Собачелла

Вошедшую в комнату хозяйку псы встретили так, словно не видели сто лет. Вилянием хвостов и радостными мордами. Но Собачелла снова приказала им лечь. Те послушались, и она взялась за меня. «Сядь, встань, сними, повернись…» Командовала как хотела. Даже обидно стало. Собака я ей, что ли? Приходилось терпеть. И не зря. Собачелла меня подлатала как надо. Вычистила штаны и куртку, постирала и высушила футболку, натерла какими-то вонючими мазями проступающие синяки, залепила ссадину под глазом. Наверное, только поэтому у мамы не случился сердечный приступ, когда я вечером тихонько, бочком попытался проскочить от входной двери в свою комнату. На самом пороге я был, конечно же, остановлен, рассмотрен, отруган, обцелован и отправлен ужинать.

Есть не хотелось. Болела голова, и все время тошнило. Сотряс я все-таки заработал. Мама поохала-поахала и на следующий день повела меня к врачу. Оттуда я вернулся только через десять дней.

Никогда не любил больницы. Это просто какое-то адское испытание. Скука смертная. Часами валяешься на кровати, смотришь в потолок и ничего не делаешь. Бегать по коридорам нельзя, в спортзал, который находился в подвале больницы, ходить нельзя, читать и смотреть телевизор тоже. На улице показываться вообще строго-настрого запрещено. «У тебя же сотрясение! Полный покой», – раз по сто на дню повторяла медсестра. Будто я успевал за это время забыть про свой диагноз.

Но были и плюсы. Я не ходил в школу! Что может быть приятнее, чем валяться в постели, когда другие зубрят алгебру и пишут километровые диктанты. Пару раз ко мне забегал Славка. Рассказывал про школьные дела, про шухер, который устроила во дворе моя мама, пытаясь выяснить, кто меня избил. В версию со случайным падением она, конечно же, не поверила. Но и правды выведать ей не удалось. А вот Славке я рассказал все. В подробностях! Ведь он был моим лучшим другом. Про Заболоцкого знали и во дворе. Но Славка представит все так, будто это была драка, а не просто вдалбливание меня в асфальт.

А еще за эти дни я придумал, как отомстить своим обидчикам.

Спустя несколько дней после выхода из больницы мы со Славкой поймали Заболоцкого в подъезде и устроили ему темную – специально выбили ради этого все лампочки, запаслись бабушкиной старой наволочкой, которую потом накинули на голову Заболоцкому. Проделывали мы все это вдвоем, как он с приятелем пару недель назад. Немного помутузили, потом вылили на голову бидон молока. Заболоцкий как раз возвращался от продавщицы тети Тани, и молоко было у него с собой. Он вопил как резаный и выглядел не таким уж и крутым, каким был во дворе при своих друзьях. Мне он даже показался жалким.

Все это мы провернули молча, боялись себя выдать. Признаюсь, это была трусость, ведь мы прекрасно понимали, что будет, если правда раскроется. Заболоцкий и его шайка не простят! И будут мстить. Поэтому, оставив грязного и мокрого врага на ступеньках лестничной клетки, мы со Славкой тайными тропами побежали в свой двор, по кустам перебрались через детскую площадку, чтобы нас, липких от молока и взбудораженных битвой, никто не заметил, и отправились ко мне – приводить себя в порядок и обсуждать произошедшее. Потом мы долго обходили стороной район обитания Заболоцкого и компании.

Нас он все же вычислил. Но гораздо позже.

– Ребята, перерыв. Аккумулятор разрядился. Сейчас поменяю. Погуляйте пока.

Оператор выключил камеру и принялся рыться в громадном чемодане с техникой. Журналистка громко фыркнула, кивнула «герою» – Андрею Колганову и зло зашептала в ухо оператора:

– Раньше не мог подготовиться? Теперь точно здесь до утра торчать.

Ее коллега недовольно отмахнулся и продолжил заниматься своим делом.

– Раз перерыв, приглашаю всех в дом, пообедать. Проголодались с дороги, наверное. От города до нас далековато. Сейчас Тоня – жена моя – накроет на стол.

