Страница 7 из 23
Как-то один русский купец поехал по делам из своего провинциального города во вторую русскую столицу – Москву, а его любимый сын, больше других напоминавший мать, попросил отца привезти ему какую-то книгу.
Когда будущий невольный автор всеобъемлющего принципа добрался до Москвы, он решил вместе с приятелем последовать местному обычаю и напиться допьяна настоящей русской водки.
И когда эти два представителя большого современного племени двуногих выпили достаточно много этого «русского благословения», они пустились в рассуждения о том, что называется народным просвещением, (а эта проблема давно стала привычной темой для бесед). И тут наш купец внезапно по ассоциации вспомнил о просьбе любимого сына и решил тотчас же отправиться с другом в книжную лавку, чтобы купить книгу.
В лавке он просмотрел предложенную ему продавцом книгу и спросил о цене. Продавец ответил, что книга стоит 60 копеек. Заметив, что на обложке обозначена цена в 45 копеек, он сначала задумался, причем характер его мыслей был особенно необычен для русских, а потом, пожав плечами и выпрямившись, словно проглотил аршин, и, выпятив грудь подобно гвардейцу, после небольшой паузы произнес тихим, но очень важным тоном: «Но здесь обозначено 45 копеек, почему же вы просите 60?». Тогда продавец с елейным видом, свойственным всем продавцам, ответил, что хотя книга стоит только 45 копеек, но продается за 60, так как 15 добавлены из-за почтовых расходов. Купец был совершенно сбит с толку этими двумя противоречивыми, но все же совместимыми фактами, и что-то, очевидно, стало происходить в нем; уставившись на потолок, он снова задумался, как английский профессор после изобретения флакона для касторового масла, потом, внезапно повернувшись к приятелю, он впервые на Земле словесно сформулировал то, что, будучи по сути своей бесспорной истиной, с этих пор стало поговоркой.
Он изложил эту мысль вот как: «Ничего, приятель, мы берем эту книгу. Ведь мы сегодня гуляем. Гулять – так гулять до конца, включая почтовые расходы».
Что же до меня, к несчастью, при жизни обреченного на адские муки, как только я стал осознавать все это, в моей душе стало происходить что-то странное, чего я раньше никогда не испытывал. Это ощущение сохранялось во мне долго, было таким: обычные ассоциации и разными путями приобретенные знания обгоняли друг друга в моем мозгу, как сказали бы хивинцы.
Тогда же я почувствовал невыносимый зуд в позвоночнике и такую же сильную боль в солнечном сплетении, но через некоторое время все внезапно перешло в умиротворенное состояние. Такое чувство я испытывал только раз, когда проходил церемонию «великого посвящения» в братство «производителей масла из воздуха». А позже, когда мое «Я», это «нечто неизвестное», что один древний чудак, которого окружающие называли «ученым» (а мы еще и сейчас называем так подобных людей), определял как «относительно подвижное явление, зависящее от деятельности, мыслей, чувств и органического автоматизма», а другой известный ученый древности, араб Маль-эль-Лель, определил как «совместный результат деятельности сознания, подсознания и интеллекта», так вот, когда мое «Я» с изумлением обратило свой взор внутрь себя, я отчетливо констатировал, что все до последнего слова в вышеприведенном высказывании, ставшим всеобщим жизненным принципом, трансформировалось во мне в особую космическую субстанцию и, слившись с наказом бабушки, перешло в нечто, пронизывающее все мое существо, и навсегда поселилось в каждом его атоме.
Тотчас же мое злополучное «Я» почувствовало, что надо с грустью смириться с тем, что начиная с этого момента всегда и во всем без исключения, я должен волей-неволей поступать в соответствии с этим новым неотъемлемым свойством, не обусловленным ни наследственностью, ни средой. Причиной его явилось сочетание трех не имеющих ничего общего между собой случаев. Первый – завещание бабушки, которая без моего малейшего желания стала пассивным источником, моего появления на свет и, второй – зуб, выбитый сорванцами из-за чьей-то «слюнявости», и третий – словесная формулировка жизненного принципа, высказанная в полном виде совершенно неизвестным мне человеком – русским купцом.
