Страница 5 из 10
После этих слов Дмитрий Николаевич как-то горько поморщился, словно его одолел кратковременный озноб, и вновь продолжил:
– А мы ищем агентов там, где их в мирное время никогда не будет: в отделении, взводе, роте… А надо искать прежде всего в Москве. Туда в первую очередь направлены следы разведок Запада. Там больше всего кандидатов для вербовки. Они ведут борьбу тайно, такой же тайный заслон противнику и мы должны поставить. А на деле что получается? Хрущев сначала ошельмовал институт негласных помощников, а отсюда до сих пор нет глубоко продуманной правовой основы подобных отношений. Мы чего-то стесняемся, стыдимся того, что открыто делают наши друзья и враги. Шпионаж на пользу своей страны считается у них высшей формой проявления патриотизма.
Говорят, было перепроизводство «сексотов и стукачей» в период сталинского правления, и они, дескать, являлись основным генератором репрессий. Нет, их не было вообще как таковых, а использовались шкурники, завистники, обиженные, а не патриоты державы. Шла борьба за власть двух политических линий – Троцкого и Сталина. А чубы трещали у простого народа. То же самое происходит и сегодня. Есть среди нашей агентуры честные люди – их большинство, но, с другой стороны, если приглядишься – найдешь людей, ищущих выгоды. Ничего, опыт – дело наживное. Только недостаток его вызывает уверенность в себе. Опыт самый лучший учитель, только плата за обучение слишком велика.
Помолчав немного и бросив рассеянный взгляд на кусты, осыпанные пушистым снегом, Дмитрий Николаевич достал из трофейного портсигара сигарету «Памир» и стал ее разминать, видно, по старой привычке, как папиросу. Прикурил от бензиновой зажигалки, сделанной неизвестным умельцем из винтовочной гильзы, затянулся глубоко, с явным удовольствием и, выпустив сизое колечко дыма, опять потянулся к своей записной книжке: взял ее, полистал, почмокал губами и промолвил:
– Послушай еще одну быль. Фуше, министр полиции при Бонапарте, в своих мемуарах так писал о важности шпионажа в подготовке императора к сражениям: «Лошади, которые везли золото французского банка к будущим полям сражений в Австрии для оплаты секретных агентов, имели большее значение, чем стремительная и отважная конница Мюрата». Вот так, дорогой мой, Наполеон думал о победах своей армии. Он понимал толк в силе невидимого оружия, хотя разведчиков несильно жаловал.
Долго еще сидели в кабинете два оперативника – молодой лейтенант и пожилой майор. Последнему хотелось выговориться, а первый с удовольствием слушал его рассуждения и особенно короткие истории фронтового периода о захвате «языков», об оперативных «играх в эфире», фильтрационной работе, борьбе с лесными бандами бандеровцев в послевоенный период.
Николаю хотелось слушать и слушать ветерана, потому что это был не отредактированный спич на партсобрании, а какая-то живая правда, правда о невыдуманной жизни. И каждый раз, когда он возвращался из гарнизона, молил Бога, чтобы застать Деева в кабинете.
Оформляя информацию от негласного источника, Деев каждый раз комментировал:
– Сынок, не разменивайся на мелочи! Если взял документ, то он должен продвинуть решение какого-то конкретного оперативного вопроса, а бумажка ради бумажки – это глупость, которая может кончиться даже преступлением. Есть у нас еще специалисты по отбору «мелочевки» – грош цена таким чекистам. Ты думай, как не навредить конкретному человеку: и тому, кто сигнализирует, и тому, о ком этот сигнал. При таком подходе можно пропустить главное.
Руководство 1-го сектора Особого отдела КГБ округа требовало конкретных результатов. В отчетных «простынях» у многих офицеров зияли пустотами графы о проведении «профилактик». Оперативники понимали всю абсурдность втягивания их в круг такого рода «воспитательных бесед». Удовлетворение приходило на учениях, где проигрывались боевые условия работы. Но полигонные занятия скоро заканчивались.