Андрей поднялся с лавки. Осветитель, обрадованный таким предложением, бодро шагнул по направлению к дому, за ним засеменил водитель съемочной группы.

– Управлюсь и тоже подойду, – отозвался оператор.

– А вы? – Андрей улыбнулся журналистке, которая с надменным видом стояла около оборудования и, похоже, идти никуда не собиралась.

Девушка покачала головой, вытащила из сумки бутылку с йогуртом:

– Спасибо. Все свое.

Оставшись одна, она присела на лавочку и тихо выругалась.

Застряли. В этой чертовой глуши. И похоже, до завтра. Угораздило же ее попасть в эту богом забытую деревню. Как там она называется? Перелуки? Хотя чему удивляться? С ней всегда так. Именно ее шеф-редактор отправляет на самые «тухлые» съемки. И это в то время, когда другие делают крутые материалы: встречаются со звездами, снимают Олимпиады или какой-нибудь экшен. А у нее собачки… Бред!

Девушка закрыла глаза и представила, как она несется на разбитом камазе по кавказскому серпантину. Рядом чернобровый водитель в глухо надвинутой на глаза кепке на ломаном русском вперемешку с отборным матом пытается сказать, что у машины напрочь отказали тормоза. К горлу подступает тошнота, сердце колотится как сумасшедшее. Паника! И хочется самой что есть силы рвануть руль и остановить эту проклятую колымагу. На соседнем сиденье притаился друг и оператор Денис. Он весь бело-серый от безумной тряски и пыли, которая через выбитые стекла накрывает его волной на каждом повороте. Дэн закостеневшими от страха руками прижимает к себе камеру и тихо матерится. Удар, скрежет колес по острым камням, противный запах резины, еще удар… Это водитель пытается остановить тяжелую машину о борта заграждения. Старенький, видавший виды камаз того и гляди развалится прямо на ходу, так и не сумев затормозить. Но выдерживает суровый натиск. И машина замирает на самом краю дороги, одним колесом повиснув над километровой пропастью. Так начинается их путешествие на войну, в Южную Осетию.

Девушка вздохнула… Да… Было бы здорово побывать там, испытать все это самой и привезти горячий материал из горячей точки. Только увы! Все, что представляла молодая амбициозная журналистка Аня Арзамасова, на самом деле произошло не с ней, а с ее женихом Сеней Казаковым. Историю с камазом он рассказал ей по возвращении из обстрелянной Осетии в августе две тысячи восьмого. С Семеном они работали вместе, на одном провинциальном канале. За это время успели друг в друга влюбиться, расстаться, опять сойтись и даже начать жить вместе.

В общем, жизнь личная била у Аньки ключом, а вот профессиональная лилась тусклой, тонюсенькой струйкой, еле-еле пробиваясь сквозь камни тщеславия других корреспондентов и редакторский цензор. Не то что у ее Семена. К моменту их знакомства он уже был довольно известным в городе журналистом, успешным телеведущим. Визит политика, крушение вертолета, ограбление банка и даже сопровождение гуманитарного груза в зону военных действий – все доставалось ему. С работой он всегда справлялся на отлично. А Аньке оставалось тихонько завидовать, наблюдая, как любимый человек снимает самые сливки.

Это не значит, что она не любила своего Семена. Любила, даже очень. Радовалась его победам и искренне желала ему успешной карьеры. Но внутри все же сидел маленький червячок непризнанного гения. И когда Сеня приходил домой с очередной церемонии награждения за журналистские заслуги, этот червячок начинал больно-больно грызть Анькино самолюбие.

Ей казалось, что она тоже может так! Что она достойна, но не признана! Что всему виной узкое мышление главного редактора, который не доверял ей важные, интересные темы! Что она способна сделать это даже лучше, гораздо лучше…

А еще ей очень хотелось вести вечерние новости. Она представляла, как стоит в студии за стойкой в свете софитов. Вся такая строгая и красивая. В руках планшет с текстом, в ухе наушник, а в складках платья спрятан маленький микрофон. Все смотрят только на нее. Десятки тысяч телезрителей, затаив дыхание, ждут ее выхода в эфир.