Страница 16 из 142
— Господин!
Повернувшись, он увидел лекаря.
— Не называй меня так, — Шамаш качнул головой, однако в его глазах не было гнева, лишь грусть.
— Как Тебе будет угодно… — поспешно проговорил тот. — Прости за мою непростительную смелость…
— Я многим тебе обязан, — он жестом призвал лекаря подойти, подождал, пока тот приблизиться, а потом продолжал: — Лекарь, ведь ты ученый человек. Судя по тому, что я узнал об этом мире, ты, должно быть, служитель, посвященный во многие тайны земли. И ты врачевал мои раны. Неужели же, несмотря на все это, ты видишь во мне бога?
— Да, господин. Прости меня, но я не могу называть Тебя иначе. Я действительно служитель, прошедший все стадии посвящения. Мой город погиб, караванщикам же, пришедшим в миг агонии, был нужен лекарь, а не жрец… Я уже почти забыл о том, кем был когда-то. Но раз Ты напомнил мне… Служитель не может не выказывать богу должного почтения. Это выше его сил.
— Я человек из плоти и крови. Тебе ли не знать этого.
— Господин, Ты — Тот, кем желаешь быть. Твои раны… Воистину, их мог нанести только Губитель. И никто, кроме Тебя, не сумел бы выжить… — он качнул головой. — Прости, если я говорю не те слова, которые Ты хотел услышать. Но загляни в мое сердце — они сама правда.
— Правда, — колдун вздохнул, — да, это так… Но вот истинна ли она? — Шамаш огляделся по сторонам, нахмурился… Сейчас было не время для сложных религиозных споров, грозивших затянуться надолго.
— Я задерживаю Тебя, — тот сразу все понял, однако, не уходил. — Прошу, лишь несколько мгновений! Это очень важно для меня, для всех нас.
— Спрашивай.
— Фейр сказала: Рамир хотела узнать… Никак не думал, что она осмелится спросить… Что только ей дало силы… Прости, я не хотел подслушивать ваш разговор, но мне нужно было знать… — он умолк, поймав на себе пристальный взгляд Шамаша.
Тот смотрел на него, не мигая, казалось, пронзая насквозь. Его глаза притягивали, подчиняли, лишая способности двигаться, говорить, даже дышать…
— Я слышал слова, но не верил им. Выходит, это действительно так: спасенные решили поднять руку на своих спасителей? — спустя несколько мгновений напряженного молчания проговорил он.
— Они не спасли нас…!
— Разве? Что бы стало с тобой, если бы тогда караванщики не купили тебя у умирающего города?
— Я спал бы вечным сном. Но был бы свободен!
— Выходит, это был не твой выбор?
— Смерть страшна. Лишь со временем понимаешь, что жизнь порой страшнее смерти. Господин, неужели Ты, бог справедливости…
— Я не бог.
— Ты не хочешь им быть… — он сжал губы, лихорадочно ища, что еще сказать, как переубедить… — Однако, кем бы Ты ни считал себя, Ты честен по своей сущности. Скажи же мне, знакомо ли Тебе рабство? Ответь, вот это, — он вытянул вперед руки, на запястьях которых поблескивали холодным металлическим светом рабские браслеты, — установили боги?
— Нет.
С губ лекаря сорвался облегченный вздох, глаза засияли надеждой. Он испытал такую легкость, словно снял с плеч камень, который носил долгие годы.
Шамаш глядел на него, чуть наклонив голову.
— Твоя жизнь… жизнь тебе подобных, — вновь заговорил он, — возможно, она кажется вам черной, но поверь мне, это не так. Боги знают, что делают и никогда не посылают испытания, которого невозможно преодолеть, ничего не отнимают, не давая взамен иное…
— Но господин! — ему-то уже начало казаться, что он убедил Шамаша…
— Что же до рабства… Боги допускают его. Значит, тому есть причина, — он пронзил лекаря внимательным взглядом чуть сощуренных глаз, а затем вдруг спросил: — Это ты стоишь за разговорами о восстании против караванщиков?
— Да, — Лигрен опустил голову. Раз повелитель небес не согласился с ним, значит, он ошибся. "Все напрасно. И все кончено", — он ждал смерти.
— Чужой кровью не купить себе счастья.
— Покарай меня, господин! Я заслужил это. Но… Умоляю, пойми: я мечтал лишь о свободе…
— Свобода не здесь, — он оглядел холодные, мрачные деревья, затем вновь повернулся к лекарю. В его глазах была грусть, задумчивая тоска по чему-то бесконечно далекому, — она внутри человека, в его сердце, душе… А смерть… Она только кажется освобождением.
— Я говорил о каре…
— Она тоже в тебе самом. Чувство вины — так ее называют.
— Прости… Мы думали… Я думал, что Ты признаешь нашу правоту…
— Караван — мой дом. Его люди приняли меня в свою семью. Неужели я дал кому-то повод думать, что способен на предательство?
— Нет, господин, конечно нет…! Но Ты был добр к нам… Мы думали… Возможно, есть какой-то другой путь… Тебя бы послушали. Одним своим Словом Ты спас бы нас, дал новую судьбу, надежду… — боль, накатившая на него своими белыми волнами, была так сильна, что ему пришлось сжать зубы, сдерживая стон.
— Что бы там ни было, во что бы вы ни верили, у каждого человека есть судьба. Просто одни отказываются от нее, запрятывая в темницу своих страхов, другие проклинают, мечтая о чем-то более светлом и благополучном, третьи сражаются, отвоевывая право быть выше всего и всех… Найдите свою судьбу. И вы обретете свободу, даже продолжая носить рабские браслеты. Что же до помощи… Чего вы хотите? Остаться в этом городе?
— Нет! — в страхе вскричал Лигрен. Как никто другой он знал, что в оазисе их ждет лишь еще более страшное, беспощадное, всепоглощающее рабство, да еще — вдали от пути повелителя небес!
Они не хотели убивать караванщиков, лишь показать, что достойны права быть свободными, доказать, что и они — люди. Но сейчас… Сейчас, когда он стоял в шаге от повелителя небес и глядел в Его печальные все понимающие глаза, и эти вчерашние планы казались ему кошмаром.
"Как же так? — мысль в ужасе металась у него в голове, не находя пути к спасению. — Горе мне! Я искал для своих друзей по несчастью избавленье, а вместо этого обрек их на вечные мучения! Госпожа Кигаль уже, наверно, готовит для нас самые мрачные пещеры своего подземного мира…"
Он поднял на повелителя небес глаза, в которых была мольба…
— Никто не в силах вам помочь, кроме вас самих, — донеслись до его слуха слова бога.