Придя домой, Николай делился с женой неудовлетворенностью служебной деятельностью. Домой – понятие условное: своей квартиры не было, жена не работала, так как нянчилась с маленькой дочуркой. Цены в городе «кусались». Спасали харчи из родного Полесья, от родителей.
Прошло полтора года. Чем дальше приходилось вникать в службу, тем все чаще появлялось желание покинуть оперативную работу, за которую Николая даже хвалили на совещаниях. Однако обязанности перед семьей, гордость за принадлежность к офицерскому корпусу и стремление дойти до цели, охотничий инстинкт – заарканить все же шпиона – сдерживали запальчивость молодого оперативного работника.
Беда была одна – быт заедал. Квартиру надо было освобождать – приезжал хозяин. Но, к счастью, вскоре нашелся выход – открылась вакансия с поездкой за границу. Стороженко направили в Южную группу войск (ЮГВ).
Перед отправкой в Венгрию Николая пригласил к себе в кабинет начальник военной контрразведки округа генерал-майор Николай Кириллович Мозгов и почти в извинительном тоне заметил, что не смог предоставить жилье, а потому решил направить, как хорошо зарекомендовавшего офицера, за границу. Расчет один – набравшись опыта, вернуться снова во Львов. А в конце добавил:
– Спасибо за службу. Я в тебе не ошибся. Значит, и поэты могут хорошо работать!
30 декабря 1969 года Николай с семьей поездом Москва – Будапешт выехал к новому месту службы. На Львовском перроне лейтенанту вспомнились слова отца, сказанные им накануне отъезда за границу: «Сынок, береги свой авторитет, офицерскую честь – ты теперь защитник Родины за ее пределами!»
С одной стороны, эти слова казались на первый взгляд каким-то штампом. Но Николай знал, что они могли родиться только в искренней душе работяги. Работяги – машиниста паровоза с посиневшими от порезов осколками антрацита кожи на руках. Он был верен Отчизне не столько словом, сколько делом.
И уже в купе чета Стороженко обсуждала туманные перспективы неизвестной службы.
– Коля, прости за глупый вопрос: тебя оставят в Будапеште или направят на периферию? – поинтересовалась супруга.
– Какой Будапешт? Далеко не все лейтенанты начинают службу с европейских столиц. Таких офицеров, как я – «без роду и племени», посылают в глухие гарнизоны. Так что готовься, дорогая, жить, почти что в зоне – за колючей проволокой или бетонным забором.
Поезд остановился на станции Чоп – тут меняли вагонные тележки, переводя их под узкую западную колею. В Чопе, последнем населенном пункте СССР на этой границе, можно было потратить оставшиеся рубли. Николай обежал близлежащие магазины и на резервные 110 рублей набил доверху сумку…
Раздался свисток – и поезд тронулся, медленно приближаясь к мосту через реку Тисса. В проходе стали скапливаться пассажиры.
– Чего это люди всполошились? – испуганно заметила Людмила.
– Сейчас поймешь. Возьми копейки, бросим на счастье в реку. – Николай приспустил раму, и в образовавшуюся щель полетели три семейные монетки.
– Ну, Коля, теперь нам повезет.
– Должно, Люсьен…
А поезд продолжал лететь навстречу ветру, поднимая за собой пелену сухой снежной пыли, нередко горлопаня пронзительным свистком перед станциями и переездами.
Проезжая крупные железнодорожные узлы, Николай, как потомственный железнодорожник, обратил внимание на обилие паровозов. В отличие от советских пассажирских, зеленых и синих, здесь все были черные. Он узнавал знакомые марки – узкие «германки» и широкие «венгерки», проходившие на наших железных дорогах в послевоенное время соответственно сериями – 52-ТЭ и ТМ. На первых отец бил рекорды по вождению тяжеловесных товарных составов, на вторых – водил пассажирские поезда.
Ход раздумий прервало экстренное торможение. Послышался грохот, а потом поднялись крик и беготня по вагону. Как выяснилось, на неохраняемом переезде застрял советский танк, возвращающийся с учений, – заглох двигатель. Минут через десять его тросом стянула другая машина. Это была первая встреча военного контрразведчика с проблемами пребывания «ограниченного контингента советских войск» на территории Венгрии.