жду через три дня, — говорю я ему вслед. — Приходите обязательно.
Придет или нет? Крепкий орешек. В таких жутких условиях жить — и не соглашаться на правку? Мрак какой-то. Мне тут еще три дня маяться. А ему всю жизнь. Несчастные люди.
Три дня я прождал — нет его. Прошли еще два дня — так и не появился. Время истекало, завтра последний день. Если завтра утром не придет — возвращаюсь.
Утром, ровно в девять, приходит мой автор. Извиняется, что не уложился в срок.
– Вот, — говорит, — повесть. Я сделал некоторые изменения — те, что не противоречили задаче.
– Давайте!
Я почти выхватил рукопись у него из рук — оставались считанные минуты.
Листаю страницы, торопливо ищу последнюю главу — что такое? — концовка осталась та же. Или почти та же.
– Что же вы? — Поднимаю я на него недоуменный взгляд. — Мы ведь договорились!
– Меня то окончание не устраивает, — говорит он.
Я начинаю спорить. На часы уже не смотрю. Когда, наконец, вспоминаю о времени, то в ужасе вскакиваю: все, пропал, просрочил. Схватил его рукопись, чуть ли не на коленях упрашиваю изменить концовку. Он как-то неопределенно пожимает плечами, берет рукопись и уходит.
Я перемещаюсь к точке перехода и проскакиваю по Коридору Времени, еле-еле ускользнув от охраны.
Больше месяца я приходил в себя. Чувствовал себя ужасно, но вызывать медицинскую помощь не стал — лишние вопросы мне ни к чему. Что-то у меня с головой случилось, как будто туман просочился. Возникло ощущение, что я — уже не я. Месяц боролся с этим, потом вроде туман исчез, и я стал выходить на улицу. Но окружающий мир почему-то казался незнакомым. О том, что по Коридору Времени путешествовал, помнилось с трудом. Но это не огорчало меня — переполняли другие чувства.
В один из дней я вдруг ни с того ни с сего бросился на сотрудника общественного порядка, сбил его с ног и убежал. За мной погнались, но я ушел от погони. Потом опять туман плавал у меня в голове, и мне пришлось остаться дома. Но когда туман исчез, я снова вышел на улицу и, вломившись в киоск, где торговали журналами и видеокнигами, разгромил все в пух и прах. И опять скрылся от преследования.