Если до знакомства с этим «всеобщим жизненным принципом» я вел себя не так, как другие двуногие создания, родившиеся и выросшие на нашей планете, то поступал так автоматически и иногда почти бессознательно, то потом я стал делать это сознательно, и, более того, с инстинктивным чувством самоудовлетворения от честно исполненного долга перед Великой Природой. Следует подчеркнуть, что, хотя до этого случая я поступал не так, как другие, это едва ли привлекало внимание окружающих, но с того времени, когда я усвоил суть жизненного принципа, все изменилось. С одной стороны, все проявления моей личности, вызванные целенаправленной деятельностью или простым желанием «убить время», вызывали оживление и способствовали формированию зерна сомнения в органах восприятия всех близких ко мне людей, которые прямо или косвенно обращали внимание на мое поведение, а с другой стороны, я начал следовать во всем и до конца наказу покойной бабушки и в дальнейшем у меня вошло в привычку, начиная что-то новое, произносить вслух или про себя: «Если начал дело, будь в нем последователен. (Гулять – так гулять, включая почтовые расходы.)»
Сейчас, например, когда под давлением не зависящих от меня странных и случайных причин я сделался писателем, я должен следовать тому же принципу, который постепенно укоренился во мне благодаря необычному стечению обстоятельств, сотворенных самой жизнью, проник в каждый атом моего существа.
Я положу этот психоорганический принцип в основу практики и не последую установившейся еще в глубокой древности привычке всех писателей избирать темой своих сочинений те события, которые могли произойти или происходят теперь на Земле, а вместо этого расскажу о событиях космического масштаба.
Значит, и в этот раз «Взялся за гуж, не говори, что не дюж» или «Если начал кутить, трать все деньги до конца».
Любой писатель может писать в земном планетарном масштабе, но я не любой писатель. Могу ли я ограничиться этой «ничтожной Землей», жалкой, конечно, в объективном смысле?
Нет, я не могу так поступить. Я не могу взять для моих сочинений те же темы, что и другие писатели, хотя бы потому, что наши ученые спиритуалисты могут вдруг оказаться правы, и моя бабушка все узнает, и, подумайте только, что может случиться с ней, с моей дорогой бабушкой! Да она перевернется в гробу, и не один раз, и, насколько я ее знаю, много раз и превратится в «ирландский флюгер».
Прошу, читатель, не тревожьтесь. Конечно, я тоже напишу о Земле, но с той объективной позиции, что она лишь маленькая планета, и все, что на ней происходит, соответствует ее месту в реальности и, значит, ее месту во Вселенной, как вы поймете с моей помощью.
И, разумеется, герой моих произведений должен быть не похож на тех персонажей, каких описывают и превозносят писатели всех рангов и всех эпох, этих Томов, Жанов или Петров, которые рождаются по недоразумению и по мере взросления теряют все свойства, присущие Божьим созданиям, то есть людям. Они до последнего вздоха культивируют в себе только такие «чары», как «похотливость», «слащавость», «влюбчивость», «злоба», «трусость», «зависть» и другие недостойные человека пороки.
Я решил ввести в мои сочинения таких героев, чтобы все волей-неволей увидели в них живых, подлинных существ, почувствовали их реальность, увидели, что каждый персонаж «некто», а не «никто».
За последние недели, лежа в постели и страдая физически, я немного набросал план моих будущих сочинений, продумывая форму и последовательность всего описания, и решил сделать главным героем первого тома моих сочинений – кого бы вы думали – великого Вельзевула собственной персоной. Я решил это, невзирая на то, что такой выбор может с самого начала вызвать у читателя определенные ассоциации. Ассоциации эти вызовут у него все виды автоматических внутренних импульсов, причина которых кроется в данных, сформированных в умах людей установившимися аномальными условиями их (внешнего) существования и главным образом благодаря кристаллизовавшейся у них знаменитой «религиозной морали», что укоренилась в их жизни. Все это неизбежно приведет к враждебности, направленной на меня лично.