Бесконечное лето

Теперь, когда немца заморозили, можно было различить, что он плотно зажмурился и зажал нос пальцами — предвидел, что поневоле нырнет. Одновременно стало понятно, что он был ранен еще до прыжка: бурый летный комбинезон потемнел от пятен крови. Живая картина получилась и забавной, и поучительной — она напомнила Ллойду, что, каким бы нереальным ни казалось ему настоящее, для других это отнюдь не иллюзия.

В следующий миг он понял, отчего незадачливый летчик особо заинтересовал замораживателей: без всякого предупреждения зона застывшего времени распалась, и молодой пилот плюхнулся в воду. Парашют вспучился и накрыл своего владельца. Едва вынырнув, тот замолотил руками по воде, пытаясь освободиться от строп.

Не в первый раз Ллойд становился свидетелем того, как распадаются живые картины, только они никогда еще не оживали столь стремительно. Придуманная им гипотеза сводилась к тому, что продолжительность существования картины зависит от расстояния, отделявшего жертву от прибора; летчик был на расстоянии не менее пятидесяти ярдов. В его собственном случае он вырвался из живой картины, а Сара нет, и единственно правдоподобное объяснение — в ту секунду она оказалась ближе к замораживателю.

Избавившись от парашюта, немец не спеша поплыл к противоположному берегу. Надо полагать, его прыжок не укрылся от внимания, еще до того, как он выбрался на пологий настил лодочной станции, появились четверо полисменов и даже помогли ему вылезти из воды.

В памяти Ллойда сохранился лишь один пример оживания картины, сопоставимый по быстроте. Тогда замораживатель «заснял» картину аварии: пешехода, чуть было не ступившего прямо под колеса автомобиля, обездвижили на полушаге. Водитель резко ударил по тормозам, осмотрелся в недоумении: куда делся человек, которого он чуть не убил? Потом, вероятно, пришел к выводу, что это была галлюцинация, и поехал дальше. Только Ллойд, способный воспринимать живые картины, мог по-прежнему видеть виновника происшествия: тот все-таки заметил надвигающуюся машину, в ужасе всплеснул руками, попытался отступить — слишком поздно. Да так и застыл. Однако через три дня, когда Ллойд вновь очутился на том же месте, живая картина улетучилась, спасенный пешеход исчез.

И теперь этот спасенный — как и Ллойд, и немецкий авиатор — будет жить в призрачном мире, где прошлое, настоящее и будущее смешаны в беспокойном сосуществовании.

Еще минуту-другую Ллойд следил за куполом парашюта — белое пятно сносило все дальше по течению и вот наконец пропало: парашют затонул. Тогда Ллойд возобновил свою прогулку в сторону прибрежных лугов. Однако замораживатели, число которых умножилось, перебрались на этот берег и увязались следом.

Достигнув поворота, откуда можно было бросить первый взгляд на Сару, он понял, что бомбардировщик рухнул точнехонько на заветную лужайку. Взрыв поджег траву, и дым от пожара — а горела не только трава, но и покореженные обломки — мешал различить картину.

Январь 1935 года — август 1940 года

Томас Ллойд больше не покидал Ричмонда ни на день. Жил он скромно, перебивался случайными заработками и старался никоим образом не привлекать к себе внимания.

Он выяснил, что его исчезновение вместе с Сарой 22 июня 1903 года было истолковано как совместное бегство. Его отец, Уильям Ллойд, глава одной из самых известных в Ричмонде семей, отрекся от него и лишил наследства. Полковник Каррингтон и миссис Каррингтон объявили награду за его арест, но в 1910 году семья переехала в другое место. Удалось выяснить также, что кузен Уэринг так и не женился на Шарлотте, эмигрировав в Австралию. Его родители умерли, выяснить судьбу сестры не представилось возможным, а семейный дом продали и затем снесли.

В день, когда ему случилось перелистать подшивку местной газеты, он долго стоял напротив Сары, обуреваемый печалью…

А что ждет в будущем? Оно вторгалось в жизнь не спросясь. И вообще существовало в плоскости, воспринимаемой лишь теми, кто был заморожен и вновь ожил. Будущее олицетворяли собой люди, являющиеся сюда ради того, чтобы, неведомо зачем, замораживать образы прошлого.

