Страница 15 из 18
– Ей-Богу, господа, я и пальцем-то не шевельнул для своей «популярности». Но мир… не без «добрых людей». Разве вам не случалось слышать обо мне хуже, чем я есть на самом деле? – подмигивая друзьям, улыбался он. – Хотя, клянусь, сам я решительно никогда не драпировался в тогу особенной добродетели… Сознайтесь, други, слышали в мой адрес дурное? Меня занимает только мнение мужчин. Ибо к беде иль радости, но женщины и без того дарят мне свое внимание. Так да иль нет? Елецкий, брат, что молчишь? А ты, Брагин? – Он снова улыбнулся – задушевной улыбкой, открывшей белые безупречные зубы.
Господа смеялись, поднимая за своего любимца бокалы, звенели хрусталем и с теплотой беззаботной молодости кричали:
– Лебедев, черт! Ты наш succés du scandale! Vae victis!50
…Однако Пажеский корпус учил не только военным наукам… Не отставая от других, Аркадий к семнадцати годам весьма толково умел презрительно «щурить глаз», «брать навскидку лорнет», вглядываясь на проезжающих; чинно кутаться в бобровый ворот, сидя в пролетке невского лихача, и делать… долги. Тех денег, которые раз в месяц регулярно высылал «на булки» и «изюм» отец, катастрофически не хватало. Но ни Москва, ни Петербург слезам не верят. Столицам дела нет до «высоких оценок» и «особого расположения ротного командира».
Как назло, к досаде Лебедева, в корпусе постигало науку немало богатых молодых людей, кошельки которых не знали «ветра». Жизнь их кипела обычной, веселой волной, на зависть другим. Эти не морщили лоб и «не рвали ногти», как дотянуть до следующей «подачки» из дому; непринужденно мотали деньги, «подмахивали» векселя, играли в карты на интерес и тоже делали долги. Строгие родительские напутствия, предостережения родственников и отцов-командиров – кто о них помнит в семнадцать лет? После «сыгранной зари» и многочасовых мучений в классах, фехтовальных залах, на ипподроме и плацу их ожидали визиты, взятый за правило promenade на Невском своих рысаков, а следом обеды непременно в лучших местах, дорогие тонкие вина, цыгане, балы и ночи с любезницами… И так каждую неделю – азартно, весело, пусто, словом – après nous le déluge.51
Лебедев мучился и страдал, право, недолго. Как ему, «первому по фронту», не спускать деньги и не влезать в долги, когда вокруг все только этим и заняты! «Ведь стыдно, ей-Богу, стыдно не мотать червонцы, быть прижимистым и ощущать себя мышью под веником! – горячился Аркадий, спешно отписывая очередное прошение матери. – Ведь чистый позор для фамилии – кормиться в кухмистерских норах, хлебать ленивые щи, пить пошлый копеечный компот и находить эту отраву сносной!»
Тем не менее в письмах к дорогой маман он был предельно трезв в выражениях и разборчив в выборе слов. Зная слабые стороны материнской души, он умел пускал свои «стрелы». Тонко сетовал на то, что ему горько и совестно отставать от иных фамилий по корпусу, всюду, как каптенармусу, являться лишь в казенном мундире: и в опере, и на приемах, и на балах… Быть обделенным услугами сапожника и портного, брать извозчика, когда другие держат чудных рысаков и даже имеют свой собственный экипаж.
Об истинной правде своего бытия Аркадий благоразумно хранил обет молчания. Ни слова, ни полслова о том, что сеял и растил долги, беря ссуду под дикие проценты у хромоногого ростовщика-еврея, державшего свой ломбард неподалеку от Владимирского рынка; ни о долгах друзьям, взятых под «честное, благородное»… Ни о многом другом, о чем было жутко и думать. Анну Андреевну хватил бы удар, знай она о «свечках» любимого сына. Между тем Адик в окружении шумной камарьильи приятелей умел проявить себя. Их молодое – кровь с молоком – братство бойко третировало известного сорта дам, «взрывало» за ночь не один десяток бутылок шампанского, держало содержанок-француженок и мчалось «справить голод» в лучшие рестораны столицы. Там же юные господа демонстрировали бравую выправку; сверкали надраенными пуговицами и пряжками мундира; с особым шиком бряцали шпорами, ловко бросали пальцы к околышам фуражек при виде хорошеньких барышень и без смущения смущали последних тем светлым и наглым смеющимся взглядом, который против воли вызывал краску на атласных девичьих щеках.