В день, когда ему впервые пришло в голову, кем являются эти смутные фигуры и откуда они, он долго стоял подле Сары оглядываясь, будто мог защитить ее. В тот день, как бы подтверждая его догадку, один из замораживателей бродил вдоль берега, не сводя глаз с молодого человека и его недвижной возлюбленной.

А настоящее? Ллойд ни в грош не ставил настоящее и не собирался делить с современниками их заботы. Настоящее было чуждым, преисполненным насилия, оно пугало его… хоть и не настолько, чтоб он примерил угрозу на себя лично. Для него настоящее оставалось таким же туманным, как и будущее, — реальными были лишь замороженные островки прошлого.

В день, когда ему впервые довелось стать свидетелем оживания картины, он бросился на лужайку бегом и простоял там до позднего вечера, без конца пытаясь уловить первые признаки того, что протянутая к нему рука вздрогнет…

Август 1940 года

Только здесь, на прибрежных лугах, где до города было далеко и дома скрывались за деревьями, к Томасу возвращалось чувство единения с настоящим. Только здесь прошлое и настоящее сплавлялись в нечто целое: ведь здесь почти не произошло перемен. Здесь была возможность постоять перед образом Сары и вернуться в тот летний день 1903 года, вообразить себя прежним молодым человеком, приподнявшим соломенную шляпу и преклонившим колено. Замораживатели попадались редко, а немногие живые картины, остававшиеся в поле зрения, вполне могли быть также из его времени. Неподалеку на тропе он видел пожилого рыболова, запертого во времени в тот момент, когда он вытаскивал из ручейка форель; мальчишку в матросском костюмчике, неосторожно удравшего от няньки; молоденькую хохочущую служаночку с ямочками на щеках — ее кавалер решил пощекотать ее под подбородком.

Правда, сегодня в привычную картину вторглось настоящее, и вторглось грубо. Ошметки сбитого бомбардировщика разлетелись по всей лужайке. Густой дым плыл жирным облаком через реку, а тлеющая трава окаймляла облако белой оторочкой. Значительная часть лужайки выгорела до черноты. Сару было не разглядеть, она потерялась в дыму.

Томас остановился, достал из кармана носовой платок. Пропитал платок водой из реки и, отжав, прикрыл влажной тканью нос и рот. Обернувшись, понял, что привел за собой ни много ни мало — восемь замораживателей. Они вроде бы не обращали на него внимания и продолжали двигаться, нечувствительные к дыму, шли прямо по горящей траве, пока не подступили вплотную к обломкам самолета. Один из них принялся менять что-то в настройке своего прибора.

Поднялся ветерок, слегка развеял дым, отнес в сторону, прижал к земле — и Томас увидел Сару: милый образ поднялся над серой пеленой. Он поспешил к ней, встревоженный близостью пылающих обломков, хоть и знал наверняка, что ни пожар, ни взрыв, ни дым не могут причинить любимой никакого вреда.

Ноги разбрасывали тлеющую траву, переменчивый ветер поднимал дым к его лицу, завитки клубились у самых ноздрей. Глаза слезились. Хорошо еще, что смоченный платок все-таки служил фильтром — когда едкий маслянистый дым от горящего самолета достигал его гортани, он кашлял и задыхался. В конце концов он решил переждать: Сара, укрытая коконом замороженного времени, была в безопасности, и какой же смысл ему погибать от удушья? Через несколько минут огонь погаснет сам собой…

Томас отступил за край пожарища, прополоскал платок в реке и сел. Замораживатели довольно долго изучали обломки с большим интересом, проникая в самый центр пожара.

Справа раздался звон колокола, и спустя мгновение на узкой дороге позади лужайки затормозила пожарная машина. Из нее выскочили четверо или пятеро и застыли, изучая картину на расстоянии. Сердце у Томаса оборвалось: он догадался, что последует дальше. Ему случалось видеть снимки сбитых немецких самолетов в газетах — вокруг неизбежно выставлялась охрана. Если то же произойдет и на сей раз, ему не подойти к Саре как минимум два-три дня, а то и неделю.