Так ярко и весело летели дни, месяцы, и Лебедеву казалось – всему не будет конца… Что до растущих, как на дрожжах долгов – то Аркадий пребывал в полной уверенности: все они как-то сами собой заплатятся. Увы, чудес не бывает. Пробил час, и в дверь постучали… Кредиторы, словно цепные псы, не знали пощады и ничего не желали слушать.
– Либо извольте вернуть положенное, либо, милостивый государь, мы спешим жаловаться на вас начальству!
Краснея и задыхаясь от самых заискивающих просьб, уверений и клятв, ему насилу таки удалось выбить себе три дня. «Дьявол! – Аркадий был в отчаянии. – Как скверно, подло эти мерзавцы обошлись со мной! Будто я портной или кучер!» У Павла Сергеевича деньги, конечно, имелись, но обратиться к отцу с такой просьбой!.. Лебедев промакнул батистовым платком лоб. «Девятьсот рублей серебром! Это могила… Эшафот! Верно говорят: «Была бы плаха и топор, а шея всегда найдется»«.
«Сын, будь прежде всего порядочным, честным офицером, служи верой и правдой Отечеству. Смей блюсти себя так, чтобы старые любили, равные уважали, а младшие почитали. Помни: ты дворянин, будь предан до последнего вздоха Государю и чти фамилию нашу…» – вспомнились категоричные наставления отца.
«Нет, papá своих принципов не переступит. Узнай, «как я», «что я» – прогонит взашей, оставит без благословения и без сомнения лишит и тех несчастных двухсот рублей, кои, как милостыню, бросает мне в руку. Нет, брат, уж лучше пуля…» Он на миг представил реакцию отца, солдатскую ругань на его прошение, и вздрогнул… Багровое от гнева лицо, оловянный взгляд и подергивающиеся усы:
– Что, влип, «мотыга»?! Все на кутежи, на баб, на ликеры? Ишь, барон нашелся! Сволочь! Жалованье ему извольте-с вперед, а черта лысого не желаешь? Я тебя отучу форсить, хвост павлинить! Я что, кую эти самые деньги? Скотина, болван! И это сын майора Лебедева. Прочь с глаз моих! Список долгов оставь своим шлюхам и хлыщам! Я хоть не слыхал, а ведаю, куда мои средства летят! И не сметь матери слезы лить! Лично отпишу начальству, чтобы тебя гнали плетью из корпуса. Что? Можешь попасть под суд? Вот и славно! Отечество и Престол в таких защитниках не нуждаются! Пусть ушлют на Кавказ подлеца! Там выбьют из тебя пудру с духами. А теперь вон отсюда! И чтобы ноги твоей в доме не видел, ни тени, внял?!
Аркадий закрыл глаза и прочитал молитву: «Господи, не оставь раба своего…» Глупый, выживший из ума скаред! Что он знает? Что понимает в нынешней жизни? Надежда разве на маменьку… Она не оставит, поможет, поймет.
* * *
Анна Андреевна в своем нежно-голубом капоте с широкими кружевными рукавами, из-под которых далеко виднелись белые голые руки, с плохо уложенными в этот поздний час волосами, больше встревожилась, чем обрадовалась внезапному приезду сына. «Бог мой! У него на лице что-то фатальное. Неужели стряслось…» – молнией ударила мысль.
Высокая, заметно располневшая за последние годы, с кротким, мягким лицом, сохранившим еще остатки былой привлекательности, она вдруг увиделась Аркадию маленькой, беззащитной, растерянной. Мелко шагнув через комнату, мать, не спуская с него глаз, как-то странно улыбалась, точно боялась обнять и хоть что-то спросить.
«Она все поняла». Аркадий почувствовал, как запершило в горле, как дрогнуло что-то внутри и натянулось.
– Здравствуй, Аркашенька! – с приглушенной тревогой слетело с губ матери. Поднимая голову выше, она пристально вглядывалась в него.
– Здравствуйте, maman! – взволнованно и глухо прозвучал ответ. Поклонившись, сын не смел двинуться с места, ожидая приглашения.
– Плотнее затвори двери. – Привыкшая видеть Аркадия всегда бодрым, подтянутым и веселым, Анна Андреевна нынче отказывалась верить глазам. И когда он торопливо последовал ее совету, она дополнительно оживила две свечи.
50
Succés du scandale − скандальный успех (фр.).
Vae victis! − Горе побежденным! (лат.).
51
«После нас хоть потоп» (слова, приписываемые французскому королю Людовику XV, утопавшему в роскоши среди общего разорения и нищеты.